Снег на Рождество.
— Сегодня, 24 декабря, в Токио ожидается температура до плюс пяти градусов по Цельсию, дождь, ветер сильный, порывами до штормового. Аэропорты Нарита, Йокота и Ханеда работают в штатном режиме. Автомобилистов мы просим быть осторожными на трассах и не превышать рекомендуемую скорость. С Рождеством!
В полусне она нащупала пульт и переключила канал на новости. Диктор что-то забубнил про всемирный экономический кризис, цены на нефть и глобальное потепление. Ни одна из этих тем ее не интересовала, и женщина свернулась калачиком, натянув одеяло на голову.
Этой ночью она опять замерзла. Не спасли ни шерстяные носки, ни теплое двуспальное одеяло. Плохой симптом. Очень плохой. Хотя с другой стороны...
В размышлениях она возилась под одеялом, ползала толстой яркой гусеницей по огромной кровати туда-сюда. Вставать не хотелось. Да и особо незачем было. Мир вокруг нее был готов в любой момент растаять туманом, открыв бесконечную пустоту, и это было лучшим свидетельством того, что все в порядке, и ее присутствие в мире не обязательно. Не требуется.
Может, даже нежелательно...
— Ненавижу! — смуглый кулак стукнул по жемчужно-серой простыне, а из-под покрывала появилась растрепанная от возни под одеялом голова.
Надо было вставать и жить дальше. По крайней мере, пытаться...
Обычный утренний ритуал — уборка постели, душ, крепкий кофе с бутербродами и непременным куском торта под непременный же телевизор — финансовый кризис, цены на нефть, глобальное потепление, теракт в Пакистане, давка и пострадавшие на рождественской распродаже в торговом центре... Реклама духов, новой компьютерной приставки, анонс сериала про любовь с непременным трагическим финалом...
Телевизор моргнул и выключился вместе с чайником и светом во всем доме. Похоже, из-за дождя опять случилось замыкание, а значит, и лифт не приедет.
— День обещает быть прекрасным, да? — зеркало отразило хмурую молодую женщину в джинсах и свитере из некрашеной шерсти с высоким воротом. Длинные растрепанные пряди темно-зеленых волос торчали во все стороны. На секунду отражение поплыло и смазалось, превратив фигуру в несколько мазков белого, черного, зеленого... Будто в лужу налили краски.
Она отшатнулась и упала на кровать. Прямо над головой висела дизайнерская люстра в виде цветка — рубиновое стекло и позолота. Тиффани. Полгода назад эта люстра ей безумно понравилась, а сейчас... Сейчас люстра доказывала, что она все еще здесь. Что понятие "здесь" еще имеет смысл.
"Плохо, плохо" — шипели под гребнем длинные волосы.
"Скверно, скверно" — визжали молнии на куртке и сапогах.
"Глупо, глупо" — отзывались под ногами ступеньки, пока она бежала по лестнице на улицу. В дождь, слякоть и людскую толчею.
Как делала каждый день уже несколько месяцев.
Почти сразу после возвращения из Элизиума ее начало тянуть обратно к Вратам. Сначала едва ощутимо, но с каждым днем все сильнее и сильнее Сетсуна ощущала, как любая дверь готова обернуться Вратами и увести ее из реальности в черную пустоту без пространства и Времени. До новой битвы за спасение мира.
Тогда ей казалось — чего проще сказать "Я не хочу", и остаться.
И она осталась. Потому что хотела жить. Потому что надеялась дождаться его. Но ей не пришло в голову, что ради этого надо будет бороться за каждый прожитый день.
Проходя через каждую дверь, собирать волю в кулак, чтобы выйти просто по другую сторону двери. Постоянно находиться в людных местах — там зов Пустоты слабее, а дома держать включенным телевизор, засыпать и просыпаться под него. Неважно, что говорит диктор, главное, заглушить шепчущий, никогда не умолкающий зов в собственной голове.
И искать, искать новые якоря в этом мире, потому что старые больше не могли держать..
Харука упоенно переживала свой собственный роман с Сэйей, и Сетс была за них даже рада, но видеть эту счастливую парочку дольше двух минут просто не могла.
