Запах разума

Запах разума

...Под черным мостом, где сплетаются главные нити,

Судьбу замесили в ознобе морского азарта...

Константин Арбенин

— Игла

Испытатель N23

...Чем богаты — тем бедны!..

Константин Арбенин

Салон автобуса мог бы вместить человек сто — громадный автобус, я бы сказал, просто автобусный монстр какой-то — но пассажиров в нём оказалось только трое.

Вместе со мной.

Ну, или, считая лейтенанта, может быть, четверо. Хотя он, по-моему, не считался.

Оттудашний лейтенант вошёл в переднюю дверь и сел на высокое сиденье за стеклянной перегородкой, для экскурсовода, наверное, а не в салон. Не собирался он с нами знакомиться, да не его дело это и было — знакомиться с нами; он нас сопровождал до места — и всё. Поэтому для нас его всё равно что не было. Он нам пока что был чужой, а мы ему — и подавно.

Мы все — мы как-то не ожидали, что это будет автобус, да ещё такой здоровенный и шикарный. Наверное, поэтому при посадке каждый выбрал себе место поудобнее, как на гражданке сделал бы. Белёсый парень, плотный, квадратный, скуластый, курносый, как бульдог, уселся посредине, напротив панорамного окна. Второй, худой и жёсткий, загорелый, но по-славянски такой загорелый, не как тропические южане, устроился впереди, прямо-таки коленями уткнувшись в стенку кабины. А меня отчего-то понесло в самый конец салона, где широченный диван, и я на нём только что не улёгся.

И минут пятнадцать, или даже двадцать, нам всем было очень хорошо.

Автобус летел по шоссе стремительно и плавно; за чуточку затемнёнными стёклами плыли рыжие октябрьские леса — и, кажется, мы все отдыхали и почти поверили, что это экскурсия такая... и веры хватило на четверть часа.

А потом загорелый обернулся и ещё раз обернулся. Он был здорово загорелый, а серые глаза на тёмной физиономии выглядели совсем бесцветными. Смотрел он одновременно тревожно и как-то насмешливо, что ли. Бульдог посмотрел на него, посмотрел на меня — и пересел ко мне поближе, даже кресло откинул, чтобы было удобнее оборачиваться. И сказал:

— Кресла, как в самолёте.

Загорелый услышал, что мы начали разговор, встал и подошёл по салону. И сел с другой стороны от прохода, в ближайшее кресло. Всё равно мы оказались совсем не вплотную. Нам всем хватило вплотную в казарме за этот месяц.

— Ага, — сказал я. — Как в самолёте.

И загорелый усмехнулся, будто он сто раз летал в самолёте и как-то догадался, что мы с бульдогом самолёта в глаза не видели, разве только по телевизору.

— Ещё налетаемся, — сказал бульдог. И посмотрел на загорелого, щурясь. — Спецура, сто пудов. Горячая точка. Как выбирали — ты понял, да? С подготовкой, понял? — "понял" он выговаривал, как "поэл".

— Да! — протянул загорелый, и "да" он говорил, как "до-о". Звучало это почти глумливо. — До-о, спецура, а как же.

— С подготовкой, говорю, — фыркнул бульдог. — Кандидат в мастера по боксу, поэл? И самбо — пять лет занимался.

— До-о, — кивнул загорелый. — Вот и я тоже... с семи лет... областные соревнования... призовые места брал...

На физии бульдога появилась тень уважения.

— Чего у тебя? — спросил он с любопытством. — Борьба? Не похоже на бокс — борьба?

— Вольная, — с деланно серьёзной миной сказал загорелый. — Латиноамериканские танцы.

У бульдога отвисла челюсть.

— Че-го?! — спросил он то ли злобно, то ли обиженно.

Загорелый щёлкнул пальцами, как кастаньетами.

— Ну танцы, танцы, знаешь? Самба, пасодобль! — и расхохотался. У него оказались шикарные белые зубы, улыбка, как у киногероя.

