Как только наши артиллеристы увидели все это богатство, они сразу же сказали — "Хотим !!!" — и начали формировать расчеты. Естественно, это дело нельзя было пускать на самотек — все-таки наши воюющие подразделения уже были слажены и просто так из них уходить никто не даст, как и прихватить с собой гаубицу — ну куда, допустим, в арт-пехотном взводе — гаубица ? Что они с нею собирались делать ? Таскать с собою по полю ?
Но артиллеристы хотя и приняли виноватый вид, но больше для порядка и субординации — по глазам было видно, что если им не дать гаубиц, они их возьмут сами. Поэтому-то и договорились на первое время, что сначала только часть из них сформируют несколько расчетов, а остальные прежде всего обучат хотя бы тысячу артиллеристов, и уж потом смогут применять гаубицы по немцам. Поэтому-то инструктора так рьяно гоняли новобранцев на полигонах и в учебных классах — все боялись, что гаубицы скоро закончатся, как они закончились в первые дни войны, когда авиация бомбила колонны, танки прорывались на позиции, а порой и просто заканчивались снаряды и приходилось подрывать родимых.
Сформировали пока только двадцать батарей, на шестьдесят орудий. В каждой батарее только один умел полноценно высчитывать поправки, остальные — наводчики — могли наводить, снаряжающие могли закладывать заряды, заряжающие — заряжать — всех этих людей выдернули из танковых экипажей, а в них поставили новичков — обучаться. Каждая батарея была индивидуальна. Где-то все дела выполнял сам командир батареи, но у него были грамотные наводчики, где-то расчетами занимались старшина батареи и командир, выдавая наводчикам уже конкретные значения, где-то расчеты данных для стрельбы выполнялись расчетным отделением — мы лишь старались, чтобы в батарее хоть на каком-то уровне были бы грамотные люди — как минимум два — чтобы страховали друг друга и ускоряли работы.
Но все-равно, из этих шестидесяти орудий две трети было распихано по узлам обороны — прикрыть перекрестки дорог, чтобы немцы не смогли прорваться лихим рейдом. И люди тренировались. Тренировались, и еще раз тренировались — переводу орудий из походного положения в боевое и обратно, стрельбе с закрытых позиций и прямой наводкой — мы понемногу тратили снаряды на обучение, так как боекомплектов было достаточно, поэтому даже если израсходуем один б/к на учебу — хуже не будет, иначе и остальные расстреляем впустую. Пока есть возможность. Надо ведь еще готовить корректировщиков — и воздушных, и наземных, а им тоже надо тренироваться — и заметить взрыв, что далеко не всегда просто, и определить отклонение, и выбрать позицию для наблюдения, чтобы с не был виден выделенный им сектор. Да и само применение такого калибра требовало, наверное, централизованного управления — хотя бы в расчетах покрываемой ими площади и подвозе боеприпасов. Поэтому мы создали штаб тяжелой артиллерии — им ведь не только пушки, но и пехотное прикрытие, зенитное, транспортные средства, топливо — и все это надо учитывать, распределять, планировать маневр техникой и огнем. Дел много.
Хотя, конечно же, в своих тренировочных стрельбах мы старались совместить приятное с полезным, благо после прорыва хлипкой обороны мы вышли в почти не заполненные немцами тылы. Таким случаем было грех не воспользоваться — так сказать "раздвинуть границы возможного" — ведь чем больше мы сейчас отожмем территорий, тем больше у нас будет возможностей для маневра, в том числе и отступления. Заодно наши активные телодвижения помогут оттянуть часть немецких войск с фронта. И гаубицы сыграли далеко не последнюю роль.
Мы определили три направления — на запад, к Слуцку, на восток — Слоним-Зельва-Волковыск-Белосток, на юго-восток — Ружаны-Пружаны-Береза-Кобрин, и на северо-запад — Мосты-Скидель-Гродно. В каждом направлении получался бросок примерно на сто пятьдесят километров — вполне приемлемая глубина диверсионной операции, целью которой было лишь максимально нашуметь в тылах противника. На северо-восток, к Минску, и на юг, к Пинску, мы решили пока не соваться, чтобы не порвать штаны, ну и чтобы не слишком растревожить осиный улей. Хотя тот же Слуцк был лишь немного севернее района, в котором действовала 214я воздушно-десантная бригада — еще в начале июля ее закинули туда на грузовиках и с тех пор она проводила диверсии в тылу немецких войск на большой территории. Почти как мы — потому-то немцы считали нас таким же соединением. Ну, это была одной из их версий. Вот только советское командование что-то темнило — от совместной операции они отказались, точнее, высказались в духе "Ну, если у вас получится, мы поддержим чем сможем". Попахивает подставой — слишком неконкретные планы совместных действий. А может, просто не уверены, что найдут силы на такие операции. Поэтому-то и мы тоже не слишком рвались на восток — загонять своих людей в ловушку не хотелось. Так что мы пошли "на запад", отчего поползли слухи, что скоро начнется всеобщее наступление Красной Армии, а Берлин надо обязательно брать к седьмому ноября. Вырвавшись на волю и окрепнув, эти слухи взбудоражили все слои, так что нам пришлось говорить всем, что операция секретная и болтать о ней не следует. Что лишь еще больше разожгло слухи. А заодно заставило напрячься немцев — в самый ответственный момент битвы за Могилев они тормознули наступление и начали окапываться, готовясь отразить мощный удар. Ну, все это было нам на руку. Хотя и было уже несколько позднее. В конце же августа, снарядив первые батареи, мы отправили их в поход.
