Страна рухнувшего солнца

Я снова поднимаюсь по тревоге.

И снова бой, такой, что пулям тесно!

Ты только не взорвись на полдороге,

Товарищ Сердце, товарищ Сердце!

(Р. Рождественский)

Никто и никогда не называл адмирала Ямомото трусом. Он не боялся, сражаясь с русскими при Цусиме, не боялся и позже. Его не пугали ни тяжело, неумолимо надвигающиеся и кажущиеся неуязвимыми громады русских броненосцев тогда, ни новейшие русские линкоры, про которых видевшие их агенты отзывались исключительно в превосходной степени, сейчас. Разумеется, это нельзя было назвать абсолютным бесстрашием, такое свойственно лишь дуракам, не осознающим опасность. Ямомото дураком никогда не был, но преодолевать свойственные человеку эмоции, подчиняя себя одной лишь Цели, умел хорошо. В этом, наверное, и заключается истинная храбрость.

Однако сейчас ему было не по себе. Все же, в отличие от многих соотечественников, Ямомото умел думать. Именно так. В стране, где заправляет военная аристократия, зачастую почитающая кодекс Бусидо выше здравого смысла, моряки выглядели белыми воронами. Почему? Да всего лишь потому, что не только принесли своей родине громкую и грозную славу, но и оказались самой образованной, в первую очередь, технически, частью военной элиты. Командовать современным боевым кораблем — это не с мечом наголо атаку возглавить, здесь требуется совсем иное мышление.

Вот и получилось, что Ямомото был противником большой войны. Слишком уж он хорошо представлял себе возможности страны — и финансовые, и производственные. Но, увы, не все решает комфлота, есть и те, кто имеет право отдавать ему приказы. А тут еще, получилось, он сам себе подложил большую и жирную свинью.

Перл-Харбор. Триумф флота Страны Восходящего Солнца и его, Ямомото, личный. Тогда он, помнится, тоже был против войны, утверждая, что сможет обеспечить несколько побед в сражениях, но войну они все равно проиграют. И — ошибся. Вмешались Германия и СССР, причем вторая держава, несмотря на ее противостояние японцам, все-таки выступила в роли союзника. И вместе они смогли задавить американцев. Так что теперь, стоило Ямомото начать говорить о риске новой войны, на него тут же начинали смотреть, как на Кассандру и — не верили. В прошлый раз тоже бубнил, но поставили перед ним задачу — и выиграл. И сейчас так будет. Вот только не учитывали притом, что в прошедшую войну у них имелись могущественные союзники, взявшие на себя значительную, если не основную часть работы. Сейчас же расклады выглядели далеко не так радужно.

Но приказ есть приказ, и адмирал Исороку Ямомото вынужден был ему подчиниться. И разрабатывались секретные планы, и велась подготовка личного состава, а на корабли догружали боезапас... Бесстрастное лицо адмирала не выражало ничего, вот только вместо того, чтобы отправиться к жене или любимой гейше, он расхаживал по огромному адмиральскому салону линкора 'Ямато'. Корабля, ставшего его флагманом после того, как американские линкоры в прошедшую войну смогли уничтожить заслуженного ветерана 'Нагато'. По счастливой случайности его, командующего флотом, не было тогда на борту, хотя иногда Исороку ловил себя на мысли, что, возможно, зря. Может быть, он сумел бы победить. А возможно, погиб бы, и все бы уже закончилось. Но сейчас он был жив, и, несмотря на присущую самураю сдержанность, вел себя абсолютно не по-японски.

С другой стороны, Ямомото прекрасно понимал тех, кто отдал ему самоубийственный приказ. Есть оскорбления, которые смываются только кровью. С Японией никто не смел говорить подобным тоном. Вот уже сорок лет не мог, с того самого момента, когда дрогнули и поползли вниз флаги на русских броненосцах. Он, Исороку Ямомото, тогда еще совсем молодой офицер, прекрасно это помнил. Помнил наполняющую сердце гордость, превосходящую даже боль в изувеченной русским снарядом руке. Японские корабли... Лучшие в мире корабли. Какими они кажутся маленькими и слабыми сейчас, но именно с их помощью Страна Восходящего Солнца проложила себе дорогу в океан и стала равной среди равных, что бы об этом не думали чопорные англичане и хамоватые французы. Их мысли, как говорят американцы, только их проблемы, главное, хамить Японии никто больше не смел. До недавнего времени.

