Табельный наган с серебряными пулями-3
Дело N 4: Шаболовский упырь
От счастья ль незримого таешь,
Мутит ли бессловесная ложь,
Пока не перестрадаешь,
В любви ничего не поймешь.
Сорвешь ее цветик плакучий...
Бррр. Ну что это за стихи, а?! "Цветики-конфетики, любовь-морковь". Тьфу. Аж во рту приторно. Декаденты дореволюционные, засели в редакциях и размазывают свои стишки, как повидло по тарелке. В наше время стих должен не сюсюкать, а греметь! Звать вперед, на строительство нового мира, а не под сень тенистых струй, лежать пузом кверху и ждать, пока для тебя построят пряничный домик.
Не люблю такую поэзию.
То ли дело — Маяковский! Вот уж тот загремит, как загремит! Был я у него на выступлениях — наш человек, огромный, голова бритая, чисто хулиган. Тоже до революции всякими футуризмами баловался, но сейчас — ша! Как там у него, например...
Комсомолец —
К ноге нога!
Плечо к плечу!
Марш!
Товарищ,
Тверже шагай!
Марш греми наш!
Это вам не "люли-люли, все уснули". И хотя и поэт, а рекламой не гнушается, не цедит через губу "Высокое искусство не для низменных вещей". Сам видел плакаты "Нам оставляются от старого мира только — папиросы "Ира". Или "Сказками не расскажешь, не опишешь пером травы от эфирников "Моссельпром".
На завтрашнее утро я договорился встретиться и погулять по городу с Марусей. Кажется, я ей понравился... Хотя что хорошего можно найти в хромом солдате, а нынче — агенте угрозыска, ловящем домовых и выслеживающем свиней-вурдалаков? Я втайне надеялся найти и прочитать ей какой-нибудь стих, но Маяковский для свидания — это явно не то, а эти слащавые стишки мне самому читать противно. Что же делать?...
Я опять поднял брошенный в раздражении номер "Красной нивы". Утащил его, чтобы не так скучно было на ночном дежурстве по отделу, а там, вместо ожидаемых новостей — дурацкие рассказы, вроде истории про трактирщика и яйцо, и стишки. Хотя на первой странице — про освобожденных из тюрьмы французских товарищей. Я полистал немного. Ну, фотографии есть. Товарищ Калинин на Кавказе, неделя воздушного флота в Петрограде, открытие трамвайной линии в Москве... Вроде и можно почитать...
От последней страницы кто-то оторвал кусок на самокрутку. Вот же дьяволы. И кто бы это мог быть? Тэ-эк, Чеглок всегда говорит: "Развивай наблюдательность, Степан!".
Итак, это не я. Не сам Чеглок, потому что он предпочитает отрезать бумагу ножницами, а если и оторвет — то так аккуратно, как будто теми же ножницами пользовался. Хозяйственный Хороненко унес бы страницу целиком, пресвитер Цюрупа после перенесенной чахотки не курит. Кто остается? Балаболкин. Вот я завтра этой балаболке руки и пообрываю. Чтобы не портил новые журналы!
Дверь в мой кабинет открылась. И закрылась. К моему столу подошли шаги. И никого не видно.
В невидимок я не верю. Товарищ Перельман в своей "Занимательной физике" убедительно доказал, что их не бывает. А призраки в ОБН не сунутся.
— Отдел по борьбе с нечистью? — произнес голосок.
Я опустил "Ниву" и наконец увидел ночного посетителя.
Маленький толстенький человечек, ростом мне по пояс, не выше. Круглое лицо, светлые волосы, светлые глаза, маленький аккуратный носик. Подпоясанная рубашка, расшитая бисером и желто-зелено-красно-синими треугольничками. Мягкие короткие сапожки.
Чакли.
