Сиятельный & Бессердечный

Буктрейлер в стиле немого кино

Сердце я вырежу сам, сердце отдам тебе!

Филипп Август.бэнд. Ли Тэн

Часть первая

Падший. Титановый клинок и сила воображения

1

Рождённый ползать летать не может? Воистину так!

Люди просто не созданы для полётов. Любой полёт обречён закончиться падением, и чем выше взлетаешь, тем плачевней последствия. Вспомнить, к примеру, падших...

Я открыл глаза, сразу зажмурился, но поздно — клок подёрнутого серой дымкой неба уже завертелся-закружился, создавая иллюзию, будто распластался на сброшенном в бурное море спасательном плоту. При одной только мысли о необходимости подняться на ноги сделалось дурно, и, смалодушничав, я остался валяться посреди смягчившей падение кучи мусора.

Осторожно наполнил воздухом лёгкие, но даже так рёбра немедленно пронзила острая боль. Впрочем, неприятные ощущения вскоре стихли, и стало ясно, что посчастливилось отделаться ушибом спины. Ни обломков кирпича, ни осколков бутылок по счастью среди принявшего меня в свои объятия хлама не оказалось.

Это радовало. Не особо, учитывая обстоятельства падения, но всё же радовало.

И я вновь открыл глаза.

Мрачные стены домов возвышались со всех сторон глухим колодцем, над ними маячило серое небо, недоброе и хмурое, как и всё вокруг. Неожиданно тени ещё больше сгустились, и над крышами проплыло брюхо армейского дирижабля с квадратами наглухо задраенных оружейных люков. Мелькнули хвостовые стабилизаторы и киль, сверкнули солнечными отблесками ствольные блоки гатлингов, и вот уже воздушное судно скрылось из виду, будто его и не было вовсе.

Неважно! Вывалился я вовсе не из гондолы этого летающего монстра, нет — в недолгий полёт меня отправили из щерившегося осколками окна на втором этаже.

Хотя, если начистоту, отправили — это громко сказано.

— Леопольд! — эхом прокатился по двору далёкий крик. Гулкий топот, и миг спустя уже ближе: — Лео! Проклятье, где ты?!

В арке мелькнули отблески электрического фонаря; яркий луч пробежался по стенам, вильнул в мою стону и сразу погас. А только глаза начали вновь привыкать к темноте, во двор ступил невысокий констебль в форменном плаще и фуражке, чья крупнокалиберная лупара недобро щерилась дульными срезами счетверённых стволов.

— Убери! — потребовал я, досадливо морщась.

Рамон Миро мгновенье промедлил, потом всё же передвинул ружьё на сгиб локтя левой руки.

— Ты в порядке? — спросил он, настороженно озираясь по сторонам.

— Буду, — ответил я односложно, но ёмко.

— Точно? — засомневался черноволосый крепыш и протянул свободную руку, но я раздражённо откинул её в сторону. Самостоятельно перевалился на бок и даже успел приподняться на одном локте, когда наверху раздался звон битого стекла.

В щерившемся осколками оконном проёме возник круглолицый господин средних лет в сером костюме-тройке и столь же неброском котелке. Он рукоятью трости вышиб из рамы ещё одну стекляшку, затем посмотрел на меня, и его физиономия приобрела выражение крайнего неодобрения.

— Где суккуб, Лео? — спросил инспектор Уайт. — Где эта дрянь?

Я повернул голову сначала в одну сторону, затем в другую, оглядев таким образом помойку, в которой валялся, и невесело усмехнулся:

— Ну... здесь её точно нет, инспектор.

— Детектив-констебль Орсо! — отчеканил Роберт Уайт, давая понять, что шутки сейчас совершенно неуместны. — Отвечайте немедленно, где эта тварь!

— Не знаю, — сознался я тогда. — Просто... На самом деле мало что помню, после того, как меня выкинули из окна.

— Чрезвычайно прискорбное обстоятельство, — поморщился инспектор и скрылся из виду.