Эти обнаглевшие вконец немцы, которым победы, очевидно, заслонили горизонт, просто скомандовали Японии 'К ноге!', как будто имели дело с дворовой собачонкой. А самое паршивое, что Японии пришлось тогда подчиниться. Ведь немцы со своими русскими союзничками уже заключили мир с американцами, и альтернативой стала бы война против альянса крупнейших и сильнейших держав. А того, что немцы готовы поддержать пусть избитую, но все еще грозную Америку, они и не скрывали. Вот и пришлось японцам подчиниться, но обиду они затаили.

Приказ лег на стол Ямомото вчера — значит, решение принято, обратной дороги нет. Стало быть, надо думать если не о том, как победить, а хотя бы о том, чтобы вывести страну из бойни с наименьшими потерями. А это будет сложно. Адмирал хорошо понимал, что его противники — континентальные державы, делающие основную ставку на армии. Опыт Американской кампании говорил четко — их техническому превосходству на суше Японии противопоставить нечего. Стало быть, вновь основная тяжесть войны ложится на плечи моряков. Если они не смогут удержать Альянс, тот, рано ли поздно, попросту задавит островную империю, не мастерством, так числом.

Понимал Ямомото и с кем ему придется схватиться. Мудрено не понимать. Наверняка флот врага поведет Лютьенс, а этот старый пират ухитрился стать прижизненным классиком морской войны. На опыте его сражений обучаются в военно-морских училищах всего мира. Страшный противник, иначе и не скажешь.

Ямомото задумался. Да, немец опасен, но и он не лыком шит. И опыта у него не меньше. А главное, он, командующий японским флотом, потратил немало времени на то, чтобы изучить своего визави, благо в тот момент они были союзниками и не скрывали друг от друга своих достижений.

Ум у адмирала был острый, отточенный, да и сложно ожидать чего-то другого от человека, занимающего столь важный и ответственный пост. Неудивительно, что из действий своего будущего главного противника он сделал определенные выводы, четко говорящие: бороться с Лютьенсом сложно, но все же можно. Да, немецкий адмирал талантлив и храбр, но при этом все его действия укладываются в определенную схему. И основным элементом такой схемы являются, как ни крути, тяжелые артиллерийские корабли.

Лютьенс — адмирал старой линейной школы. Да, он умеет выжимать из своих кораблей максимум и даже чуть-чуть больше, но все равно это — прошлое. Славное, но уходящее постепенно в небытие. Нет, разумеется, немецкий адмирал не чурается прогресса, однако в глобальном плане ничего не пытается менять. Авианосцы в его флоте — не более чем корабли поддержки. Понять, что именно они теперь ударная сила флота, Лютьенс так и не смог. Даже пример его, Ямомото, успехов не сподвиг немцев и их союзников на изменение структуры своих военно-морских сил. Линкоры — это святое. Стало быть, есть шанс навязать игру по своим правилам, и вот тогда...

Ямомото даже представить себе не мог, как он ошибается.

О начале войны Колесников узнал, отдыхая с семьей на Кипре. Почему именно там? Да просто бывал он на этом острове еще в той жизни и оставил о нем самые лучшие воспоминания. Вот и поехал, тем более на отнятом у англичан острове с его подачи строился шикарный курорт для комсостава германских вооруженных сил. Так что — почему бы и нет? Тем более, отдых он давно заслужил, и все с этим были согласны, и в руководстве Рейха, и, что вполне логично, в семье.

