Дайте каскадеру водки

Старицкий Дмитрий

ДАЙТЕ КАСКАДЕРУ ВОДКИ

Вообще это довольно типичный случай, когда съемка задерживается или мужики заранее водкой не запаслись на вечер. Вечерами в киноэкспедиции та-кая скукотища порой, что без шила ее не разогнать никак.

Во владимирской гостинице, в восемьдесят де-вятом году, когда во время Перестройки коопера-тивное кино в фаворе было, группа "Семья вурдала-ка" заразвлекалась по пьяне так, что красавца Шавлака — из тех, что лицом работают — пихнули прямо на окно в номере, и он своим бесподобным фейсом пробил оба стекла на улицу. Зимой!

Тут все замерли и протрезвели. Ведь сейчас кА-а-а-ак вылезет, да кА-а-а-ак всем наваляет. На полном серьезе. Ему завтра в кадр крупным планом. А денежки-то кредитные, с ""Элекс-банка"".

Но вынимает Игорек из окошен свою голливуд-скую морду, а на ней... ни царапинки. И так бывает, но не всегда.

* * *

Группа каскадеров Миши Кантемирова поехала как-то в Среднюю Азию. С лошадок попадать. В бас-мачей проиграться. Денежная для них картинка бы-ла. Падений много. А оплата по дублям.

Так вот я к чему весь спич веду: съемка за-кончилась, до города далече, а магазин скоро за-кроется. А если магазин закроется, то всем скуч-ный вечер гарантирован. И тут вся "банда", пере-глянувшись, как была, в игровых костюмах, не сда-вая пиротехнику оружие, на собственных конях, с гиканьем понеслась в ближайший кишлак.

Не успели и пару дувалов проскочить, как вы-скочил какой-то дед и, протягивая узловатый палец вглубь населенного пункта, крикнул на фарси:

— Сельсовет там!

Секешь? Дело-то было при Брежневе еще. Самый разгул застоя исторического материализма.

Мужики, не останавливаясь, понеслись в ука-занном направлении, хоть и по-фарси не разумела. Но магазин, по обычаю, всегда напротив сельсовета располагается.

Влезли, спешившись, в сельпо. А два магазин-ных сидельца при виде добрых молодцев сразу руки за голову и лицом к стенке.

Миша на них удивленно вытаращился:

— Эй... люди, я только две бутылки водки купить хочу.

А сам того не заметил, что для того, чтобы достать заветный червонец, который он, боясь по-терять на съемках, засунул в деревянную кобуру маузера, вытащил из нее этот самый маузер...

Продавцы и повели себя, как образцовые выпу-скники школы Сундакова.

Это еще что? Вот снимали "Ворота в небо" в Литве, под Вильнюсом. Где-то в конце семидесятых. Так там, в аналогичной ситуации, каскадеры в эсэ-совской форме, на игровом броневике, со всеми знаками различия и шифрами, автоматами и губной гармошкой ввалились в Вильнюс и понеслись по про-спекту Ленина до ближайшего магазина. С музыкой и опять-таки за водкой.

Так часть литовцев, что постарше, решили, что ""наши в городе"" стояли на тротуарах навытяжку, выбросив руки в нацистском приветствии.

Ровно через сутки вышло постановление Верхов-ного Совета Литовской ССР о том, что московская киногруппа должна покинуть территорию республики в 24 часа.

И покинула.

Как-то известного каскадера Богородского при-гласили с его гайдуками в зимней речке покупать-ся. Там по сценарию на льду снаряд взрывался, и конная упряжка с пушкой под воду шла. Ну, и кас-кадеры должны были вы ледяной крошке с полминутки перед камерой поплавать.

После поставленной задачи Богородский упал в себя глазами, чуток подумал и затребовал:

— Ящик водки.

— Уже, — заверил его директор картины.

— Баня.

— Само собой.

— Двойной тариф по высшей ставке каждому.

Здесь пошел торг. Тогда, в начале восьмидеся-тых, максимальная ставка за дубль была 135 руб-лей. А директор уперся и никак не хотел платить такие бешеные деньги.

— Тогда сам в речку лезь.

Сторговались на полной ставке плюс пятьдесят процентов репетиционных.

Взорвались.

В крошке ледяной поплавали и сразу в баню, чтобы простатит ненароком не привязался.

Через два часа прибегает второй режиссер и говорит:

— Ребята. Камеру заело. Придется повторить.

Богородский смотрит соловыми глазами на полу-пустой ящик водки и соглашается, кивая на него:

— Повторить... Все.

По поводу директорской жадности могу случай из собственной практики рассказать. Снимали ""Юность Петра"" на студии Горького.

