Рёв двигателей внезапно, одним рывком увяз в тишине, и действительность накрыла Клима с головой. Оказалось, что бугристый слой облаков внизу и бесплатный леденец за щекой — все они реально существуют. А сам Клим взаправду так далеко летит в самолёте, причём совершенно самостоятельно. Летит не только далеко, но и надолго: ведь целый месяц в чужой стране — это же с ума сойти можно! Клим сглотнул слюну, и мир вокруг него стал заметно громче — снова загудели двигатели, а ёрзающая на соседнем кресле тётка принялась декламировать памятку авиапассажира. Клим прислушался — речь шла о спасательных жилетах, хотя между Москвой и Парижем не было ни единого моря. Ладно, хотя бы перестала молиться — странная тётка тоже являлась частью его новой реальности.

А благодарить за эту непривычную реальность нужно было Лизу — как она сумела так быстро найти вариант, который устроит всех, включая отца Клима? Тот ни за что бы ни согласился на подозрительный театральный лагерь, если бы ни обещанная языковая практика. Да и как можно было с такой скоростью оформить все визы и разрешения на четырнадцатилетнего мальчишку? Лиза из-за своих ста пятидесяти килограмм производила впечатление медлительной особы. Но достаточно было узнать её поближе или хотя бы без предубеждения взглянуть в её глаза, в совсем ещё не старое лицо, чтобы понять: эта женщина может свернуть горы. "Чертовски талантлив" — Клим ненароком услышал про себя однажды брошенное Лизой, и уже не смог обманывать себя, что ему всё равно. Лиза была дружна со многими, чьи лица мелькали на экране телевизора. Когда-то давно таинственная болезнь вынудила её покинуть подмостки, но взамен в ней проснулся педагог, с чьим мнением считалось большинство худруков московских и уж тем более провинциальных театров. И при всём при этом Лизиной энергии хватало, чтобы ещё возиться с детьми в театральной студии Богом забытого спального района.

Климу даже в самолете было неловко, сколько из-за него суеты. И ещё стыдно — во-первых, за себя (во Франции как пить дать опозорится), во-вторых, за родителей — они так нелепо и так долго упирались по поводу лагеря, — и, наконец, снова за себя — потому что в глубине души он понимал: вероятность стать инженером для него примерно раз в сто выше, чем актёром. Клим потрогал себя за подбородок — с таким маленьким подбородком актёров не бывает. Не бывает театральных кумиров с настолько серой внешностью, как у него. Он горько усмехнулся и снова уставился в иллюминатор, где полыхал ядовито-малиновый закат — при всей своей яркой безумности именно он всё больше и больше возвращал Клима в действительность.

В аэропорту, как и было обещано, его ждала табличка "Veselkov". Табличку держала красивая и абсолютно равнодушная ко всему на свете девушка. Она потребовала у Клима паспорт и скучно что-то пометила в блокноте. Потом они ещё полтора часа (молча!) торчали в аэропорту, пока не прилетел самолет из Вьетнама и не привез трёх детей в тот же лагерь. Суровая девушка отвела всех к белому "Ситроену" и сдала водителю, которого пришлось долго будить — местное время уже перевалило за полночь. Клим и сам был не прочь подремать в дороге, но как только они разместились в авто (все трое вьетнамцев сели сзади), одна из девочек по-французски сказала:

— Здравствуйте. Меня зовут Лин. А вас как зовут? Откуда вы приехали?

Языковая практика началась, да ещё как: рот у Лин не закрывался ни на минуту. Её спутники — грустный худой юноша и совсем маленькая девочка с кукольным лицом — стойко молчали, что было не мудрено с такой спутницей. Лин же допрашивала Клима с пристрастием, интересуясь самыми неожиданными вопросами — сколько девочек у них в классе и какие сериалы он любит смотреть. С последним возникли проблемы — Клим телевизор не смотрел. Но тут встрял водитель — у него с сериалами как раз всё было в порядке. Клим, пользуясь моментом, немедленно уснул.