Я повалился обратно на спину и обречённо вздохнул, потом взглянул на Рамона и спросил:

— Ну чего ты пялишься?

Констебль неопределённо хмыкнул и отвернулся. На его невозмутимом, красноватого оттенка лице не отразилось ни тени эмоции, но меня показное безразличие в заблуждение ввести не смогло — разочарование сослуживца ощущалось буквально физически.

Плевать! Ещё начальника успокаивать...

Я уселся посреди мусора, и сразу накатило головокружения, а потом хлопнула дверь чёрного хода, и на высоком крыльце показался инспектор Уайт.

— Лео, — необычно мягко произнёс он, с брезгливой гримасой оглядывая тёмный двор. — Лео, какого дьявола тут стряслось?

Спешить с ответом я не стал. Сначала поднялся на ноги и за обрезиненный шнур подтянул к себе раздвоенный на конце телескопический электрощуп, после неопределённо пожал плечами.

— Роковое стечение обстоятельств, — заявил, когда затянувшаяся пауза стала совсем уж неприлично-длинной.

— Вот как? — хмыкнул инспектор, и его серые глаза выцвели, потеряв остатки и без того блеклых красок.

Сиятельный Роберт Уайт обладал чрезвычайно полезным в нашей работе талантом — он чуял ложь. Не знал наверняка, когда ему лгут, но подобно обученной ищейке легко чувствовал сознательное намеренье собеседника ввести его в заблуждение. Очень, очень удобный талант достался ему от замаранных кровью падших родителей...

Именно поэтому я даже не стал пытаться юлить и просто поднял руку с электрощупом.

— Слабая искра, — сообщил инспектору.

— Да неужели? — озадачился Роберт Уайт.

В этот момент к нам присоединились два констебля в форменных прорезиненных плащах и с новомодными самозарядными карабинами наизготовку. Коробчатые магазины нелепо торчали вверх, но понимающих людей это обстоятельство нисколько не смущало; в условиях скоротечных перестрелок укороченная винтовка Мадсена-Бьярнова зарекомендовала себя с самой лучшей стороны.

— Проблемы с электрической банкой, думаю, — предположил я, не обращая внимания на скептические взгляды коллег.

— С головой у тебя проблемы, Лео! — немедленно выдал рыжий констебль.

— Джимми, ты не прав! — вступился за меня парень с коричневыми от жевательного табака зубами, но тут же уточнил: — Просто руки у человека кривые.

Рыжий с довольным видом хохотнул:

— Билли, дружище! Одно другого вовсе не исключает!

— А ведь ты совершенно прав, Джимми! В нашем случае одно другое скорее дополняет!

Я не обиделся; Джимми и Билли — известные хохмачи, им только дай позубоскалить. Но инспектор ждал объяснений, поэтому мысль ткнуть электрощупом залившегося лающим смехом Билли показалась мне удачной вдвойне.

Так и сделал.

Сверкнула ослепительная искра, констебль резво отскочил и потёр грудь.

— Совсем спятил? — оскалился он.

— Забудь! — отмахнулся я и повернулся к инспектору. — Говорю же, разряд слабый!

Инфернальные создания чрезвычайно чувствительны к электричеству, но подобный удар совершенно точно не смог бы оглушить ни суккуба, ни любого другого выходца из преисподней.

Роберт Уайт спустился по лестнице, повесил трость на руку и принялся неспешно набивать трубку крепким оттоманским табаком.

— Мог бы с утра не бульварные газетёнки почитывать, а заряд проверить! — укорил он меня.

— Да на три раза проверил! Всё работало!

— Ну-ка дай, — потребовал тогда инспектор, забрал вытащенную мной из кармана электрическую банку и осмотрел шильдик на донце. — "Электрические машины Депре"? — прочитал он и возмутился: — Лео, где ты откопал эту рухлядь?!

Я ответил чистую правду:

— Получил на складе.

— Проклятье! — выругался инспектор, в сердцах оборвал провода и зашвырнул электрическую банку в кучу мусора. — Лео, мы выслеживали эту тварь две недели! Две недели! И всё впустую из-за этого барахла!

