То, что спит в холмах

То, что спит в холмах

Глава 1, в которой подтверждается старинная русская мудрость

Было плохо... Черт, как же мне было плохо...

Голова раскалывалась. Тело болело так, что закрадывалось подозрение о длительном и методичном избиении оного. Перед глазами все расплывалось и проясняться не желало ни в какую, а в довершение прелестей жизни во рту было сухо, как в пустыне Атакама. Страдальчески скривившись, я беззвучно отпустила короткое проклятие, потому что на пространное у меня сейчас не хватало ни сил, ни фантазии, а потом начала потихоньку соображать, чем может быть вызвано подобное состояние. Вроде бы большая часть симптомов ненавязчиво указывала на жесточайшее похмелье, но проблема заключалась в том, что накануне я не пила. Опять-таки вроде бы, потому что досконально выстроить хронологию событий завершающего апрельского дня у меня не получалось ни в какую.

Воспоминания, касающиеся второй половины последнего, как на текущей неделе, так и в минувшем месяце вторника, были покрыты туманом, примерно столь же густым, как тот, который в данный момент витал у меня перед глазами. Ясно вспоминалась подготовка к спонтанному обеденному сабантую в нашем отдельно взятом центре занятости населения в честь грядущего всероссийского дня весны и труда. Чуть более смутно — разгар этого самого сабантуя и упорно пытавшаяся налить мне водки начальница отдела трудоустройства, заявлявшая, что в день перечисления заработной платы состояние опьянения бухгалтерии может пойти на пользу прочим сотрудникам. С учетом того, что я уже вторую неделю представляла бухгалтерию в единичном экземпляре, поскольку работающая в моем отделе Настена каким-то загадочным способом ухитрилась подхватить ангину так не вовремя, как это умела делать только она, утверждение не выглядело не только смешным, но и хотя бы остроумным. Имелось горячее желание действительно взять и напиться, однако здравый смысл подсказывал, что подобный ребяческий протест ни к чему путному не приведет, поскольку последствия его мне же самой придется разгребать. Так что пришлось ограничиться минеральной водой и утешаться мыслью о припрятанной в домашнем баре едва начатой бутылке десятилетнего 'Талискера', на мой личный вкус определенно дававшего фору, как водке, так и вину, которое наша инициативная группа, не мудрствуя лукаво, прикупила в ближайшем супермаркете.

Итак, все, что происходило до двух часов вчерашнего дня, худо-бедно поддавалось реконструкции, зато далее следовал туман, из которого хаотично всплывали не менее туманные и крайне несвязные образы.

...Мой кабинет, в котором я читаю кому-то, кого никак не могу рассмотреть, лекцию на тему, что такое 'не везет' и как с этим бороться — область знаний, в которой меня уже можно записывать в эксперты... так, это, вероятно, происходило еще в рабочее время.

...Директорская машина. Я сижу на заднем сидении, а водитель Сергей, обернувшись так, чтобы меня видеть, что-то говорит. Слов разобрать я не могу, однако вижу, как шевелятся его губы... это, пожалуй, тоже рабочее время, поскольку в нерабочее мы с ним как-то не пересекаемся.

...Березовая рощица, окутанная легким зеленоватым муаром едва-едва начавшей распускаться листвы... стоп, а сюда меня как занесло? И главное, куда именно 'сюда'? Впрочем, этот момент разнообразия ради прояснился почти сразу, как только я приметила справа от себя протекающую по низине речушку, на берегу которой серела купальня образца девятнадцатого века с плетеными из прутьев стенками. Возможно, в перспективе ей предстояло перейти в ранг любимой графской наравне с ежегодно меняющей свой дизайн скамейкой, расположенной несколько ближе к усадьбе Льва Николаевича Толстого, но сейчас это был обычный новодел, которого еще каких-то пару лет назад здесь даже близко не пробегало. В общем, судя по всему, данное конкретное воспоминание было связано с речкой Воронкой, протекавшей по границе яснополянского лесничества. Предположение выглядело вполне правдоподобным, поскольку даже по не затуманенным воспоминаниям, касающимся первой половины вчерашнего дня, красной нитью проходила мысль о том, что в такую отличную погоду грех сидеть дома, тем более в сокращенный предпраздничный день. В общем, сам по себе факт моей поездки в окрестности Ясной Поляны лично у меня никаких нареканий не вызывал. Странным выглядело полное отсутствие дальнейших воспоминаний. Я не помнила ни того, как возвращалась домой, ни как поднималась по лестнице на третий этаж, ни как заходила в квартиру. Однако зайти, думается, я все-таки зашла. И даже успела включить телевизор на свой любимый канал 'Дискавери' — вон как птички щебечут... чтоб им медным тазом накрыться. То есть пернатые, конечно, ни в чём не были виноваты, но как же всё-таки сильно и навязчиво, буквально до тошноты, болела моя голова! Положение не очень-то спасала даже свежесть воздуха, ощущаемая в моем сумеречном состоянии и, скажем прямо, несколько странная для замкнутого помещения.