Мичиру, возможно, и переживала схожие чувства после исчезновения Джедайта, но делиться ими с кем-либо не собиралась. И Сетс не могла ее за это винить. К тому же, если быть честной, она никогда не была частью компании. Их связывало только общее дело, которого больше не существовало. И еще Хотару.
Повзрослевшая, теперь уже совершенно здоровая и ничем, кроме сейлор-способностей не отличающаяся от других девушка больше не нуждалась в опеке. Так что возвращение Хотару к отцу казалось им всем правильным решением, да таким, наверное, и было. В доме Томо Сетсуне всегда были рады, и сама Хотару, и ее отец. В этом-то и заключалась проблема.
Кто еще оставался? Внутренние воины? Из них изо всех она могла придти разве что к Ами. Распить на двоих бутылку красного, поговорить, поплакать друг у друга на плече было бы здорово... Но Ами сейчас не было в Японии, будущий врач лечилась от любовной тоски проверенным средством — учебой за границей. И напоминать о грустном своим присутствием, тем более под Рождество, не стоило.
А все остальные заняты приготовлениями к свадьбе Усаги и Мамору, до которой осталось меньше двух месяцев. Сетсуне тоже прислали приглашение, но она, наверное, не придет. Даже, если сможет.
Хотя она все больше и больше сомневалась, что продержится хотя бы до января.
В "Маке" стучали подносами, шуршали обертками, от криков "свободная касса" она каждый раз вздрагивала, а еще хотелось заткнуть уши. Сетсуна никогда не любила такие места, но последний месяц часто проводила здесь по полдня именно из-за шума и толпы. С утра и до трех часов девушка сидела за столиком у окна, меланхолично макая в соус картошку фри, и смотрела на идущих по улице людей, прикипая взглядом к каждой высокой фигуре в толпе.
Она все еще надеялась встретить его.
Тогда, почти полгода назад, Кунсайт просто отвернулся от тающего трупа слившейся с Металлией Берилл и ушел. А она ничего не сказала, и останавливать его не стала... потому что была уверена, что Кунсайт вернется.
И крикнула пустоте "Я не хочу!", ощущая за спиной незримое присутствие человека, будившего в ней желание жить. И ведь верила, всем сердцем верила, что так и будет...
Но месяц проходил за месяцем, и эта уверенность размывалась временем, как летние краски под затяжным осенним дождем. Этот проклятый дождь как зарядил в середине сентября, так и шел с редкими перерывами до сих пор. Снег выпадал несколько раз, но не держался более суток, таял, а Токио снова мок и терял все краски, кроме серой, коричневой и черной.
Она возненавидела дождь, хотя раньше любила его. Дождь мешал смотреть, обманывая взгляд, а в последние дни и вовсе сговорился с пустотой и начал шептать, что все зря, зря и напрасно... ее ожидание и борьба безнадежны, и она — предательница, потому что не хочет исполнять свой долг Хранительницы...
Ломтик картошки был каким-то бумажным на вкус, яркие цвета оформления забегаловки раздражали глаза, и Сетсуна поспешила на улицу.
Там можно подставить лицо мерзкому зимнему дождю, и холодные пресные капли потекут по щекам, смешиваясь с солеными.
Лифт уже работал, но она все равно повернула к лестнице. Тяжелые створки кабины сегодня блестели совсем хищно. Ничего, всего одна дверь, и она окажется в своей холостяцкой берлоге. Включит по видео какой-нибудь старый фильм про любовь с хорошим концом, сунет в духовку утку с апельсинами, откроет вино... И так и быть, начнет писать новую статью для археологического журнала, где числилась внештатным репортером.
Утка холодила руки сквозь бумажный пакет и мешалась, открывать замок пришлось почти вслепую. Шаг...
В ушах звенит от перепада давления, голова кружится — ни верха, ни низа здесь нет, под веки пробивается фиолетовое свечение Врат. В спине больно тянет, будто бы кто-то держит ее за крылья, и тяжело, неимоверно тяжело не свалиться в эту пропасть, которая подло разверзлась под ногами между холлом и квартирой.