Проснулся он от яркого света — горела лампа в салоне над головой, а в окно бил маленький, но мощный прожектор. С другой стороны в окне высился серый особняк с лепниной на окнах — видимо, прожектор освещал именно его. Вьетнамцы сзади дружно лопотали на своём, а Клим решил, что пора выбираться. Спутники последовали его примеру и дисциплинированно выстроились рядом в шеренгу. Откуда-то появился заспанный и очень растрёпанный юноша в шортах, который открыл багажник и начал раздавать рюкзаки вновь прибывшим. Он попытался что-то сказать, но его одолела такая страшная зевота, что он просто махнул рукой — идите, мол, за мной. Все гуськом обошли особняк и протиснулись в узкую дверь. Внутри провожатый выдал каждому по свёрнутому в рулон спальнику и сказал, сильно растягивая слова:

— Девочки — в пятый корпус, мальчики — в восьмой.

После чего опять чудовищно зевнул и указал в совершенно тёмное окно. Дети также гуськом вышли на улицу и принялись крутить головами. С этой стороны особняка царила почти полная темнота. Когда глаза привыкли к ней, из сумрака выплыло несколько тёмных строений. Мальчик-вьетнамец порылся в рюкзаке и достал фонарик, после чего вся процессия двинулась к ближайшему из домов. Почему-то все старались идти тихо, спутники Клима даже переговаривались между собой шёпотом. И это притом, что треск цикад стоял оглушительным. Сильно пахло травой и неизвестными Климу цветами. Газон под ногами пружинил и быстро напитал его кеды росой. Системы в нумерации корпусов не было никакой — за седьмым следовал второй, а за четвертым — почему-то семьдесят пятый. Некоторые из номеров трудно было угадать — например, нужный Климу восьмой изображался в виде фигуристой блондинки. Мальчик-вьетнамец остолбенел возле этой вывески — пришлось его силой заталкивать в дверь. Внутри корпуса горел переливающийся ночник на стене, который освещал с десяток кроватей. Крайние от входа были пустыми — на них белели простыни. "Странно, зачем нужен был спальник?" — подумал Клим после того, как разделся и залез под покрывало на выбранной кровати. Потом он удивился тому, что из всего, что с ним сегодня произошло, он удивился именно этому. И лишь после этого Клим уснул.

Проснулся он раньше других — организм всё ещё жил по московскому времени. Вставать не хотелось, но пришлось — всё тот же организм отчаянно просился в туалет. На обратной дороге Клим задел и уронил велосипед, который стоял у стены — странно, что ночью мимо него удалось прокрасться намного аккуратней. Теперь же раздался такой грохот, что обитатели как минимум двух кроватей вскочили, как ужаленные. Раздались ругательства — только французские Клим и смог разобрать. Ему хотелось провалиться сквозь землю — так опозориться в первый же день! Но странно — буквально через пару минут весь корпус как ни в чём не бывало снова дружно спал. Клим быстро оделся и выбрался от греха подальше на улицу — ему казалось, что внутри он опять что-нибудь уронит. Снаружи ярко светило солнце и пахло свежей выпечкой. По запаху Клим добрался до пристройки к особняку — через открытые настежь двери были видны длинные столы с горками тарелок. Клим пригляделся: внутри уже топталось несколько детей. Тогда он смело шагнул на порог. Клим вообще решил, что теперь ему придётся быть смелым.

После завтрака Клим побродил по окрестностям — время позволяло: судя по расписанию, написанному на огромной доске у входа в административный корпус, до начала занятий оставалось больше часа. Лагерь размещался на территории старинной усадьбы. В самых старых строениях из серого облупившегося кирпича располагались учебные классы и комнаты администрации. Более новые, временные по виду деревянные корпуса были ярко раскрашены граффити и занимали обширную лужайку. Некоторые выглядывали из-за деревьев старого парка — судя по размеру, деревья росли там не одно столетие. Большинство дорожек между домами были условными — просто примятая трава. Рядом с основным зданием располагалось несколько заросших сорняками клуб с крупными розами, вокруг которых торчали громоздкие и весьма странные на вид конструкции. Внутри этих конструкций что-то покачивалось, вращалось и поблёскивало при каждом порыве ветра. Сочетание сдержанной старины и очевидно несуразных, насквозь искусственных инсталляций вначале показалось Климу диким, но потом глаз привык. Картину дополняли живописно высящиеся вокруг лагеря разноцветные и какие-то пушистые на вид холмы — по ним тянулись полосы черного, жёлтого, зелёного и даже фиолетового цвета. Царящие вокруг контрасты совсем не были похожи на сдержанные, смазанные краски родных краёв Клима. Даже сорняки на клумбах выглядели аккуратными, в них сквозило какое-то своё особое достоинство. Место, в которое попал Клим, вполне могло располагаться на другой планете. И к этому месту почему-то быстро привыкаешь, как будто жил здесь с самого рождения.