Маленький народец, живущий под землей на севере Мурманской губернии. Маленький в обеих смыслах — и по росту и по численности. Под землей они жили не потому, что это им как-то нравилось — просто людьми они, как и прочие представители Дивного народа не являлись, отчего в Темные века были признаны слугами Дьявола и жестоко преследовались. Удивительно еще, что они не озлобились, как дивы или альвы. Где-то веке в восемнадцатом — или девятнадцатом, не помню — все-таки пришли к выводу, что нечеловеческие народы к Дьяволу имеют отношения не больше, чем черные коты и рыжие девушки, и записали их в инородцы, однако они уже привыкли не ждать от людей ничего хорошего и особо не показывались на глаза.
Впрочем, чакли народом были веселым, жизнерадостным, хотя и, на мой вкус, чересчур шкодным. Недавно мы искали их нору в парке — кому-то показалось, что там видели маленьких человечков и поднял панику, пророча глад, мор и падеж скота. Глад и мор — навряд ли, но что-нибудь вроде мелких краж они могли устроить.
Кстати, кто пустил его в МУР без присмотра?
— Отдел по борьбе с нечистью? — терпеливо повторил чакли.
— Да. ОБН, агент угрозыска Кречетов. Что случилось?
— Случилось что? Равк у вас в городе.
Исчерпывающее объяснение. Кто такой равк? Хотя... Что-то знакомое...
Тут прибежал дежурный, мимо которого просочился чакли — я ж говорю, шпана — и минут десять мы шумно выясняли, кто виноват и что делать. В конце концов выяснилось, что человечек пришел не просто так, а для подачи заявления о совершении преступления по направлению ОБН, а охранник на входе его упустил, потому что чакли неправильно принял широко раскрытые глаза и ошарашенное молчание за разрешение пройти.
Ну, в конце концов все успокоилось и мы с чакли вернулись к тому, с чего начали.
— Что, вы говорите, произошло?
— Произошло? Равк в городе.
— Равк?
— Равк? Да. Кровь сосет.
От неожиданности я выразился обозными словами. Упырь в городе — это серьезно. Очень, мать его, серьезно! В особенности, когда в Москве открывается сельскохозяйственная выставка. Только недавно мы приняли за след упыря убитого цыгана, но потом выяснилось, что виной всему сумасшедший профессор и его свинья-вурдалак и все успокоились. И вот в МУР приходит чакли и уверяет, что в Москве появился упырь!
Может, он так шутит?
Я посмотрел на лицо человечка, непривычно — для их народца — серьезное. Непохоже...
Пропало свидание.
— Почему вы так решили? На кого-то из ваших сородичей совершено нападение?
Чакли покачал головой:
— Нападение совершено? Нет. Мы нору делали. Нам разрешили, есть бумаги от Моссовета, что нам можно сделать себе нору в Замоскворечье. Чтобы в выставке участвовать. Когда копали — колодец нашли заброшенный. В нем — человек. Мертвый. Голый. На шее дырки. Крови нет. Равк, товарищ агент, точно равк. Сытый.
Упыри, когда голодные, одной кровью не ограничиваются, жрут и мясо. А если только кровь выпил — значит, действительно, сытый, отожравшийся. И тело догадался спрятать, значит, старый, умный кровосос.
Молодые, только что поднявшиеся упыри — они глупые, бестолковые. Ведут себя как пьяный человек, причем крепко так пьяный, когда ноги заплетаются, язык не ворочается, и не соображаешь ничего. Такой упырь тело прятать не станет, просто не догадается, хорошо, если кровь с морды вытрет. Потом, если сразу не поймают, где-то литров после трехсот выпитой кровушки, упырь умнеет до более-менее нормального человеческого соображения. Ну а дальше — больше.
Паршивые дела.
— Сейчас бумаги заполним и покажете тело.
Я достал бланк. Честно говоря, первый раз в жизни нечеловека вижу, не говоря уж о том, чтобы беседы с ним вести... А с другой стороны — такой же гражданин РСФСР, как и любой другой. Только маленький и под землей живет.
— Фамилия, имя?
— Имя, фамилия? Сиркэ Зайков.
— Год рождения?
— Рождения год? 1885.
— Происхождение?
— Происхождение? Из крестьян.