Дверь за спиной хлопнула, закрываясь, под ноги подвернулись шлепанцы, и она во весь рост растянулась на полу. Бумажный пакет из супермаркета треснул, апельсины раскатились по полу, прямо перед глазами медленно остановилась бутылка "мерло". Не разбилась.
— У-у-у-у-у!!!! — сидя на полу, она стянула и швырнула подальше сапоги и куртку, увеличивая беспорядок в прихожей.
— ДОСТАЛО ВСЕ! — рявкнула поверженная воительница в пустоту квартиры. Она злилась на все сразу вместе и по отдельности: на собственную безоглядную любовь, из-за которой приходится столько страдать; на Кунсайта, который пропадает неизвестно где, и может, вообще плевать хотел на нее девяносто девять раз; на долг Хранительницы, который ей навязала Серенити-старшая, и который не дает ей нормально жить... на саму Серенити, которую полагала корнем всех своих неприятностей, и которую после путешествия в Элизиум возненавидела до глубины души, на подлые двери, на дождь, на перебои с электричеством, и наконец, на саму себя за то, что сидит тут дура дурой на холодном полу в луже осенней воды.
— Все равно не уйду, — буркнула себе под нос женщина, и встала. Впереди замаячил длинный список из маленьких дел, которые помогут убить время до вечера. Ее третьего вечера Сочельника в этом мире. И подряд, и вообще. А еще это будет первое Рождество, которое она встретит совершенно одна.
Смешно, когда Рождество не имело для нее значения, она встречала его в обществе людей, которых тогда называла семьей — Харука, Мичиру, Хотару... и это было просто приятно и правильно, они все старались скорее ради маленькой Сатурн, для самой же Сетс Рождество было... просто праздником из этого мира, преемником праздника из прошлого. Тот праздник тоже было принято отмечать вместе с близкими — с кланом, с семьей, с любимыми и друзьями... На Плутоне под празднества отводилось девять дней, чтобы можно было успеть обойти всех, включая учителей, сослуживцев, и храмы — испросить удачи и мудрости на грядущий год...
А сейчас, хотя и вроде как есть, к кому сходить в гости, встретить сам праздник, провести Сочельник не с кем... Вернее, есть, но...
Но... всегда есть какое-то "но". Ты можешь любить, но без взаимности. Или его женят из политических соображений на другой. Ты можешь сгорать и плавиться от любви, но он стоит по другую сторону стены из холодных сверкающих клинков, и ты тоже должна стать холодной и смертоносной. Но...
Но для чего тогда нужны крылья, как не за тем, чтобы перелететь через все препятствия? Для чего нужна душа и воля, как не для выбора?
Именно поэтому она никуда не пойдет сегодня. Потому что праздновать будет с ним. А вовсе не из-за того, что боится, выйдя в одни двери, попасть неизвестно куда.
— Я справлюсь, — Сетсуна прислонилась лбом к оконному стеклу. Дождь не переставал, отчего день, и без того довольно серый, совсем утонул в сумерках.
— Я справлюсь, — повторила девушка. Надо придумать себе новое занятие. Например, позвонить Ами, поздравить ее с Рождеством и пригласить в гости. Или даже приехать самой. Если задуматься, они с Ами схожи тем, что, помогая другим, крайне редко, почти никогда не просят помощи сами. Даже если она нужна. А иногда ведь достаточно всего нескольких слов...
Сетсуна уже взялась за трубку, когда ее внимание привлек рыжий огонек автоответчика.
Кому она понадобилась? Впрочем, вариантов немного...
— Сетсуна, здравствуйте... Это Соичи Томо. Я хотел сказать, что мы с Хотару будем очень рады видеть вас... тебя... на Рождество у нас дома. И... И я хотел бы встретиться и поговорить с тобой с тобой сегодня еще до этого. В ресторане "Солярис". В пять вечера. Я буду ждать.
— Ксо... — Сетсуна раздосадовано потерла переносицу. Все призрачные надежды на спокойный вечер в собственной квартире растаяли туманом.
Сейчас почти четыре, и ей надо срочно собираться, чтобы успеть добраться в центр города, разыскать этот ресторан, а там...
Не надо быть ясновидящей, чтобы предсказать, как все будет.