Попытки вспомнить, отыщется ли у меня дома что-нибудь против головной боли, менее кардинальное, нежели топорик для рубки мяса, ни к чему не привели, так что, как ни печально, выяснять это предстояло опытным путем. Составив краткий план дальнейших действий, я сделала очередную попытку открыть глаза и тут же пожалела об этом. Туман вроде бы начинал рассеиваться, однако свет, по яркости значительно уступавший той хмари, которая пробирается в комнату через плотно занавешенные шторы в пасмурный зимний день, неожиданно больно резанул по зрачкам. Ладно, уговорили, отложим этот пункт плана на более позднее время, а пока попробуем встать.

Прикусив губу, я слабо закопошилась, пытаясь либо перевернуться набок, либо приподняться на локте — тут уж как получится — и оторопела, нащупав под ладонями траву. У меня в квартире такого точно не росло. На улице тоже вряд ли, в особенности если учесть, что по тактильным ощущениям трава скорее напоминала растительность, которая для меня прочно ассоциировалась либо с выжженными солнцем степями, либо с высокогорьями — низкорослая, жесткая, ощутимо похрустывающая при нажатии. Вставать сразу расхотелось, во всяком случае, до более точного выяснения обстановки. Снова откинувшись навзничь, я усилием воли распахнула веки, наплевав на то, что по этому поводу думал организм. С третьего раза победа осталась за мной, и я, мучительно сощурившись, осторожно повернула голову сначала налево, а затем направо. В обозримых пределах не наблюдалось ничего подозрительного, кроме уже обнаруженной наощупь травы. А поскольку той все мои попытки прикинуться шлангом были сугубо фиолетовы, я после некоторых колебаний решила, что имеет смысл продолжать неторопливый подъем. Именно что неторопливый, поскольку никакого другого в моем нынешнем состоянии не предполагалось, даже при возникновении угрозы для жизни.

В конечном счете, привстать, шипя от боли не хуже гадюки, мне все-таки удалось, а потом меня повело в сторону, да так, что я едва не ткнулась носом в собственные руки. То есть, нет. Руки-то как раз оказались не моими. От неожиданности я даже забыла про отвратительное самочувствие, непонимающе уставившись на грязные мальчишеские ладони — в цыпках, с коротко и неровно обстриженными ногтями. Ладони, которые, пусть и крайне неохотно, но все-таки подчинялись мне, в чем я окончательно убедилась, сжав и разжав кулаки.

Черт, черт и еще раз черт!

Усилием воли подавив зарождающуюся панику, я снова привстала, оглядываясь. Итак, то, что лежу я на травке, новостью уже не являлось, а новость заключалась в том, что данная конкретная травка произрастала на довольно-таки пологом и обширном склоне то ли большого холма, то ли наоборот невысокой горы. Склон был практически безлесным, если не брать в расчет темное скопление низкорослых деревцев, тянущееся далеко впереди и внизу, по самому долу, за которым все так же полого поднимался склон соседней горки. Буйством растительности он тоже не мог похвастаться, зато на нем хватало самых разномастных валунов. Остатки курганов? Впрочем, эту мысль я отбросила почти сразу, потому что даже в хакасской Долине Царей, из которой предприимчивые местные жители времен развитого социализма не один десяток лет растаскивали камни на нужды личного хозяйства, то, что осталось, все-таки сохраняло упорядоченную структуру. Здесь же образования явно носили природный характер. Выяснить бы еще, где именно находится это 'здесь'... При всей своей дикой красоте на принадлежность средней полосе европейской части России окружавший меня пейзаж не тянул, а вот на что именно он мог бы потянуть, соображалось крайне плохо. То есть ясно, конечно, что не Антарктида и не экваториальные джунгли, но от этого количество оставшихся вариантов уменьшалось не сильно.

Вокруг было довольно светло, хотя солнце то ли еще не успело встать, то ли наоборот уже закатилось. Во всяком случае, на чистом, без единого облачка небосклоне его не наблюдалось точно, зато там колюче поблескивали слабые звездочки. Птицы, так досаждавшие мне во время пробуждения, замолкли, и я совсем не была уверена, существовали ли они на самом деле или же являлись слуховой галлюцинацией. Прочих звуков, в том числе и тех, которые можно было бы соотнести с человеческой деятельностью, тоже не наблюдалось. Горы, небо, тишина, первозданное величие нетронутой природы... в другое время, возможно, я бы и порадовалась всему этому, но только не сейчас. Как раз сейчас я бы не отказалась от присутствия поблизости хотя бы одного человеческого существа, способного оказать помощь, однако ничего даже близко похожего в обозримых пределах не было и, кажется, не предвиделось. У меня болело все, что только могло болеть, и чертовски хотелось пить. А еще... я на всякий случай ощупала себя, искренне надеясь, что сгоряча ошиблась, но нет, никакой ошибки не было... еще у меня имелись в наличии первичные мужские половые признаки. Приехали. Я что-то говорила насчет того, что знаю о невезении все? Беру свои слова назад.