— Род занятий?
— Занятий род? В колхозе работаю. Зайцеводческий колхоз "Новая жизнь".
Тут я карандаш все-таки уронил.
Чакли открыли колхоз, ну надо же!
* * *
Тело на самом деле было голым. Мужчина, лет сорока-пятидесяти, руки и ноги связаны и притянуты к животу, голова замотана тряпкой, покрытой бурыми пятнами. На шее — две дырки от клыков упыря.
Как на картинке из учебника "Основные виды нечисти", издателя Сытина. Только там крови вокруг побольше и тело в одежде.
— Зачем он его раздел?
— Чтоб опознать не смогли, — качнулся с пятки на носок Чеглок, — Сколько покойнику на вид?
— Недели две лежал, — прикинул я.
— Ну, самое большее — неделю. Все-таки в земле лежал, вот и попахивает. Да даже если и две — не было у нас за последний месяц среди пропавших без вести такого гражданина. Такого возраста всего-то пятеро было, остальные много моложе или старше. Из тех пяти — две женщины, кассир Залогуев, который пропал без вести вместе с деньгами из сейфа, бывший поп Селиверстов, но тот ростом куда как больше, и услужающий из трактира Нечипорук, который по возрасту, росту и бороде как раз подходит, вот только ручки покойного говорят о том, что в трактире он не работал. Мозолистые руки. Крестьянин, судя по всему. Значит, в городе приезжий. Значит, или так уж сильно ему не повезло, что он сразу на упыря наткнулся, или же зверюга нам досталась старая, умная и специально приезжих выслеживавшая. Плюс — тело спрятано. Точно — старый упырюга. Который или в городе недавно, или же тела прячет ловко. Вроде бы... — Чеглок потер пальцем переносицу, — что-то было насчет пропавших крестьян... Гражданин!
Чакли Зайков повернулся к моему начальнику:
— Гражданин? Да, слушаю.
— Почему тело достали?
Труп лежал на небольшой вытоптанной площадке в углу сквера. Неподалеку лежали похожие на здоровенные кротовины кучки земли — следы чаклиных нор.
— Достали тело почему? Так чтобы показать. Колодец глубоко закопан, а нашими ходами вам не пройти.
— Зря. Мы бы уж расстарались, да сверху раскопали. По тому, как тело лежит, да что вместе с ним было сброшено, можно было бы многое узнать...
— Копайте, товарищ агент, — вздохнул чакли, — Там не одно тело лежало.
* * *
Из колодца достали четырнадцать мертвых тел. Доктор сказал: самый свежий труп — тот, что чакли достали, самый старый, поднятый уже со дна пересохшего колодца — почти полугодовой давности. То есть, убивали их где-то раз в неделю. Все мертвецы — как из-под штампа. Голые, связаны в кули, голова разбита, на шее — упыриный укус.
Чеглок загнал весь отдел в кабинет и, заложив руки за спину, принялся вышагивать туда-сюда. Мы следили за ним глазами.
— Так, — остановился он, — А чего это вы на меня глазеете?! Я один должен голову ломать?? Балаболкин!
— Я! — подпрыгнул Коля.
— Соображения!
— Ну... упырь, факт.
— Упырь, упырь... Понятно, что не девочка-курсистка. Какой у нас сейчас самый главный вопрос?
— Кто он? — поднял я руку.
— Хороший вопрос. Но не главный. Главное для нас сейчас — понять, по какому принципу он жертв подбирает...
Мне показалось, что Чеглок не столько советуется с нами, сколько рассуждает вслух.
— Жертвы — приезжие. Даже по виду — крестьяне, да и по другим приметам — тоже. Как он их выбирает? По улицам ходит?
— Может, на вокзале встречает? — предположил Хороненко.
— А потом что? Сразу в горло?
— Нет...
— В укромное место заманивает. Как?
