В кухню вошла мать, бросила сумку на стул. Поездка была ночной, трудной... Сейчас я молился, чтобы она обратила свое внимание на дом, а не на сына с падчерицей, что стояли одни в полутемной кухне.
— Ты же знаешь. Показалось что-то.
— Твое "показалось", будет стоить нам новой поездки и рабочих выходных.
— Извини, Галя, нервы ни к черту.
Мать наконец огляделась. Медленно стянула с шеи платок. Я знал, что пройдет всего пару секунд, и она увидит следы вечеринки.
Осмотрелась. Увидела. Выйдя из кухни, уже через полминуты вернулась, чтобы поднять на меня хмурый взгляд.
— Объясни-ка мне, Стаська, что здесь происходит? Точнее, происходило без нас? — спросила грозно, по-директорски. Сделав шаг к столу, сняла с него недопитую бутылку пива, протягивая перед собой. — Что это?
Плевать! Я с самого начала знал, когда приглашал в дом друзей, что мне придется за это приглашение ответить.
— Ничего, мам. Вечеринка, как видишь. Была.
Она видела. И сына своего видела насквозь. Это был первый случай, когда я привел в дом такое количество молодежи, не ограничившись лимонадом и конфетами. Не спросив разрешения. Открывал двери спален старшим друзьям, предвкушая, как досажу скелетине. Досадил, твою мать...
— Вечеринка? Видимо, поэтому ты не отвечал на Гришины звонки?!
Из кармана джинсов торчала пачка сигарет и, подойдя ко мне, мать достала ее твердой рукой. Вместе с сигаретами под ноги упала разорванная упаковка презервативов. Я не привык ни от кого прятать взгляд, поэтому и сейчас смотрел выжидающе, кусая губы. Чувствуя стыд лишь за то, что их видит не только она.
Мать не сразу нашлась что сказать. А когда нашлась... Добытые трофеи полетели в мусорное ведро, а дверца шкафа оглушительно хлопнула.
— Не рано ли ты заигрался во взрослого, Стас? Кого ты привел в дом? Что за друзья?
Не самая ужасная реакция родителя, но матери не было нужды обманывать себя: я никогда и не походил на пай-мальчика. У нас был договор об учебе, обо всем остальном ей стоило подумать раньше.
Какая-то мысль мелькнула в ее голове, прокрутились нужные шестеренки, и она тяжело сглотнула.
— Почему Настя плачет? — спросила просевшим голосом, удивленно взглянув на падчерицу. И вдруг требовательно схватила меня за плечо, чего раньше никогда не делала. — Почему плачет, гаденыш, отвечай! — встряхнула с силой. — Ты что, ты... Твои друзья, они... Настя! — обернулась к скелетине. — Они тебя обидели? Стас тебя обидел?! Господи, девочка...
Слова ударили больнее пощечины, отрезвляя и возвращая силы. Может быть, я и был сволочью, но никогда до этого монстром в глазах матери. Я заметил, как Батя вскинул голову.
Мне казалось, что скелетина промолчит. Спрячется в панцирь, как делала всегда, когда кто-либо в ее присутствии повышал голос, но она ответила. Негромко и взволнованно, как будто боялась стать причиной нашей ссоры.
— Нет. Все хорошо, Галина Юрьевна, правда! Он не обидел!
— Почему же ты плачешь?
— Я... я просто испугалась, вот и все. А Стас он... он попросил друзей уйти.
Лгунья. Трусливый Эльф. Я и сам на месте матери не поверил бы ее словам. Я посмотрел на девчонку, и мы встретились взглядами. Зацепились друг за друга, глядя исподлобья, при свете точечных ламп отмечая все изменения, произошедшие с нами.
Ее щеки горели, а глаза блестели. Растрепанные моей рукой волосы обрамляли худенькое лицо. Она так же, как я, переживала случившееся, — уверен, что сейчас выглядел таким же взволнованным и оторопевшим. Я только что пережил сильные чувства, испугавшие меня, показал слабость и все еще не мог взять себя в руки. Не мог, но момент отрезвления уже наступил. Если бы мать сейчас спросила меня: сошел ли я с ума? Я бы ответил, что да.