И в сцене взятия какой-то крепости необходимо было по сценарию оттолкнуть от стены штурмовую лестницу вместе с осаждавшими ее воинами.

Сам понимаешь: падать навзничь с нескольких метров на асфальт, хоть с родного Новодевичьего монастыря, нам не климатило. Пришлось выворачи-ваться. Но на то и существует постановщик трюков, чтобы человеческих жертв не было.

Привязали мы к столетней липе верхушку лест-ницы авиационной резиной. Той, которой планеры запускают. И все окей! Нас сбрасывают, а мы как пауки в лестницу уцепились и висим в метре от земли, качаясь. Уже вне кадра.

И все хорошо бы было, если бы на площадку ди-ректора картины не принесло. Посмотрел он на наши страдания и визжит возмущенно:

— За что же вам по высшей ставке плачу, если трюк этот безо всякой опасности для жизни?

Тут я не выдержал и его выдающемуся носу со все дури смазал. От души.

Потом поднял его, контракт в окровавленный нос сунул: читай. ""За технику безопасности отве-чает сам каскадер"".

Заплатил.

И даже не пожаловался на то, что нос ему раз-били.

Но больше всех отличился Валера Лисевич. Тот вообще крендель был очень занятный.

В свои тридцать с небольшим он каким-то обра-зом оказался на пенсии. Был он капитаном десанта и, если не врет, начальником охраны главкома — генерала армии Маргелова. И когда командующий ВДВ преставился, то всю охрану в отставку и выперли.

Дали ему пенсию в 150 рублей — по тем време-нам средняя зарплата. А у мужика здоровья, что грязи. Мастер спорта по четырем видам.

Год поошивался он на гражданке, сделал еще нормативы двух мастеров: по санкам и еще там по чему-то, не помню уже. Делать нечего, а энергию куда-то девать надо.

На ""Мосфильм"" он попал случайно, как под трамвай, впрочем, как и большинство студийцев. Затесало его каким-то ветром в массовку. И при-жился он там постоянно. Во-первых: это дело ему самому интересно стало, а во-вторых: его рожа имела одну очень редкую особенность: что на него ни на день — всему соответствует. Стетсон на баш-ке — парень из Техаса, стальной шлем — зверюга из СС, а уж в гражданском строгом костюме каждая нитка кричала, что это секретный агент.

Вершиной его творческой карьеры, на моей па-мяти (за дальнейшее врать не буду) стала роль слуги Собакеевича в многосерийных "Мертвых ду-шах". Приклеили ему седые бакенбарды, напялили ливрею — и пожалуйста... Типичный прибарственный дворовой, из тех, что барином крутят как хотят.

Так вот я о его здоровье сказать хотел. Как-то раз, на съемках ""Блистающего мира"" в восемь-десят втором году, летом, часть киногруппы тихо пила поздним вечером на втором этаже гостиницы ""Звездочка"", в Ялте. Циркачи-каскадеры тогда всех развлекали. Фокусы-покусы...

В это время местные парни стали грязно домо-гаться к нашим гримершам, которые мирно спали на первом этаже с открытой балконной дверью. Типично виктимное поведение.

Народ, натурально, ссыпался вниз на истошные девичьи визги.

Разборки пошли, базар-вокзал...

Стенка на стенку стоит и никто первым ударить не решается. Первым — это же ответственность взять на себя за все махалово.

Тут пьяный Лисевич раздвигает нас и высовыва-ет свой фейс. И немедленно кто-то из местных ему по этому фейсу, по самой носопырке, въезжает ку-лаком.

Тут и понеслось все лобком по кочкам. Все лу-пят кто кого ни попадя. И махалово такое образо-валось, что ни за что не понять: где московская киношная интелегенция, а где ялтинская урла.

А Лисевич сидит на копчике посреди самой дра-ки и скучает.

Мозги всегда побеждают силу — отогнали мы ял-тинских хулиганов. И, с любопытством достойным лучшего применения, вопрошаем Валеру: чего же это он, твою мать... шестикратный мастер спорта, де-сантник... в кустах отсиживается, когда такой мордобой на площадке.

А он в ответ только оторопело вопрошает удив-ленно:

— Мужики, меня это что?.. По еблу стукнули? А?

— Еще как, — говорим.

Он мотает головой, как бык на бойне и сокру-шается:

— Ну, надо же... Первый раз в жизни.

Умылись мы и стали опять развлекать друг дружку, кто во что горазд. Спать уже абсолютно не хотелось после такой гимнастики ума и тела.

А Валера все свою носопырку нянчит и о том, что она впервые в жизни с кулаком повстречалась, расстраивается. Сидит себе на балконной ограде лицом в номер и раскачивается, что-то под нос мы-ча.