— Но...

— Молчи! — потребовал Роберт Уайт и принялся раскуривать трубку — Рамон! — повысил он голос после нескольких глубоких затяжек. — У тебя в лупаре электрическая банка чьего производства?

Ружьё с короткими счетверёнными стволами десятого калибра на мануфактуре Хейма и в самом деле снабдили электрическим воспламенителем патронов, поэтому констебль отчитался без запинки, лишь мельком глянул на разборный приклад:

— "Электрического света Эдисона", инспектор!

— Вот видишь, Лео? — укорил меня начальник. — Запомни на будущее: только "Электрический свет Эдисона" и ничего кроме, да простит меня Тесла! Ты понял?

— Понял.

— И кстати, чего ради ты сунулся внутрь, не дожидаясь остальных?

— Дверь была открыта. Решил разведать обстановку.

— Ну и как, разведал? — нахмурился инспектор, раздражённо передёрнул плечами и зашагал со двора. — Идёмте! — позвал он нас, но сразу остановился и охлопал себя по карманам: — Джимми, где мои перчатки?

— Не знаю, инспектор, — ответил констебль и ткнул в бок напарника. — Билли, где перчатки инспектора?

— А причём здесь Билли? — огрызнулся тот, озираясь по сторонам.

— Забудьте! — одёрнул их Роберт Уайт и скрылся в арке.

Джимми и Билли смерили меня недобрыми взглядами и поспешили за начальником; я потёр поясницу и поплёлся следом, а Рамон Миро молча зашагал рядом, приноравливаясь к моему неровному шагу.

Надо сказать, для каталонца констебль был удивительным молчуном. Впрочем, каталонцем он являлся лишь по отцу, мать его происходила из аборигенов Нового Света; не иначе темпераментом Рамон пошёл в свою краснокожую родню.

Вот и когда из-под ног у нас выскочила перепуганная крыса, он лишь наподдал ей носком сапога и спокойно отправился дальше. Я переступил через наваленную в проходе кучу мусора и пригнул голову, чтобы не зацепить головой заросший сажей потолок арки.

Быть высоким далеко не столь увлекательно, как полагают иные завистливые коротышки, что есть — то есть.

Глухой двор сменился другим, столь же грязным и неприглядным, из него мы попали в безлюдный переулок и остановились в ожидании дальнейших распоряжений инспектора. А тот без всякой спешки выбил о стену дома курительную трубку, выудил из жилетного кармана серебряные часы и в глубокой задумчивости поджал губы.

Пользуясь моментом, я отряхнул от остатков мусора прорезиненный плащ, затем сложил телескопический электрощуп и достал из нагрудного кармана очки с круглыми линзами, выточенными из затёмнённого стекла. Нацепил их на нос и только тогда окончательно почувствовал себя в своей тарелке.

В отличие от инспектора я не любил привлекать внимание обывателей выцветшими до противоестественной светлости глазами. А ещё терпеть не мог смотреть собеседнику в глаза. Да и людей не особо жаловал, если уж на то пошло.

Люди меня обыкновенно раздражали своей бестолковостью.

— Возвращаемся в Ящик! — решил тут Роберт Уайт и, помахивая тростью — неровно и даже нервно, — зашагал к ближайшей станции подземки.

Новый Вавилон — удивительный город! Жизнь не замирает в нём ни днём, ни ночью, а прекрасное и ужасное столь тесно сплетаются воедино, что сходу и не отличить одно от другого. И никаких стыков, никаких острых граней, одни лишь оттенки и смазанные полутона.

Старинные дворцы, чья мраморная облицовка давно потемнела из-за наросшей на стенах сажи, соседствуют с новостройками, пока ещё чистенькими, но типовыми и от того ущербными изначально. Проспекты, широкие в центре, непонятным образом теряются в переплетениях кривых улочек окраин. Вековые деревья императорского парка шелестят густой листвой, но листья эти сплошь и рядом чахлые и жёлтые из-за постоянно смога. Лазурная вода гавани накатывает на берег масляными разводами, а бескрайнее небо постоянно затянуто клубами дыма из заводских труб.