— Женщина, — неожиданно сказал Коля. Посмотрел на нас и, оживленно размахивая руками, продолжил развивать тему, — Женщина-упырь. Сил у нее поболе, чем у нормального мужика, подходит к мужичку, подмигивает, мол, пойдем, развлечемся. Уходят куда-нибудь в уголок, а там она его — рраз!
— Что "раз", Коля? — вздохнул Чеглок, — Их всех сначала ударом по затылку глушили. Ты попробуй человека обнять, да по затылку врезать, так чтобы оглоушить. И не кулаком, а чем-то вроде доски. Удар шел плоским предметом, судя по следам.
— Может, это... — потер ладони Хороненко, — Людей поспрошать?
— Поспрошать... Своей головы на плечах уже нет? Думайте, думайте! Кто еще имеет что сказать?
Все задумались, только сам Чеглок мерно ходил из угла в угол. У меня была одна мысль, но, так как пришла она в голову после того, как я вспомнил повесть про Шерлока Холмса "Этюд в багровых тонах", то мысль начала казаться слишком уж книжной и не имеющей отношения к жизни.
— Ну, — остановился возле меня начальник, — Чего молчишь, Степан? По лицу вижу, что-то сказать хочешь?
Эх, была не была...
— Может, упырь — извозчик?
Против моего ожидания, никто не засмеялся. Напротив.
— Точно! — хлопнул себя по коленке Хороненко, — Голова, Степка! Ведь верно — как он мертвых к колодцу тому таскал? Не по улице же. И чужого извозчика нанимать, мол, помоги труп отвезти, тоже не станешь...
Чеглок остановился, призадумавшись:
— Мысль хорошая... Еще какие-нибудь признаки того, что наш упырюга — извозчик, есть?
Я пожал плечами. Тот признак, что был у меня, озвучил Хороненко.
— Есть, — подскочил Коля, — Есть! Увязка тел. Так извозчики багаж пакуют. Грузчики, правда, тоже так делают...
— Грузчики... грузчик по городу куль с телом не понесет, верно... — продолжал размышлять начальник отдела, — А извозчику проще — подъехал, подтащил, скинул, прикопал. Похоже — извозчик... Еще? — требовательно прищелкнул он пальцами.
Глухо кашлянул Цюрупа:
— Овес. Когда мешки с голов снимали, в одном несколько зерен овса лежало.
— Значит, извозчик, — взмахнул руками Хороненко, — Точно, извозчик! На вокзале подъехал, в коляску посадил...
— Крестьянина? — поморщился Чеглок.
— Кре... А, ну да. Крестьянину на извозчике дороговато кататься. Не сядет.
— Сядет-сядет, — Чеглок заухмылялся, судя по всему, у него в голове уже сложилась полная картина, — Зачем крестьянин в Москву приезжает? Ну?
— На работу...
— Еще?
— Купить что-нибудь.
— Например?
— Ну...
— Например, коня! — Чеглок хлопнул в ладоши, — Не на вокзале он жертв подбирает. На конной площади! Трется среди людей, выбирает приезжего, который коня купить хочет, договаривается. Если вдруг окажется, что тот не один приехал — упырь ломит цену, чтоб от продажи отказаться. Если же приезжий — один, едут на квартиру, деньги передать, да покупку обмыть. Пока жертва за столом сидит — упырь сзади подходит, по затылку глушит, связывает и кровь выпивает. Потом тело связывает, рогожей какой накрывает — и к колодцу. Скорее всего, уже ночью. Ночью у упырей и сил побольше и случайных глаз вокруг поменьше. Итак, рабочая версия у нас есть. Проверяем извозчиков.
— Всех?? — охнул Хороненко, — Это сколько ж их в Москве?
— 5798, — тут же ответил Чеглок, — Но всех мы шерстить не будем. Не с Марьиной же рощи он покойников таскает через полгорода. Где-то в Замоскворечье этот гад окопался. А тут извозчиков с полсотни самое большее наберется. А, — перебил он уже раскрывшего рот Хороненко, — чтобы некоторым лентяям проще жилось, я, так и быть, поспрошаю людей. Кречетов, со мной, остальным — собираться. Кресты, кастеты, все как полагается.
