...Почти все шествия уже достигли Зеленых Полей. Из-под красных и синих тентов плыли невероятно вкусные запахи. Сияющие лица детей были вымазаны лакомствами; в чьей-то дышащей добродушием седой бороде застряли крошки пирожного. Юноши и девушки на лошадях собирались у стартовой линии скакового круга. Лошади весело ржали и перебирали тонкими длинными ногами.
Спутник Льва Абалкина, не отрываясь, смотрел, как маленькая толстая старуха, смеясь, раздает цветы из корзины, и высокие юноши вплетают их в свои блестящие волосы.
— Вы её знаете? — спросил Лев старика.
— Да, — резко ответил тот. — Мы были... вместе, можно так сказать. Недолго. Я рассчитывал хотя бы года на три, может, четыре. Но у неё всё случилось быстро. Ей шестнадцать, а она выглядит на шестьдесят. Через полгода её не будет. Или раньше. Она злоупотребляет наркотиком.
— Наркотик? — Абалкин зацепился за наименее опасную тему.
— Да, друд. Это такая дрянь, её вдыхают. Они нам дали ещё и это. Как и всё остальное.
Он обвёл рукой пышное празднество.
— Эти ваши Странники. Интересно, что они сделали с нашей планетой.
— Я был на вашей планете, — сказал Абалкин. — Там только развалины, крысы и змеи.
— Всё-таки мы зря согласились на эвакуацию, — вздохнул старик. — Мы думали, нас вылечат.
— Они тоже так думали, — сказал Лев.
— Лгут, — уверенно сказал старик. — С их возможностями...
— Как бы это объяснить, — вздохнул Абалкин. — Я могу улететь отсюда, за тысячи парсеков. А если будет очень нужно, то и в другую галактику. Но я не могу укусить себя за локоть. Не-мо-гу.
— Можно отрезать руку, — нехорошо улыбнулся старик.
— Странники попытались, — напомнил прогрессор. — Не помогло. И все их чудесные технологии тоже не помогли. Потому что спасать некого. В биологическом смысле вас не существует. Когда Странники вас нашли, у большинства из вас вас уже не осталось своих генов. Эта дрянь, репликантый вироид, замещает клеточную ДНК, как бы перепрошивает её. От исходной последовательности нуклеотидов остаются клочки. А от организма — оболочка. Которая очень быстро изнашивается — клетки не могут правильно делиться...
— Вы мне уже говорили, но я всё равно ничего не понимаю, — старик достал из бороды несколько тонких, почти прозрачных волосков, пустил их по ветру.
— В общем, спасать некого, — закончил прогрессор. — Собственная ДНК осталась буквально у единиц. И их всё меньше, потому что вироид заразен.
Старик отвернулся, смотря, как выскакивают из процессий и вбегают назад дети. Их звонкие голоса взмывали над музыкой и пением, перекрещиваясь, как полеты ласточек.
— Зачем вы заводите детей? — решился он наконец задать вопрос, который давно не давал ему покоя. — Они рождаются, растут, радуются жизни. а потом узнают, что умрут не позже двадцати лет. И что они после этого думают о своих родителях?
— Мы не стали бы плодить ходячие трупы. Это всё Странники. Вбили себе в голову, что должны спасти наш биологический вид во что бы то ни стало. Поэтому они требуют, чтобы у нас были дети. Иначе условия нашего содержания, — старик на мгновение задумался, подбирая слова, — сильно изменятся не в лучшую сторону.
— Понятно. Они ищут тех, у кого остались ошмётки родной ДНК. В принципе, даже у двух больных есть вероятность рождения здорового, если гены удачно совпали... — пробормотал Абалкин. — Вероятность один шанс на десять тысяч, но он есть. И что, у вас появились дети, которые не стареют после шестнадцати?
Дорогу перебежал мальчик, пытающийся играть на деревянной флейте. Ничего не получалось, он только смешно раздувал щёки.