— Урод, — сказал бульдог тоскливо и повернулся ко мне. — Ты-то хоть нормальный? — спросил он с надеждой. — Или тоже... попадобли какие-нибудь?

Загорелый снова расхохотался, беззлобно и весело. А мне вдруг стало стыдно до невозможности, хотя стыдиться было решительно нечего.

— Я ничем таким не занимался, — сказал я небрежно, надеясь, что эти типы не заметят, как у меня горят уши. Уши, кажется, занимали невероятно много места, светились, как стоп-сигналы — а волосы остригли, и спрятать уши было негде. — Только плаваньем немного... в школе...

Бульдог шмыгнул курносым носом. Он весь был — сплошное воплощение досады.

— Спецура, хм... — задумчиво проговорил загорелый. — Наши боевые качества интересовали этого серого штатского джентльмена с военной выправкой очень и очень условно, если интересовали вообще... Его занимали наши организмы, господа. Здоровье. Лёгкие, видимо. Предположу, что вы тоже не курите, господа?

— Удод тебе господин, — огрызнулся бульдог.

— Я не курю, — сказал я. Загорелый владел логикой: про курение у меня спросили в первую очередь. Наверное, и у него тоже.

— Так вот, — продолжал загорелый, будто по телевизору выступал. — Здоровые молодые люди, некурящие, мало пьющие, более или менее владеющие собственным телом. Которые принесли присягу. Хочется надеяться, господа, что на нас не будут испытывать какое-нибудь новое оружие.

— Охренел совсем?! — вытаращился бульдог.

— Времена такие, — ответил загорелый с коротким смешком. — Последние лет триста-пятьсот — такие уж времена. А последние лет сто — в особенности. Были прецеденты.

— А почему ты согласился? — спросил я. — Они же спрашивали согласие...

Загорелый улыбнулся то ли мечтательно, то ли зло.

— Я любопытный, — сказал он. — И любопытство иногда заставляет меня делать глупости. Вот он, — загорелый указал на бульдога, — надо думать, согласился, потому что хотел повоевать. Героем стать хотел, наверное. Или просто ощутить, каково это — убить живого человека. Или — полы ему драить надоело. А я подумал, что "горячие точки" тут, скорее всего, ни при чём — и пропал. Чуть не подох от любопытства — особенно заполняя все эти формы по особой секретности.

— Ну и козёл, — буркнул бульдог и стал делать вид, что не слушает. Но слушал — я чувствовал.

Бульдогу загорелый не нравился. А мне нравился. Мне почему-то казалось, что вздумай он драться с бульдогом — неизвестно, кто кому накостыляет по шее, несмотря на бульдогово кандидатство в мастера по боксу.

— Я — Денис, — сказал я. И руку протянул. — Денис Багров, из Луги.

Загорелый мне руку пожал. У него была сильная и тёплая ладонь, а у меня руки вспотели от волнения, но я больше не смущался.

— А я — Артём Разумовский из Питера, — сказал загорелый. — Что совсем рядом с Лугой, можно сказать.

— А так тебя зовут — Тёма? — спросил я.

Он задумался на секунду.

— Нет. Чаще — Артик. С давних времён.

— Чё за фигня? — спросил бульдог надменно. — Какой ещё Артик?

— Ну да, лучше бы Интель или Перш. Мне нужен для дыхания другой газ, — непонятно сказал Артик. Бульдогу, как и мне, это ничего не объяснило, он только посмотрел хмуро и неодобрительно. А Артик ему улыбнулся. — Может, тоже назовёшься, боец?

Некоторое время бульдог думал, достойны мы с Артиком того, чтобы он назвал нам своё имя, или нет. Потом решил, что всё равно мы его узнаем рано или поздно, и сказал мрачно и отрывисто:

— Серёга. Калюжный, — а откуда, не сказал. А руки наши стиснул так, будто хотел кости переломать. У него была громадная квадратная лапища в мозолях. Я подумал, что он откуда-нибудь из деревни, наверное, а когда Артик сказал, что он из Питера, Серёге про деревню стало не выговорить. Он, может, вообразил, что Артик закинется ещё больше.