И так везде и во всём. Даже гранит площадей красноватый не в силу природных расцветок камня, а из-за намертво въевшейся в него крови падших...

Новый Вавилон столица Второй Империи; одновременно и сердце государства и язва, разъедающая его изнутри.

Узенькая улочка с покрытыми копотью стенами домов и редкими квадратами мутных окон вывела нас к перекрёстку, и впереди замаячили фабричные трубы, высоченные и увенчанные длинными клубами дыма. На наше счастье сегодня ветер сносил выбросы в сторону, и воздух в пригороде был не столь задымлён как обычно.

Вскоре трущобы остались позади, улица расширилась, и стали попадаться курившиеся зловонием промышленных стоков решётки ливневой канализации. Тогда дорога пошла под уклон, а через пару кварталов и вовсе уткнулась в набережную Ярдена. Серебристую ширь воды там сковывал перекинувшийся с одного берега на другой железнодорожный мост; неповоротливые буксиры и баржи казались на фоне его опор игрушечными корабликами, да и дрейфовавший к порту грузовой дирижабль размерами в сравнении не поражал.

— Поспешим! — поторопил нас инспектор.

Я приложил ко лбу ладонь, заметил медленно ползшую в нашу сторону полоску дыма и прибавил шаг, поспешая за остальными.

Под стук набоек по брусчатке набережной мы прошествовали к железнодорожной станции и беспрепятственно прошли за ограду, сходу миновав билетные кассы с их нескончаемыми очередями. На платформе оказалось не протолкнуться от работников окрестных фабрик, но дорогу вооружённому до зубов отряду освобождали без лишних понуканий.

Послышался мощный гудок, под навес вкатилась окутанная клубами белого пара махина паровоза, и помещение моментально заполонил вырывавшийся из его трубы дым; залязгал металл, заскрипели тормоза. Поезд остановился, пассажиры хлынули на перрон, тесня подступающий им на смену рабочий люд, что торопился после ночной смены домой.

Инспектор толкаться с чернью не намеревался и решительно шагнул в вагон первого класса, зашли вслед за начальником и мы. На входе Роберт Уайт тростью отодвинул с дороги опешившего от подобного обхождения кондуктора и с невозмутимым видом уселся у окна. Остальным занимать сидячие места не полагалось, но и так служителя подземки едва не хватил удар, а почтенная публика косилась на нас с едва сдерживаемым возмущением.

Раздалось два коротких гудка, вагон вздрогнул, и за окнами, понемногу ускоряя свой бег, замелькали столбы и унылые заборы. Вскоре пути нырнули в тоннель, и поезд помчался под землёй, оставив сутолоку улиц со всеми их лихачами-извозчиками и ротозеями-пешеходами где-то далеко-далеко наверху. Теперь состав летел на всех парах, нас нещадно раскачивало, и приходилось не только цепляться за поручень, но и крепко стискивать спинку ближайшего сиденья.

Через несколько минут паровоз замедлил ход и под оглушительный гудок выкатился из тоннеля к перрону подземной станции, освещённой лишь неровным огнём газовых рожков. Кто-то вышел, кто-то зашёл, и мы помчались дальше.

Подземка — это вещь! Ни паровики, ни даже новомодные самоходные коляски с ней сравниться не могут. Вот только дымом несёт — дышать невозможно...

Через три станции мы покинули поезд и поднялись на улицу. Громада штаб-квартиры полиции высилась на противоположной стороне площади, но инспектор лишь досадливо глянул на мраморные колонны портика и зашагал в противоположном направлении.

— Надо промочить горло, — пробурчал он, спиной почуяв наши вопросительные взгляды.

Возражать никто не стал.

Да и с чего бы? После столь оглушительного фиаско возвращаться в Ньютон-маркт — или "Ящик", как с лёгкой руки неизвестного жулика повсеместно называли полицейскую штаб-квартиру, — не хотелось совершенно. Тем более — мне.