— Да, один такой ребёнок есть, — сказал старик. — Всего один. Но он здоров. Так сказали Странники. Они проверяют всех детей.
— И вы отдали его им? — на всякий случай поинтересовался прогрессор.
— Нет. Мы не позволяем Странникам отбирать наших детей. Разумеется, мы очень бережно относимся к его здоровью и принимаем все меры предосторожности, чтобы он не заразился, — старик как-то скверно ухмыльнулся.
— Но он же контактирует с заражёнными, — не понял прогрессор. — Рано или поздно он подхватит вироид. Или вы держите его в изоляции? — догадался Лев.
— Именно. Все контакты сведены к минимуму. Никто его не касается, не дышит в его сторону. Даже дерьмо за ним не убираем. Еда готовится отдельно, всё стерилизуется. Странники предоставили нам аппаратуру. Кукурузная мука с салом, страшная гадость, но стерилизуется проще всего.
Промчались лошади с зелёными и серебристыми лентами в гривах, звеня в беге золотыми колокольцами на попонах. Крайний всадник, смеясь, бросил в спину другого недоеденное зелёное яблоко.
Следом пробежала стайка девочек в лёгких платьицах, с цветами в волосах, преследуемые толпой разгорячённых юношей. Их блестящие тела были намазаны маслом, набёдренные повязки не скрывали возбуждения. У одного в руке был опустошённый винный рог.
— Пир во время чумы, — тихо сказал Абалкин по-русски. Автоматический переводчик, однако, расслышал и услужливо воспроизвёл случайно брошенную фразу.
— Да, что-то вроде того, — согласился старик. — Вы осуждаете нас? — он иронически скривил губы.
— Нет, я вас понимаю, это очень по-человечески, — честно сказал прогрессор. — Разве что ребёнок... Всё-таки вы обращаетесь с ним жестоко.
— Жестоко? Я бы его убил, собственными руками, — неожиданно признался старик. — Просто за то, что он переживёт и меня, и всех, кого я люблю, и их правнуков. Мы все его ненавидим, все, — он показал глазами на веселящуюся толпу.
— Я всё понимаю, но всё-таки это... бесчеловечно, — не выдержал Абалкин.
Старик ожёг его взглядом.
— Я умру через два года, — сказал он. — Хорошо, если через три. А развалиной я стану уже следующей зимой. И не только я, а все. Посмотрите на этих танцоров — все они ни на миг не могут забыть о том, что каждый из них умрёт. Это объясняют всем детям после того, как они достигнут возраста восьми лет, но до двенадцати, — когда взрослые решат, что дети поймут.
Прогрессор ничего не ответил.
— Вы знаете, они ходят смотреть на ребёнка. Не приближаясь. Стоят в дверях, а сзади — вооружённая охрана. Если кто-то попытается приблизиться к нашему маленькому сокровищу, его тут же убьют. И всё равно они ходят.
— Почему?
— Мы не можем ни убить его, ни причинить ему боль. Тогда у нас отнимут то малое, что у нас есть. Условия Странников должны соблюдаться строжайшим образом. Но ему всё-таки скверно. Он сидит на куче какашек и не видит света. И когда мы все умрём, он всё ещё будет сидеть в какашках. Надеюсь, он вырастет слабоумным, — добавил он.
— И это их утешает? — прогрессор проводил взглядом пьяную старуху, цепляющуюся за красную тунику бронзовотелого юноши.
— Этих двоих, — старик мотнул головой, — уже вряд ли что-нибудь утешит. Но вообще — да, утешает. Даёт немного сил. Не то чтобы жить, но хоть веселиться... Кстати, сами-то не хотите посмотреть на наше маленькое сокровище? Это недалеко. В подвале одного особняка.
— Пожалуй, как-нибудь в другой раз, — пробормотал Абалкин.
— Почему-то я так и подумал... — ответил старик. — Что ж, тогда я, пожалуй, пойду. У нас, как-никак, праздник, и я намерен принять в нём посильное участие.