Мне нужна была еще одна пощечина, и я ее получил, перехватив тяжелый взгляд отчима. Сейчас Батя смотрел на меня так, как будто хотел ударить. А затем мать окончательно выбила дурь из головы. Госпожа директор всегда была прямолинейна, и как только увидела злую усмешку, вернувшуюся на мое лицо, врезала по шее. Сильно, больно, так, что захотелось провалиться сквозь землю под испуганным взглядом Эльфа.
POV Настя
— Надеюсь, Настя, все так, как ты говоришь. Иначе, девочка, я не прощу себе и дело вовсе не в Грише.
Галина Юрьевна, так и не притронувшись к чашке кофе, закурила. Чертыхнувшись на себя, на то, что сама виновата в случившемся, затушила сигарету о пепельницу. Я еще никогда не видела ее такой удрученной и не знала, что сказать. Сидела рядом за столом, грея руки о чашку с чаем, стараясь не встречаться с мачехой взглядом, боясь еще больше расстроить ее.
Сейчас я едва слышала то, о чем она говорила. Чувства, противоречивые и странные, проникшие под кожу с прикосновением сводного брата, все еще жили во мне, горели огнем на щеках, внося сумятицу в мысли, толкаясь неясной, сладкой болью в сердце. Я очень старалась усмирить их, но не могла. Вспоминала слова Стаса, сказанные после драки и прежде, в то утро, когда он разбудил меня в спальне, — и не могла понять его. Не могла понять себя. Того, что между нами произошло.
— Понимаешь, Настя, — продолжила говорить мачеха, глядя на свои пальцы, что цепко переплелись между собой, — я знаю своего сына. Хочу думать, что знаю. Стаська бы никогда не допустил ошибки в отношении тебя. Не потому что он у меня хороший или честный парень, здесь я не обманываюсь, вовсе нет. А потому, что не привык себя утруждать. Брать то, что само не идет в руки. Не знает еще, что не в любой карман этими руками влезешь. Есть застегнутые наглухо, скрытые, не по деньгам и не по зубам. Он берет, что дают, а жизнь дает ему много, и это кружит голову. Для того, чтобы дотянуться и взять самому, ему еще нужно дорасти, заматереть. Мой щенок наглый, но ленивый, избалованный, уж не знаю, понимаешь ли ты, что я хочу сказать? Очень хочется верить, девочка, что понимаешь. Что не скрываешь ничего. Пока еще ты для него за гранью дозволенного и лучше мне в это верить, иначе пока не выбью из сына дурь, не успокоюсь.
Едва ли я способна была понять сказанное в полное мере, кроме одного:
— Не надо, Галина Юрьевна. Стас, правда, меня не обидел. Я просто испугалась музыки и... и того, что вас нет, потому и звонила папе. Можно я пойду?
— Конечно, иди, Настя, — мачеха тепло улыбнулась, мыслями уйдя в себя. — Я тут еще посижу немного, хоть покурю по-человечески. А то, когда при вас со Стаськой, Гриша ругается.
— Спокойной ночи.
— Господи, что за день? И на работе бардак, и дома. Ты, когда завтра с отцом в больницу к бабушке поедешь, не расстраивай Нину Ивановну, хорошо? Ни к чему ей знать, чем мы здесь живем.
Об этом мачехе можно было не беспокоиться, но я все же ответила, что, конечно, не стану ни о чем говорить. Вышла из кухни и поднялась в свою комнату (теперь я чаще думала о спальне сводного брата, как о своей). Присев на краешек смятой кем-то постели, долго сидела в тишине, зажав горячие ладони коленями, глядя перед собой в окно и размышляя, где же сейчас Стас. Куда убежал из дому от гнева матери, громко хлопнув дверью.