Мы его долго не стебали, видя, что человек и так сильно переживает.

А он качался-качался, напевал-напевал, да как... Со второго этажа да на бетонную площадку.

Все на балкон высыпали.

Гримерша Маня Арманд, внучка Лукича, вопит истошно

— Скорую, скорую!

Валера лежит и не двигается.

Все — думаю — отстрадался.

За скорой все же несколько человек рванули, как будто одного не хватит.

Тут Валера приподнимается с бетона, бок поти-рает и сокрушается:

— А больно, бля!

Это вот о его здоровье.

Через год: какая фильма была — уже не помню. Кино и немцы очередные. Про то, как наш разведчик в одиночку в очередной раз всю вторую мировую войну выиграл. Снимали в году этак восемьдесят... не то третьем, не то четвертом. Во! Как только Брежнев откинулся — в ту осень было.

Там, по ходу пьесы, этот агент Коминтерна эсесовцев на грузовике в Шпрее сплавляет. Герман-скую речку Шпрее изображала москворецкая набереж-ная Тараса Шевченко в Москве.

Там одно звенышко чугунного ограждения сняли и через этот пролом машину в воду скидывали, а каскадеры в немецкой форме в этой воде плавали. Якобы спасаясь.

Всего один кадр.

Кадр-то один. А дублей...

Ну, раз поплавали, переоделись в сухое, со-грелись.

Два поплавали... и водка кончилась.

А действие разворачивается в самую что ни на есть золотую осень московскую. Очень красиво. Только вода уже не август месяц.

Каскадеры Валере и говорят:

— Командир, сугрев требуется.

Валера, ничтоже сумняшися, в заботах о личном составе поперся в гостиницу ""Украина"". Магазины по позднему времени уже закрыты были. Да не в совковый ресторан его занесло, что со стороны Ку-тузовского проспекта, а в ""Интурист"" — у того вход с набережной как раз.

Появление штурмбанфюрера в полном обмундиро-вании вызвало среди интуристов нездоровый ажио-таж.

Повторяю для непонятливых, события проистека-ли в самом начале восьмидесятых годов ХХ века. В СССР.

Валера, ни на кого не обращая внимания, спо-койненько подошел к буфету, купил по ресторанной цене пузырь ""кубанской"", и, не торопясь, напра-вился к выходу.

А там его уже поджидает милицейский капитан:

— Пройдемте, гражданин хороший.

Ну, пройдемте, так пройдемте. Валера за собой вины никакой не чувствовал, хотя чувство вины пе-ред власть несущими у советского человека тогда шло сразу за шестым чувством глубокого удовлетво-рения.

Ввели его в местное отделение, каковое тогда при каждой уважающей себя гостинице имелось. Про-шли к дежурке: что да что?

— Да каскадеры мы. С ""Мосфильма"". Вот удо-стоверение, — Валера менту в нос сует карточку с фотографией.

— Это не страшно, — примирительно сказал мен-товской капитан, — только вот протокол я обязан составить. Огласка вышла. Сами понимаете вокруг сплошные иностранные граждане. Подпишите бумагу и гуляйте дальше.

— Да не гуляем мы — работаем. Выйди на набе-режную — там камера стоит. И прежектора.

— Ладно, ладно, — примирительно согласился капитан, — Пойдем, протокол составим.

— Пойдем, — пожал Валера эсэсовскими плечами.

Прошли обшарпанным коридором вглубь отделе-ния.

Капитан дверь открывает и Валеру вперед себя пропускает.

Тот входит и оказывается в... КПЗ.

Реакция сработала моментально. Схватив капи-тана за голову, швырнул его Лисевич через себя в капезешку и дверь закрыл.

На засов.

Капитан ментовкий там, естественно, орать принялся, материться, стучать.

Но Валера уже мимо дежурного летехи стальными подковками по метлахской плитке цокает, к выходу направляясь.

— Подписал? — летеха спрашивает не отрываясь от детектива.

— Подписал, — отвечает Валера, огибая дежур-ку.

— А орет там кто?

— Кто у вас в КПЗ сидит, тот и орет,— улыб-нулся Ливесич и на выход со спокойной мордой.

Потом, правда, разборки начались серьезные, до парткома киностудии и выше. Вопрос стоял об исключении Лисевича из партии за дискредитацию. Только вот чего? Славного имени эсесовца? До сих пор никто вразумительно сказать не может.

Но замяли.

Обошлось.

А все она — водка. Если бы ее тогда, как сей-час, на каждом углу круглые сутки продавали, то никаких таких баек и в природе бы не было.

Москва 1995 г.