"Солярис" — престижное и очень дорогое место, туда не приглашают просто так. Она появится минута в минуту, несмотря на то, поезд придет с опозданием, а потом она попадет в пробку, и придется бежать по краю тротуара, потому что ехать в такси еще дольше.
И все-таки она успеет, сдаст в гардероб свое бордовое пальто, поправит перед зеркалом выбившуюся из тяжелого элегантного узла прядь, расправит несуществующую складку на платье — непременно с узкой юбкой, бронзового или хвойно-зеленого цвета. В меру скромного, в меру дорогого, в меру элегантного.
Соичи будет ждать ее в кабинке у окна, с видом на город и дождь, в своем жемчужно-сером новом костюме, который они с Хотару выбирали ему в подарок на день рождения. Глядя на нее, он зачем-то снимет очки, затем снова наденет, и скажет, что она замечательно выглядит.
Она ответит, что он — тоже, и что рада его видеть. Потому они закажут что-то дорогое и изысканное — голубого тунца или крабов, и будут ужинать, оба мучаясь от странной неловкости грядущего разговора.
В конце концов, когда бесшумный, как призрак, официант унесет тарелки, Соичи снова снимет и наденет очки, как всегда делает это в момент замешательства, и скажет, что привык быть один с Хотару, и что не смог быть таким хорошим отцом, как хотел, что из него, по правде говоря, отвратительный отец. Она начнет с ним спорить и доказывать обратное, а потом он скажет что-то вроде: " Ты замечательная женщина, умная, понимающая, не говоря уже о том, что красивая..." и на стол ляжет обитая бордовым бархатом коробочка. В ней будет тонкий золотой ободок и бриллиант на шесть карат.
"Выходи за меня замуж", — скажет Томо, и снимет очки, отчего его взгляд станет чуточку растерянным, как у всех близоруких людей. Потом он возьмет ее за руку... А она осторожно вынет свои пальцы и, подбирая слова, начнет мягким голосом говорить, что всегда относилась к нему только как к другу, и он прекрасный человек, но она не может пойти на такое, ведь неизвестно, чего потребует от нее долг... В общем, выставит кучу аргументов, умолчав об истинной причине своего отказа. И будет смотреть виноватыми глазами, и ужасно чувствовать себя оттого, что огорчает его.
Потом она встанет, обронит последнее тихое "Извини, Соичи" и заспешит к выходу из ресторана, готовая к тому, что дверь на улицу ощерится на нее зубами пустоты. Потом под непрекращающимся дождем она долго будет ехать домой на такси и смотреть на размытые кляксы праздничных огней. Размытые то ли от дождя за окном, то ли от стоящих в глазах слез, потому что она с самого начала знала — все будет именно так.
Вздохнув, девушка отложила телефонную трубку и подошла к шкафу. Выбор платьев был невелик, да и не слишком принципиален. Все платья, которые носила Сетсуна Мэйо, были довольно скромны, элегантны и не слишком дороги. Не глядя, вытянула чехол, расстегнула — темно-зеленое, как еловая хвоя. Что ж, пусть будет это.
Хмурая растрепанная девушка по ту сторону зеркала медленно, но верно превращалась в знакомую всем Сетсуну Мэйо. Всегда спокойную и взвешенную, смотревшую на мир как бы со стороны. Хотя почему "как бы"? Ведь все именно так и было — она не была частью этого мира. Так и не смогла стать ею за три года.
Может, все дело было в том, что ей каждый раз было все неприятнее натягивать эту маску? Непоколебимое спокойствие, мудрость и понимание всех и вся, достоинство и сдержанное поведение... А на деле — одинокое прозябание, без цели, смысла и дела, наполненное страхом, попытками его спрятать и почти уже угасшим надеждой и ожиданием?
Она похожа на кактус. Тусклая, пыльная, колючая и непонятно как еще живая в окружающем ее песке. Кактусы цветут... Но она уже не помнит, не знает, как это — цвести. Когда была розой — помнила, а кактус... некоторые кактусы вообще никогда не цветут.
Под грустные мысли руки привычно делали свое дело, и вот уже она — снова Сетсуна Мэйо.
Можно снимать с вешалки пальто, брать в руки зонт и выходить, спешить на встречу в "Солярис". Встретить Соичи и отказав ему, чувствовать себя виноватой.