По-моему, Серёга ошибался. Но разубеждать его я не стал.

После того, как мы друг другу представились, говорить получалось чуть полегче. Но всё равно напряжённо. Серёга и Артик аккуратно разговаривали — держали нейтралитет. Чувствовалось, что стоит кому-нибудь сказать что-то попросту, не обдумывая тщательно — и впору будет только драться.

Я видел, что Серёга в армию пошёл очень идейно, а Артик — потому что так пришлось. Видел, что Серёге страшно хочется думать о "горячих точках", о войне и о подвигах, что Серёга думает, как он крут и как будет Родину защищать. А Артик, по-моему, на всё это глядел скептически: и на армию, и на войну, и при слове "подвиг" у него делалась скептическая мина. Ещё я видел, что Серёгу этот Артиков настрой бесит страшно, а Артика Серёгин энтузиазм смешит.

Я тут был не с Артиком и не с Серёгой — где-то между. Я на подвиги не рвался, воевать мне совсем не хотелось — то есть, западло было бы косить, но рваться в бой, как Серёга, я не стал бы ни за что. Мой отец считал, что армия делает человека мужиком — и я не мог с ним спорить, и обмануть его ожидания тоже не мог. Вот и всё... хотя за эти первые недели я пока что начал чувствовать себя не мужиком, а роботом.

Наверное, в какой-то степени это все чувствовали. Серёга с Артиком не выглядели, как загнанные до полусмерти, но они тоже устали. И мне было понятно, что Серёга хотел смысла в том, что мы все делаем... любопытство Артика мне тоже было понятно. Когда этот, в штатском, в кабинете у полковника сказал, что от меня ждут серьёзных поступков и героизма — у меня тоже дыхание спёрло. Я знал, конечно, что вовсе не лучший — но меня отметили, мне захотелось соответствовать.

Наверное, где-то в самой глубине души мне всё-таки тоже хотелось совершить подвиг.

Артик делал вид, что ему вся эта героическая суета совершенно безразлична. Серёга сказал, что "дисциплина — это всё", Артик согласился, что "дисциплина — это немало", но прибавил, что игры в дисциплину по армейским правилам — это дико старые игры, уходящие корнями в эпохи фаланг и кордебаталий. И что установка "Град" превращает шагистику в фикцию, а ковровые бомбометания вообще всё это ставят под вопрос, не говоря уже об атомной бомбе. Серёга сжал кулаки, но не нашёл, что возразить, только буркнул, что Артик "ни фига не понимает", а Артик с неожиданной мечтательностью сказал:

— А вдруг нас и вправду собираются превратить в суперсолдат? В киборгов, а? Напичкают электроникой — суперсила, суперреакция, ночное видение, предположим, ещё какие-то девайсы... Для этого им нужны главным образом здоровые организмы, а пользоваться всем этим нас всё равно придётся учить с нуля. Такие испытания я лично приветствовал бы.

И тут Серёга впервые с момента нашего знакомства посмотрел на Артика восхищённо, а до меня вдруг дошло, что и Артик мечтает о подвигах на свой лад. Просто — у него фантазия богатая.

А автобус свернул с междугородной трассы на просёлок, но просёлок был тщательно заасфальтирован. По просёлку мы ехали ещё очень долго, и по сторонам дороги сплошной полосой стоял лес, то чёрный от елей, то жёлтый от берёз. Серёга сказал, что поспит пока, откинул спинку кресла ещё дальше и вправду заснул. Я передвинулся на другую сторону дивана и спросил у Артика, что такое "кордебаталия". Он начал вполголоса рассказывать про кордебаталию, потом — про Крымскую войну, а потом перешёл на политический сыск. Я слушал и тихо поражался, что человек может говорить, как по радио, всякие интересные вещи, не запинаясь и без гугла. У Артика в голове, похоже, был целый интернет, вдобавок ему хотелось поболтать о чём-то отвлечённом, а я офигевал от его памяти.

Я, попросту говоря, увлёкся. И вдруг автобус затормозил.