* * *
Людей, которых предлагал "поспрошать" Тарас, называли "капорниками". Мелкие преступники, чья деятельность не представляет собой особой общественной опасности, но, в силу своего вхождения в преступный мир, знающих о том, что происходит в этой среде. Воришки, хулиганы, скупщики краденого, гадалки, бабки-зельеварки... Кто-то из них "шепнул" Чеглоку, что на Шаболовке живет один странный извозчик: на конных площадях постоянно трется, но с клиентами почти не рядится. С чего-то же он живет? Уж не с тех ли денег, которые снимает с обескровленных тел? Ведь, если человек приехал купить лошадь — значит, деньги у него есть.
С утра пораньше — на рассвете силы упыря поменьше — наш отдел начал обход шаболовских извозчиков. В кепках, пиджаках, на лацканах которых сияет знак Красного креста, прикрывающий привинченный с обратной стороны оперативный значок угрозыска — синий треугольник, с красной каемкой и надписью "Московский уголовный розыск", в центре сияет "всевидящее око". Под рубашками — табельные кресты, освященные в соборе НКВД, в карманах — "наганы" и серебряные кастеты, из того же собора. Пусть сил у упыря и меньше, но все равно, какой-нибудь щуплый мужичонка может с легкостью скрутить здорового амбала и высосать из него кровь, если не сумеешь отбиться. Но это — на крайний случай, если упырь раскроет. Если же нет и ты сумеешь его узнать — прощаешься, выходишь и сообщаешь остальным. Грузовик с красноармейцами стоит неподалеку и подлетит моментом. По какой-то странной и непонятной мне причине Чеглок просил — не приказывал, а именно просил — взять упыря живым. По возможности.
Вот так мы второй день опрашивали извозчиков.
Шаболовка. Дом номер 26. Второй этаж.
Перехватив трость — нога все еще беспокоила — я постучал в дверь. Послышались шаги, из узкой щели пахнуло ядреным запахом перегара:
— Чего надо?
Я показал значок:
— МУР.
— Ну проходи... раз приперси...
Елки зеленые, это как же надо собственное жилище запустить?! Пол аж черный, по углам прячутся тараканы, подоконники желтые от дыма, стекла грязные, аж мутные. Наверняка эфирников вокруг толпиться — не продохнуть. Кто бы тут пресвитеров звал для очищения?
Мы с хозяином свинарника прошли на кухню, где у закопченной плиты мышкой шуршала жена, толстая бабища, замотанная даже не в платок — в какие-то тряпки. В углу блестела батарея пустых водочных бутылок.
Я сел за стол, застеленный газетами, желтыми и засаленными, местами порезанными ножом. Алюминиевая миска, погнутая ложка, залапанный стакан, кусок балыка, покромсанный, как будто его рубили топором.
— Ну, чего надо? — плюхнулся напротив меня хозяин.
— Комаров Василий Иванович?
— Ну?
— Извозчик номер 307?
— Ну? А чо?
— Во время работы не замечали ли вы...
Продолжая озвучивать версию, с которой мы ходили по адресам — якобы в Москве действует банда конокрадов — я присматривался к Комарову, пытаясь высмотреть в нем признаки упыря.
Лицо упыря... Бледное у голодного и красное, одутловатое — у отожравшегося. Хм. Ну да, красное, одутловатое. Или просто опухшее от пьянки. И красное по той же причине. Нет, конечно, вампирская и алкоголическая краснота отличаются друг от друга и, возможно, если я опишу этого типа, Чеглок сумеет понять, что к чему. Но я пока не могу — опыта не хватает.
Губы... Красные, толстые, как будто налитые кровью. Нет. Вполне себе средней толщины, бледные, синеватые.
Зубы упыря... Крупные, белые, просто ослепительно-белые. Вот уж точно нет. Кривые, желтые, пара гнилых.
Рана на шее — след от инициирующего укуса, который вампир не может заживить... Нет. По крайней мере — не видно.