В каждом из четырех направлений мы сначала смогли выделить всего по три орудия — больше не было подготовленных расчетов. Потом подумали, и вдогонку послали еще по три— пусть учатся на немцах. С этими двадцатью четырьмя гаубицами мы и освобождали деревни и города. При дальности стрельбы в пятнадцать километров, да распределив их по обоим флангам наступающих групп — мы могли прикрыть фронт в двадцать пять километров, с перекрытием по центру. А больше и не надо — нам главное, чтобы нас не застали врасплох, ближней атакой, а остальное сделают тяжелые снаряды и завеса из ДРГ, в которые были включены и арткорректировщики. Собственно, гаубицы постепенно становились средствами усиления ДРГ. Естественно, они использовались и для наступления, и для обороны, но вот как дальнобойное мощное средство диверсантам они также очень нравились — под таким зонтиком они чувствовали себя еще более уверенно и, что самое главное, более нагло — когда тебя могут прикрыть от врага завесой сорокакилограммовых снарядов, можешь меньше заботиться об отходе — возможно, что после падения таких бандур с неба отходить придется уже немцам. А сами ДРГ при этом становились завесой на пути к гаубицам — даже при наступлении с нескольких сторон немцам потребуется не менее часа, чтобы добраться до батарей. Пять-шесть снарядов, выпущенные каждым орудием, поставят точку в любом таком начинании. А это — примерно те самые десять минут, что немецкие колонны будут находиться в пределах видимости наблюдателей. Пристрелочный — три минуты, второй, корректировочный — минута — и можно открывать беглый огонь. Главное, чтобы сами наблюдатели увидели разрыв снаряда, а то окажется где-нибудь за деревьями — и придется шкрябать по лесам и полям траекториями падения, чтобы они наконец увидели точку взрыва. И хорошо если при таком шкрябании никого из своих не заденут. ДРГ и гаубицы постепенно становились слитным организмом, действовавшим на площади радиусом до тридцати километров — ДРГ по-прежнему выходили из-под зонтика, но в случае чего быстро ныряли обратно — "Спасайте, братцы !". И братцы-артиллеристы спасали.
Проблема — если одной батарее надо стрелять по нескольким целям. Приемник-то на батарее один, и работать она может одновременно только с одним корректировщиком. Раций не хватало. Пришлось даже изъять радиостанции у пары десятков ДРГ, а сами группы поставить на второстепенные участки. Но с освобождением тыловых районов мы набрали аппаратуры чуть ли не на две сотни радиостанций или хотя бы радиоприемников — тут и настоящие радиостанции немцев, и бытовые приемники, радиотехники присматривались даже к Барановичской радиостанции мощностью 50 киловатт, что построили здесь еще при польской власти, и даже надергали уже оттуда каких-то блоков, благо помимо мощной радиопередающей аппаратуры, которую нам пока некуда было присобачить, там были и вполне нормальные радиолампы, хотя и по мощным лампам у меня были мыслишки сделать какой-нибудь радиолокатор — но это так, мечты, навеянные местной технической литературой, особенно журналами, где в тридцатых описывались опыты по радиолокации. А полторы сотни радиотехников днями и ночами паяли лампы и другие радиодетали, перематывали катушки на наши диапазоны — только чтобы увеличить выход радиостанций — к нам прибилось и несколько работников Минского радиозавода, выпускавшего до войны бытовые радиоприемники и другую радиоаппаратуру.
Так что каждую батарею мы смогли обеспечить хотя бы тремя наблюдателями, а в особо напряженных направлениях, с хорошими дорогами, по которым немцы могли быстро до нас добраться, их могло быть и до десятка. Ну, там и работало по две, а то и три батареи — штаб старался смещать их так, чтобы проходимая местность была прикрыта хотя бы тремя стволами. Конечно, было много мороки с распределением аппаратуры и ремонтом — ведь надо было, чтобы радиостанции одной группы работали в одинаковых диапазонах, поэтому немецкие радиостанции шли к немецким, наши — военные и самодельные — к нашим же. Пока справлялись.