Кипр, разумеется, и близко не походил на тот райский уголок, что Колесников помнил, однако покрытые знаменитым белым песком пляжи и великолепная, абсолютно прозрачная вода никуда не делись, а Фамагуста, где, собственно, и велось сейчас основное строительство, еще не стала городом-призраком. И, даст Бог, не станет — там, куда приходят немцы, наступает порядок. Хороший, плохой, не важно, главное, не выберут здесь патриарха-президента, или как он там, архиепископ, что ли, и не будет в результате никакой гражданской войны на почве религии. Незачем германской провинции кого-то там выбирать, а если кто-то из так и не ставших гражданами Рейха местных недоволен, то всю глубину его неправоты объяснят запросто.

Увы, отдых пришлось прервать на самом интересном месте. Если конкретно, то как раз во время рыбалки. К мирно покачивающейся на волнах лодке, с которой адмирал ловил рыбу, подрулил катер с 'Шарнхорста' (ну куда же адмирал без своего знаменитого флагмана), и полчаса спустя злой и раздраженный Лютьенс уже поднимался по трапу. А вечером уже привычный, словно домашние тапочки, Ме-110 нес его в направлении Берлина. И пускай он не столь удобен, как предназначенный для перевозки важных персон 'Кондор', хотя и в том, откровенно говоря, комфорт довольно относительный, зато полет намного короче.

Истребитель Лютьенс вел сам. Научился на старости лет, сподобился. Куда более легкий сто девятый вот пилотировать толком не умел. Точнее, само пилотирование проблем не представляло, но взлет-посадка из-за расположенных чрезмерно близко к фюзеляжу шасси — цирковой трюк. В этом плане более тяжелый сто десятый и проще, и предсказуемее, да и радиус действия у него больше. А самому Лютьенсу пилотирование не то чтобы очень нравилось — просто за штурвалом, под гул моторов, думается лучше.

Откровенно говоря, он и стрелка себе подбирал из тех, что могут часами сидеть, не издавая ни звука. Шнайдер представил ему несколько кандидатур — и молчунов, и надежных. Один из них, выбранный, откровенно говоря, наугад, сейчас тихонечко сидел в своей кабине и внимательно следил за окружающим пространством. Время хоть и мирное, но все же на борту истребителя одно из первых лиц Третьего Рейха, а потому бдительности никто не отменял. Колесников был, разумеется, не против.

Увы, в данном случае обдумывать было особенно и нечего — слишком мало информации, а построение картины на основании допущений чревато ее искажением. Искажения же — прямой путь к принятию неверных решений, что, в свою очередь, ведет к потерям в живой силе. А терять своих людей Колесников не любил. Так что мыслил он сейчас отнюдь не о проблемах, заставивших его прервать отпуск, а о Хелен и детях, оставшихся на Кипре. Им придется возвращаться домой без него. И, хотя причина умчаться, даже не попрощавшись, имелась более чем веская, адмирал все равно чувствовал себя виноватым. Оставалось только держать штурвал да поглядывать время от времени на то, как сливающиеся в полупрозрачные круги винты рубят воздух, толкая самолет вперед, а его, Колесникова-Лютьенса, ученого и адмирала, в неизвестность.

Берлин встретил его мелким и теплым весенним дождем и отвратительной видимостью. Такой, что на посадку заходить пришлось мало не вслепую. Хорошо еще, скорость у двухмоторного истребителя при этом была не столь уж велика, и даже такому посредственному пилоту, как Лютьенс, удалось приземлиться без особых проблем, всего-то со второго захода. Даже 'козла' не дал, и самолет, мягко подрагивая на стыках качественно подогнанных бетонных плит, шустро вырулил на стоянку.

Машина уже ждала, подкатив прямо сюда. В нарушение всех инструкций, конечно, но, во-первых, кто откажет встречающим человека такого уровня, а во-вторых, флотские вообще чуточку плевали на дисциплину. В мелочах, разумеется, но тем не менее и, как полагал Колесников, из-за него. Все же с его русским характером немецкий флот приобрел не только громкую славу и множество побед, но и изрядную долю разгильдяйства.