Похоже, промах. Опять.
— Когда вы последнего клиента возили? — задал я один из последних вопросов, уже решив уходить.
— Када, када... На прошлой недели, — Комаров захихикал, как будто вспомнил смешную шутку.
Тоненький звоночек тинькнул у меня в голове. Последняя жертва из колодца была как раз недельной давности.
— Нечасто, я смотрю, — спокойно заметил я, внутренне подбираясь, хотя еще и сам не понимал, что вызвало тревогу, — Как же вы живете-то?
— Как-как... Раз — и квас.
За моей спиной лязгнула сковородка и я, уже понимая, куда попал, и что вообще произошло, упал на бок, выхватывая "наган".
Сковорода, которая должна была разбить мне затылок, грохнула по столу, полетели осколки бутылки, я, в падении, выстрелил два раза, не целясь.
Первая пуля оставила желтую дырку на грязной дверце кухонного шкафа, зато вторая пробила колено упыря.
Упырицы.
* * *
— Ну а теперь, — снова собрал нас в кабинете Чеглок, — хвастай, Степан Петрович, как ты сообразил, что упырь — не сам извозчик, а его жена?
Я скромно потупился, ибо хвастать было особо нечем:
— Да никак. Поначалу-то вообще ничего не сообразил, потом как-то сразу все в голове сложилось: жена у плиты возится, посудой лязгает, а ничем вареным-жареным-пареным и не пахнет, водки в доме море, закуска дорогая, а последний клиент — аж неделю назад, а потом, когда она сковороду подняла, тут и осенило — ЧЕМ убитых приголубливали. Успел увернуться... Ну, вот и все.
Вообще-то, на этом "все" не закончилось. Упырица, не обращая особого внимания на дымящуюся рану в колене, упорно лезла ко мне, клацая зубами, я держал ее за горло и бил кастетом по морде. Благо еще сам Комаров не стал вступаться за "супружницу" — выпрыгнул в окно и дал деру. Сейчас его ищут уже за соучастие в убийствах. Как удалось ее скрутить — просто чудо. Скорее всего, если бы не крест — заломала бы. Священные предметы нечисть сильно ослабляют.
— Только вот одно непонятно, Иван Николаевич, — вспомнилась мне одна неясность — В то, что Комаров в подручных упырицы ходил — это и неудивительно, я на войне на какую только мерзость людскую не насмотрелся. А вот сама упырица... Как же она-то могла в одной квартире с человеком жить и не загрызть? Разве бывает такое?
— Это я тебе, Степан, потом объясню...
* * *
И вот потом, когда мы остались в кабинете вдвоем, Чеглок мне рассказал одну вещь:
— Правильно ты тогда заметил, Степан. Умный упырь, когда он уже не один десяток сожрал, тот может с человеком сговориться и не трогать его. Да вот настолько умной наша упырица стала совсем недавно, где-то после тридцатой жертвы...
Да, тот колодец оказался не первым местом захоронения жертв проклятой парочки. Почти год они резвились — упырица кровь выпивала, извозчик себе деньги, которые несчастные крестьяне на покупку лошади припасли, забирал.
— Погоди-ка. А как же она раньше с ним жила?
— Воот. Не бывает такого, чтобы молодой упырь человека не трогал, который рядом с ним. Это нескладушка номер раз. А вот тебе и номер два — зачем она так часто жрала?
— От голода?
— Голод у нее через месяц, а то и полтора должен был начинаться. А тут — раз в неделю, как на конвейере. Зачем?
— Ну, чтобы ума быстрее набраться?
— Чтобы сообразить, что тебе нужно побольше ума — уже нужно какой-то ум иметь. Как будто кто-то заставлял ее быстрее до старой умной упырицы дорасти...
— Так может Комаров и заставлял?
— Нет, Степан. Не может простой человек упырями управлять...
— Простой? А непростой?
— А непростой — может. Давненько у меня подозрение, что завелся у нас в Москве такой непростой...
О чем говорил Чеглок, я узнал еще очень нескоро...