Абсурдность ситуации все-таки додавила меня окончательно. Я подняла лицо к небу и тихо проникновенно завыла. Длительная истерика в моем нынешнем положении, конечно, была непростительной роскошью, но краткая разрядка являлась жизненно необходимой. После пары рулад, продолжая созерцать постепенно светлеющее — все-таки рассветное — небо уже молча, я сделала очередную попытку обдумать сложившееся положение вещей. Утверждение о том, что она оказалась удачнее предыдущей, было бы наглым враньем. Голова напрочь отказывалась работать, к тому же меня начинал колотить постепенно усиливавшийся озноб. Хотя на мне, точнее, на том, кем я сейчас являлась, была то ли курточка, то ли короткое пальто из изрядно затертой, но плотной шерстяной ткани, напоминающей твид, а утро по объективным признакам не было таким уж зябким, зуб у меня не попадал на зуб, и хотелось лишь одного — свернуться клубочком прямо здесь, на продуваемом всеми ветрами склоне, и забыться дремотой в надежде проснуться уже в знакомом мире, в родной квартире. Однако было так же ясно, что это станет худшим решением из возможных, и для того, чтобы прийти к подобному выводу, не требовалось каких-то специальных медицинских познаний — хватало и обычного здравого смысла. Поэтому, вне зависимости от моих желаний и возможностей, вставать все же следовало.

Принять подобное решение оказалось куда проще, чем реализовать его. Первые минуты полторы после подъема я стояла, мокрая как мышь, не в силах даже толком пошевелиться из-за боли, тугим корсетом стянувшей грудную клетку, и заново училась дышать, мысленно отбирая наиболее цензурные из приходивших на ум эпитетов. Правда, первый же из них, озвученный после того, как дыхание более-менее возвратилось в норму, оказался почему-то на чистейшем, как мне тогда показалось, английском языке. На фоне прочих событий подобная мелочь уже почти не удивляла, поэтому все, что я сделала, это попыталась проверить, сохранилось ли за мной знание родного русского языка. Парочка осторожных экспериментов засвидетельствовала, что таки да, сохранилось, хотя для того, чтобы применить это знание на практике теперь требовалось прилагать немалые сознательные усилия. Что ж, хоть какая-то положительная новость... Отложив дальнейшие филологические изыскания на неопределенное будущее, я нетвердо заковыляла вниз по склону.

Года три назад, в предгорьях Кузнецкого Алатау, куда, подальше от цивилизации и зоны досягаемости мобильной связи, я свалила на время очередного отпуска, хакасский охотник Иваныч рассказывал мне о том, что в тайге, в холмистой местности в каждом логе непременно отыщется речка или ручеек. Тайги вокруг пока не наблюдалось, но я надеялась, что общий принцип скопления воды в низинах окажется не чужд и этой местности. Ладно, на непременном наличии именно речки я не настаивала. Лужицы хватило бы вполне, да что там лужицы, сгодился бы даже след от копытца. Думаю, что сейчас мне меньше всего следовало беспокоиться о возможности превращения в козла или иную домашнюю скотину.

Следующий километр вполне мог претендовать на то, чтобы стать самой длительной дистанцией, какую мне приходилось преодолевать в своей жизни. Теория относительности Эйнштейна, гласившая, что понятия пространства и времени есть вещи субъективные, зависящие исключительно от восприятия конкретного наблюдателя, видимо, решила отыграться здесь по полной программе. После каждого очередного шага, особенно если при нем, не дай бог, под ногами обнаруживался какой-либо изъян в ландшафте, правую сторону грудной клетки начинали драть горячие когти, вынуждая меня либо замедлить шаг, либо и вовсе остановиться, переводя дыхание. Лишь спустя целую вечность я добралась-таки до низины, где начинали расти деревья и кустарник.

По большей части мои расчеты оправдались. Хотя текущей воды на дне лога не было, это самое дно оказалось топким. В глубоком отпечатке от ботинка, остающемся в зыбкой почве даже под воздействием моего нынешнего весьма сомнительного веса, быстро скапливалась мутная жидкость, имевшая отчетливо выраженный привкус ржавчины. В другое время я бы предпочла проигнорировать ее от греха подальше, но сейчас мне настолько сильно хотелось пить, что любые долгосрочные последствия автоматически отходили на второй план. Сделав несколько глотков, я, подыскав более-менее сухое место здесь же, рядом с источником живительной влаги, снова впала в тяжелую дремоту, граничащую с бессознательным состоянием. Не знаю, как долго она продолжалась, но зато могу точно засвидетельствовать, что при пробуждении меня ожидал очередной сюрприз.

Внешне данный сюрприз выглядел, как невероятно уродливый человечек крохотных размеров в старомодном цилиндре и добротном сюртуке болотисто-зеленого цвета. Я задумчиво смотрела на него, вяло соображая, что именно должно было содержаться в болотной воде, чтобы та вызвала подобный глюк, а человечек тем временем с не меньшей задумчивостью смотрел на меня.

— Простите, имею ли я честь видеть перед собой леди Маргарет Смит? — наконец, осведомился он скрипучим голосом.

— В данный конкретный момент — сомневаюсь, — честно призналась я.