Около шлагбаума. За шлагбаумом был КПП, сержант спрашивал какие-то особые документы у нашего водителя, за его спиной маячили двое с автоматами, а на шлагбауме висел "кирпич" с табличкой под ним "Проезд только для спецтранспорта".

Артик перегнулся через проход и тряхнул Серёгу за плечо. Серёга секундочку смотрел ошалело — и вздёрнулся к окну. Отследил взглядом, как шлагбаум поднимается и автобус отчаливает от поста.

Мимо знака "Стой! Опасная зона!"

Серёга пробормотал:

— Радиация, что ли?

Артик отрицательно мотнул головой.

— Не думаю. Радиацию обычно обозначают специальным значком.

А мне вдруг стало очень холодно. Картины у меня в голове понеслись смазанные и мутные, но ужасные. Артик смотрел на дорогу. Серёга встал.

— Ты куда? — спросил я.

— У лейтенанта спросить, — сказал Серёга. — Выяснить, куда нас волокут, ёлки.

— Молодец! — сказал Артик. — Возможно, тебе он что-то объяснит.

Серёга ушёл вперёд, придерживаясь за спинки кресел. Мы с Артиком видели, как он заглядывает за стеклянную перегородку, как лейтенант говорит что-то — но, как мы ни прислушивались, из-за ровного гула мотора было ничего не разобрать.

Но говорили они недолго. Совсем.

— Он сказал: "Нуль Тэ-Пэ", — сообщил Серёга, когда вернулся. — Сказал: "Испытания Нуль Тэ-Пэ, вам всё объяснят подробно, когда прибудете на место".

Артик присвистнул.

— А чё это за хрень-то? — спросил Серёга, и в его голосе появилась какая-то детская нотка. Удивлённая и испуганная.

— Или я вообще не понимаю, о чём речь, — сказал Артик медленно, — или речь идёт о нуль-транспортировке. О телепортах, другими словами. На нас, ребята, будут испытывать сверхсекретное оружие. До такой степени сверхсекретное... я даже объяснить не могу, до какой.

Он больше не выпендривался и никакого питерца-пижона-танцора из себя не строил. А Серёга вдруг совсем расслабился и улыбнулся, показав крупные передние зубы:

— Слушай, круто! Это как червяки в игрушке, да? Вормс? "Смотри сю-да!" — и бррыть!

— Хороший ты парень, Сергей, — сказал Артик и вздохнул. — Ты всё правильно понял. Сядь, мы, наверное, скоро приедем на место.

Но оказалось, что не скоро.

Мы ехали, и вокруг был лес, лес, лес.

Пару раз мне показалось, что я вижу над деревьями острые металлические штыри, типа трансляционных башен для мобильной связи. Потом мы проехали мимо вырубки, по которой проходила линия электропередач. И мне всё это время было так нервно, что разболелся живот.

Мы больше не разговаривали. Сидели, молчали и пырились в окна. Потом Серёга вспомнил про сухой паёк, о котором больше никто не думал, и некоторое время жевал. Я раньше был всё время голодный, но сейчас кусок не шёл мне в горло; кажется, Артику тоже. Мы только выпили воду из бутылок.

Уже начинало темнеть, когда лес вдруг сменился забором. Это был всем заборам забор: из каких-то больших белых блоков, высоченный и с колючей проволокой сверху. Через равные промежутки на заборе торчали какие-то штуки, про которые я подумал, что это видеокамеры, Артик сказал, что прожектора, а Серёга — что пулемёты с детекторами движения, но, по-моему, перегнул палку.

Забор тянулся, наверное, километр. И когда мы увидели ворота, это было даже как-то удивительно, будто уже и не ожидалось, что приедем когда-нибудь.

С двух сторон от ворот возвышались две башенки, явно с прожекторами, камерами, а может, даже и с пулемётами. А сами ворота оказались автоматическими. Сперва открылись одни, автобус въехал внутрь, где был какой-то предбанник, — прямоугольное пространство и стеклянные зеркальные стены с двух сторон, — а потом открылись вторые. И мы попали на территорию части.