— Почему? — она остановилась и повернулась к зеркалу снова, — Почему я должна чувствовать себя виноватой?!
Сетсуна Мэйо печально и мудро посмотрела на нее из Зазеркалья.
— Нет, давай разберемся! В чем я виновата? В том, что люблю другого? В том, что этот хороший, добрый, заботливый Соичи Томо мне не нужен? Да и я... я не нужна ему. Он же вообще ничего обо мне настоящей не знает. Он знает Сетсуну Мэйо — скромную, тихую и умную женщину, очень одинокую. И это на ней он хочет жениться, но не потому, что любит. Просто ему надо о ком-то заботиться, ведь Хотару уже совсем взрослая. А Соичи нужен кто-то рядом, чтобы чувствовать себя нужным. Более уверенным в себе, более сильным. И не одиноким.
Но я не такая! Я — не Сетсуна Мэйо!
Отражение подернулось дымкой, черты Сетсуны и ее фигура расплывались и исчезали, но она уже отвернулась и стояла посреди комнаты, теребя пальцами воротник ставшего вдруг таким неудобным платья.
Как случилось это? Когда? Каким образом маска, созданная ради необходимости, так приросла к лицу, что почти стала им?
— Тебя не существует, — прошептала она, закрыв глаза, — Я придумала тебя.
Сетсуна Мэйо... таинственная, всегда спокойная, скромная и тихая, мудрая и отстраненная. Пустая оболочка, призванная не выделяться из толпы, просто еще одна серая фигура в людском море. Созданная не жить, а существовать.
Боже мой, неудивительно, что пустота так стремится поглотить ее. Так может, туда ей и дорога? Этой одинокой, неуверенной в себе женщине, способной только на два чувства — долга и вины. Зачем она с таким упорством цепляется за нее? Как... как она раньше не замечала, что шкура Сетсуны Мэйо так тесна и неудобна, чужда?
Наверное, потому, что раньше ей нужно было выживать, а не жить. Для выживания Сетсуна Мэйо годилась, а вот для жизни — нет. Не для жизни она появилась. А для долга, такого же на самом деле столь же чуждого ей, как чужда Сетсуна.
Сетсуна... Имя, созданное для одиночества.
Какой же она была все это время глупой... Вот что значит дурные привычки. Отвыкла жить, отвыкла дышать, отвыкла быть собой, а...
А кто она?
Кто я?
Не Сетсуна Мэйо уж точно. Но и не принцесса Сильвиана. У той — другая жизнь, счастливая, интересная, но другая. И оставив старое имя, она неизменно будет сравнивать себя с собой той, из Элизиума, а они разные...
Вот ведь противное имя, крутится где-то рядом, короткое, чеканное, но не идет в голову. Да разве в имени дело?
Девушка снова посмотрела на зеркало, удивленная тем, что оно даже не треснуло. Ей казалось — должно было рассыпаться мелкими осколками, усеять ковер блестящими снежинками. Нет, целехонько. И отражает ее саму, недоверчиво щурящуюся и категорически недовольную своим видом.
Нет, это платье мы надевать не будем. И торопиться сломя голову — тоже не будем. Все равно опоздаем, все равно откажем. Но обижать Соичи не стоит, не заслужил он такого, а значит, надо сделать так, чтобы он сам понял, какую страшную ошибку едва не совершил. Она же совершенно ему не подходит!
— Я бы даже сказала, абсолютно!
С радостным упоением она полезла дальний конец шкафа, где висели все это время вещи, купленные ею самой. Этим летом, по возвращении из Элизиума, и еще раньше. Все правильно, первый месяц после возвращения она еще была сама собой, а потом имя и образ Сетсуны взяли верх, затянули в привычную рутину, обернувшуюся гибельным болотом.
Платья, яркие и экстравагантные, несовместимые с маской Сетсуны, как тропические бабочки несовместимы с лондонским туманом. Эксцентричные, часто не слишком скромные, а на ценник вообще лучше не смотреть. Да она и не смотрела, когда покупала. Уж если ты хранительница Времени, грех не обеспечить себе финансовую стабильность парой-тройкой... десятком кладов.