Он появился неожиданно. Просто возник на пороге спальни, войдя без стука, такой же взъерошенный, как в дверях магазина, в расстегнутый нараспашку куртке, простоволосый, с бледным от холода лицом. Вот только взгляд его теперь не искал меня. Сейчас сводный брат смотрел на мои руки и молчал. Я тоже опустила взгляд. Это был прежний Стас, я поняла это по твердо сжатым губам и напряженным плечам, нам обоим было чего стыдиться.
Наконец он вошел и рывком за локоть поднял меня с постели. Тут же, скривившись, отдернул руку, словно коснулся чего-то гадкого. Схватив подушку за угол, сдернул с нее наволочку и бросил на пол, следом стащил простынь.
— Поменяй белье, скелетина, воняет. И помни, что это моя постель, как все в этой комнате, — только сказал и вышел, а мне показалось, что со стуком двери что-то оборвалось в душе. Едва забрезжив светом, разбилось больно о привычно-грубое "скелетина" на мелкие осколки.
Когда я засыпала, я снова плакала. На этот раз не от страха или обиды, а от того, как больно щемило сердце, и какой одинокой себя чувствовала.
В выходные я учила уроки, рисовала, стараясь меньше выходить из комнаты, разве что навестила с отцом бабушку. Папа вел себя как обычно и в дороге большей частью молчал, — я знала, что ему со мной не очень интересно. Сводного брата не было видно в доме, и когда отец за ужином задал мачехе вопрос о Стасе, она ответила, что сын в городе у друзей. Хорошо. Я могла выдохнуть. Ужин с мыслью, что сводный брат вот-вот появится и сядет рядом — был сравним с пыткой. Сейчас я бы никому не призналась, насколько боялась встретиться со Стасом лицом к лицу. Особенно после того, как утром в двери нашла записку: "Расскажешь кому-нибудь — пожалеешь!"
— Настя, привет! — Дашка, как всегда румяная и бодрая, встретила меня у раздевалки и повела к классу. — Представляешь, у нас снова внутришкольное ЧП! — весело сообщила, закинув за ухо синюю прядь. — С ума сойти, еще первый урок не начался, а Воропаева уже ревет! Смотри, утешается у окна с подружками.
Видеть блондинку в слезах было непривычно, и я спросила:
— Почему? Что случилось?
— Да в том-то и дело, что ничего особенного, — Дашка, фыркнув, пожала плечами. — Ничего такого, чего нельзя было предсказать! Ленка Полозова из 11-"В", рассказала по секрету Динке Губенко, лучшей подруге Маринки, что встречается с павлином. У нее с Воропаевой свои счеты, еще с зимнего бала, вот и отыгралась с утра пораньше, чтобы Маринке день испортить. Все знают, по ком она сохнет с первого класса.
— По ком? — я сегодня проспала, торопилась в школу, поэтому не сразу была готова усвоить информацию. Поставив школьный рюкзак на стол, принялась доставать учебники.
— Да по Фролову же, бабнику! Губенко сообщила, что в пятницу Ленка была у Фрола дома на вечеринке, и они целовались, а эта разревелась. Ну не дура? Можно подумать, такой как павлин способен на чувства! Подумаешь, спортзал!
Учебник выскользнул из рук и громко упал на пол. Наклонившись за ним, я никак не могла поднять его внезапно ослабевшей рукой.
— Вот посмотришь, не будет он с Полозовой встречаться. И с Маринкой не будет. Мне Петька говорил, что они с Воропаевым с какими-то ребятами из универа трутся, а у тех девчонки поинтереснее наших будут. И, знаешь что, Насть, я бы ей даже посочувствовала, честное слово, если бы она к другим относилась добрее. А так, вот ничуть не жаль. Когда ей Брагин в девятом классе подарил на восьмое марта коробку конфет, Мариночке они показались червивой фигней за три копейки, и она высыпала их в мусорное ведро. А то, что Борька, в отличие от всех нас в этой школе самый умный, живет с одной мамой, и всю жизнь дает Воропаевой списывать, она, почему-то, забыла.
Я все-таки подняла учебник и села за парту.