Сидя на огромном мягком диване, обитом вкусно пахнущей кожей, он листал переданные ему бумаги, но ясности они упорно не добавляли. Слишком отрывочные сведения, слишком непонятны и противоречивы нюансы. Мысленно он проклинал японцев — в среду этих узкоглазых, активно шпионящих друг за другом, впихнуть агента оказалось практически нереально, а завербованные немецкой разведкой местные кадры относились к весьма низким социальным группам и, вдобавок, не вызывали особого доверия. Пока ясно было одно — мирная жизнь закончилась. И, как всегда, не вовремя.

Правда, сам Берлин немного примирил его с происходящим. Вообще, у этого города, несмотря на столичный статус, имелся какой-то налет провинциальности или, точнее, патриархальности. В той истории, после войны, сокрушительных бомбежек и сметающих все на своем пути танков, он сильно утратил колорит, но здесь и сейчас-то все сохранилось. И вид куда-то спешащих по мокрым тротуарам прохожих, редких по случаю дождя, и укрытых под зонтами, почему-то действовал на грозного адмирала умиротворяюще. Здесь все было тихо и спокойно, что и неудивительно. Какое дело добропорядочным, законопослушным немцам до событий на краю света?

В рейхсканцелярию он вошел, привычно отмахнувшись от встречающего майора в черной форме. Сбросил на руки подскочившему лейтенанту куртку из плотной кожи, и, сверкнув в свете ламп золотом погон, решительно прошествовал в небольшой зал. Туда, где, собственно, и предстояло решать судьбу мира.

— Гюнтер! Рад тебя видеть! А мы уже заждались...

Роммель был все таким же — высоким, сухопарым, резким в движениях. Разве что брюшко от спокойной жизни стало намечаться. Ну, ничего, это сейчас быстро пройдет, цинично подумал Колесников, пожимая руку сначала генералу, а потом рейхспрезиденту. Геринг за последнее время раздобрел еще сильнее, и сейчас они с Роммелем представляли из себя забавную пару, отлично иллюстрирующую философскую категорию единства и борьбы противоположностей. Впрочем, хватка у обоих боевых офицеров, превратившихся в матерых политиков, была такой, что не один умник, считавший себя профессиональным крючковертом, вырывался из их загребущих челюстей, только будучи изрядно пожеванным.

— Спешил, как мог, — честно ответил Лютьенс, по очереди здороваясь с обоими. — Увы, быстрее у нас будет получаться, только когда герр Мессершмитт доведет до ума свои реактивные игрушки.

— Обещает вот-вот, — с чуть скептической улыбкой ответил Геринг, по-прежнему державший руку на пульсе всего, что происходит в мире авиации. — Уехал сейчас к русским, будет в последний раз продувать модель — так, на всякий случай. Да и, сам знаешь, что научная, что конструкторская школы у них сильные, это двигатели так себе.

— Это радует, — серьезно кивнул Лютьенс. — Но, увы, за штурвалами таких машин нам уже не летать. Возраст...

Некоторое время они молчали. Люди, добившиеся огромных, немыслимых высот, но не властные над временем. Однако жизнерадостный Роммель прервал затянувшуюся паузу.

— Не за штурвалом — так пассажирами. И не говорите мне, что это уже не то. А теперь давайте перейдем, наконец, к делу.

К делу — значит, к делу. Ничего особо нового Коелесников, правда, уже не узнал, но зато хронологию событий восстановить смог и кое-какие выводы сделал. Итак, вчера утром, на рассвете, японские самолеты нанесли мощнейший удар по Владивостоку. Просто так, без объявления войны. И городу, и порту досталось капитально. Около тысячи погибших только гражданского населения, разрушены аэродромы, на них сожжено почти три сотни самолетов. В порту потоплены два линкора, два крейсера и около десятка кораблей поменьше. Все можно поднять и отремонтировать, но это потребует немалого времени, хотя сам порт пострадал мало, по его инфраструктуре удары не наносились, попадания выглядели, скорее, случайными. В общем, комбинация двадцать второго июня и Перл-Харбора, версия лайт.

123456