Платье... Темно-красное, но не тусклое, а насыщенное, сверкающее серебряным узором по широкому неровному подолу и глубокому вырезу, легкое, совсем не подходящее ни для никак не наступающей зимы, ни для затянувшейся осени. Короткий серебряный жакетик к нему — насмешка, лишнее привлечение внимания к фигуре, а не попытка сделать наряд более скромным. Драгоценные гребни в волосах, кулон на шее, кольцо на левую руку — старинное серебро и темные рубины, массивные, чуточку вычурные на современный минималистичный вкус, но она любит именно такие, обладающие индивидуальностью драгоценности, овеянные временем.
Задорно визжит молния на высоких сапогах — черная блестящая кожа, высокие каблуки, тонкие хромированные цепочки украшений на голенищах, и из тех же глубин шкафа бережно вынимается пальто. Снежно-белое до голубизны, ужасно непрактичное (раз надела и, здравствуй, химчистка), оно безумно ей нравилось своим контрастом фасона в стиле милитари, плотной, но мягкой ткани и тяжелыми фигурными пуговицами. Как ее собственный характер.
Уже почти готовая к выходу, она бросила взгляд в окно... Дождя не было. Совсем. Были лужи, спешащие люди, и такие же спешащие куда-то облака, голубые и сиреневые в наступающих сумерках, они никак не могли быть дождевыми.
Лифт работал, но она застучала каблуками по лестнице, не желая ждать. Все существо преисполнилось какого-то странного нетерпения, радостного и напряженного. Входная дверь распахнулась в лиловую, наполненную звездами пустоту, безграничную и бездонную, только Врата светились белым камнем и темными узорами на створках.
— Да пошла ты к черту! — фыркнула девушка и сделала шаг.
Пустота. Бесконечная пустота. Бесконечно большая...и одновременно бесконечно малая. Не толще волоса, не прочнее воздуха. Она может проглотить мир и поперхнуться одним словом.
Дождя в самом деле не было, люди складывали зонты, недоверчиво выставляли руки из-под козырьков кафе. На углу у палатки с пирожками и глинтвейном сразу образовалась очередь. Парочки хихикали о чем-то своем, кто-то стелил на мокрую скамью куртку, предлагая присесть, а девушки посмелее и вовсе предпочитали колени спутников.
В воздухе пахло ушедшим дождем, специями, хвоей и какими-то сладостями. Все это было так аппетитно, что даже не хотелось нырять в метро. В поезде ее снова охватило странное нетерпение, не имевшее ничего общего с ожидающим ее доктором Томо, и она заторопилась наверх, прыгая через ступеньку, будто боялась куда-то опоздать.
Из-под каблуков летели брызги, шарф сбился, но не было времени остановиться и поправить его. Подчиняясь странному зову, она все быстрее шла сквозь толпу, почти не глядя по сторонам... и налетела на стену. Во всяком случае, ей так показалось в первый момент.
Просто она никогда не думала, что такое возможно. В этом мире, в этом городе. Что кто-то просто заступит ей дорогу и схватит за локти на полном ходу, так что они оба развернутся и замрут на тротуаре, обтекаемые нескончаемым людским потоком.
Осознание происходящего добиралось какими-то окольными путями, и она машинально попыталась вырваться, возмутившись:
— Да что вы себе... позволяете? — время стремительно замедлялось, и за пару секунд она успела убедиться, что затея с освобождением — пустая трата сил, у этой стены и руки, как домкраты. Одета "стена" была в джинсы и расстегнутую черную кожаную куртку, из-под которой виднелся свитер некрашеной шерсти с рельефным узором и высоким, под горло воротником. Зацепившись за эту деталь взглядом, она никак не могла поднять глаза выше. Наоборот, зачем-то опустила взгляд на держащие ее руки, и только потом быстро, резко метнулась к его лицу.
Недоверчивый вишневый взгляд таял на смуглом лице с правильными, немного резкими чертами, сменяясь удивлением и неуверенной пока еще радостью.
— Ты... — не сказала, выдохнула, или даже просто подумала...
Кунсайт молча кивнул головой и улыбнулся.
Она никогда раньше не видела, чтобы он улыбался вот так — не одними глазами или одними губами, кривой усмешкой обозначая иронию или сарказм, а светло и искренне. И вместе с тем крутилось на дне голубых глаз, непривычно ясных, настороженное внимание, как если бы он в чем-то не был уверен...
Губы дрогнули в самом начале ответной улыбки, и время окончательно остановилось.
Никто из них не просил этого, вслух или мысленно, но мир самым натуральным образом замер вокруг. Застыла людская толпа на середине движения, замерли, продолжая лететь по улице, автомобили и мотоциклы, ветер поднял, развевая, длинный конец алого шарфа, да так и оставил его висеть крылом невиданной бабочки. Пар над горячими пирожками, последние пряди сырого тумана будто бы замерзли, но вместе с тем продолжали клубиться. Повисла странная тишина, только неслышно звенели непонятно откуда возникшие маленькие холодные звездочки вокруг их лиц.
Странное, невыразимо прекрасное в своей незавершенности мгновение. Долгое, то ли терпкое, то ли сладкое пополам с шоколадной горечью, оно состояло из всех этих мелочей, связанное воедино устремленными друг на друга взглядами.
Когда минет вечность, и это мгновение уйдет в прошлое вместе со сдвоенным стуком сердец, она довершит свою улыбку, счастливую, чуточку лукавую, с примесью неизменной решимости идти до конца. Легко вынет из захвата левую руку, стянет зубами перчатку и коснется его щеки, одновременно остывшей и горячей, чуточку шершавой и снова провалится в голубой омут взгляда.
В сумке надоедливо запиликает телефон. Странную, неуместную мелодию скрипичной партии из прошлой жизни. Она полезет за ним в сумку, а в голубых глазах поселится настороженная тень, и его рука сильнее сожмется вокруг правого локтя, отказываясь отпускать ее, куда бы то ни было.
А она, то ли мстя за ожидание длиной в полгода, то ли просто из женского тщеславия, которому захотелось почудить, нарочито долго будет рыться в поисках телефона только затем, чтобы снять на последнем гудке трубку и свести весь разговор к короткому и окончательному:
— Я люблю другого, — никаких извинений, никакого чувства вины.
И, окончательно прогоняя из светлых глаз волчью настороженность, швырнет мобильник назад через плечо, под колеса машин, где он превратится в осколки и пыль. Как их общие страхи, с которыми приходилось справляться в одиночестве.
И, наверное, пройдет еще не одна минута, прежде чем они стронутся с места, перестав быть утесом на пути толпы.
Но это все будет потом. А сейчас они стояли на переполненном тротуаре, и в воздухе рядом с ними зависли холодные белые звездочки.
Похоже, снег все-таки пришел в Токио на Рождество, вопреки всем прогнозам.
— Сегодня, 28 декабря, в Токио ожидается температура до -9 градусов, ветер северный, умеренный. Сильный снегопад не прекращается уже четвертый день, и его уровень превысил месячную норму осадков для нашего города. Аэропорты Ханеда и Нарита работают по фактической погоде, часть рейсов отменена. Видимость на дорогах десять метров, и мы просим...
В полусне она нашарила на тумбочке пульт и выключила телевизор, прогноз погоды ее совершенно не интересовал. В комнате воцарилась уютная сонная тишина. С удовлетворенным вздохом женщина улеглась обратно и по-кошачьи потерлась щекой о теплую мужскую грудь. Узкая ладонь легла рядом, прямо над ровно бьющимся сердцем, и касалась чуть влажной белой пряди самыми кончиками пальцев. Проваливаясь в мягкую дрему, она довольно мурлыкнула, ощутив, как сильная мужская рука крепче притянула ее к себе.
Мир наконец-то стал таким, каким и должен быть — с сонной утренней тишиной и рождественским снегом за окнами, легким беспорядком в комнате и любимым человеком, рядом с которым она по-настоящему живет и счастлива.
Ну а что сугробы на улице высотой в метр, и в комнате не легкий беспорядок, а самый натуральный разгром... так они торопились. Оба. Очень. Стоит ли обращать внимание на такие мелочи, когда по-настоящему важные вещи оказываются на своих местах? В том числе и ее новое имя.
Сандра.
конец