Клим старался аккуратно ступать, гуляя по тропинкам, но роса, как и ночью, быстро намочила его кеды. Не хотелось возвращаться в свой корпус, но всё же пришлось — из-за чавкающей и липкой обуви. За пятнадцать минут до начала занятий, по прикидкам Клима, все соседи, которые могли осудить его за велосипедный грохот, должны были уйти на завтрак. Но ему всё же пришлось встретиться с двумя из них — смуглым мальчиком, который медитативно медленно застилал свою кровать, и более светлокожим атлетом, всё ещё лежавшим в постели. Атлет на удивление резво повернулся в сторону Клима, принял живописную позу древнего римлянина на отдыхе и громко протянул:

— А, новенький! Ты что заплатил?

Повисла пауза, пока другой мальчик, застилавший кровать, ни уточнил:

— Он хотел спросить: "из какой ты страны?" Павел не очень хорошо пока говорит по-французски...

Атлет Павел был из Болгарии, имел внешние данные "кинозвезды" и очень хотел общаться — невзирая на отвратительное знание языка. Он забросал Клима вопросами: "На какой ты странице?" и "Какая щека у слова?". Смуглый мальчик Салам из Марокко не без труда переводил с этого корявого французского на более-мене понятный ("Сколько тебе лет?" и "Какие роли ты играешь?"). Потом лн отпросился идти на завтрак, а Клим заявил, что хочет успеть к началу занятий. На это Павел ответил, что сегодня в столовой "только яд" (видимо, имелась в виду рыба) и занятия по расписанию — "ночные" (скучные — начал понимать Клим), после чего недовольно повернулся на другой бок. Салам коротко объяснил Климу, как тому найти свой класс, а сам побежал в столовую.

Про театр что-то значилось только в третьей строчке длинного названия языкового летнего лагеря "Лагуна", но Лиза не зря определила Клима именно сюда — театр оказался единственным занятием для его обитателей, а французский язык — только предлогом. Однажды, например, Клим видел постановку вовсе не на французском, а чуть ли ни на суахили, причем зрители, ни слова не понимавшие, всё равно бешено хлопали и кричали "браво!". Семинары вело два типа педагогов — либо старики в бабочках, либо очень богемные личности — обычно в узких черных очках и с шёлковыми шарфами на шеях. Последние любили вытаскивать слушателей на кафедру и заставляли изображать что-нибудь нелепое — то ворону в ожидании поезда, то неандертальца, изучающего холодильник. Старички в бабочках бубнили про Софокла и Станиславского, но время от времени тоже пытались кого-то вытащить из зала — правда, сил им на это обычно не хватало — самые щуплые из учеников, наученные горьким опытом, прятались за спинами более сильных собратьев. Но и эту скромность приходилось забывать на практических занятиях — все обитатели лагеря участвовали и были зрителями во множестве постановок. Ставили обычно десятиминутные сцены — педагоги репетировали их одновременно двумя-тремя составами. Климу по жребию выпал Сирано де Бержерак Ростана.

После театральных и языковых занятий в дело вступали воспитатели лагеря — видимо, задача этих вечно бодрых людей заключалась в том, чтобы "убить" всё свободное время обитателей. В ход шли детсадовские конкурсы с выигрышем бутылки колы, квесты, спортивные мероприятия и ещё многое другое, отчего голова у Клима быстро пошла кругом. Он занялся, было, пинг-понгом, но после серии сухих проигрышей Таю — соседу-вьетнамцу, с которым они вместе ехали из аэропорта, разочаровался и в спорте, после чего принялся бесцельно бродить по окрестностям. В лагере располагалось небольшое озерцо, в котором можно было купаться, а через парк вели удобные тропинки — когда-то на них сплошь лежала плитка, но и сейчас можно было не таращиться себе под ноги, потому что выбоины и щели отчего-то располагались крайне удобно для ходьбы. Таких же, как Клим, противников организованного досуга, оказалось довольно много, и всегда находилось, с кем модно было поболтать на прогулке или во время плавания в озере. Другое дело, что такими собеседниками становились каждый раз случайные люди, а вот на близких друзей Климу пока не везло. Ни разгадывать же безумные языковые ребусы болгарина Павла? Ни слушать же непрерывные жалобы марокканца Салама на недостаточный халяль в столовой? Ни тешить, наконец, излишне серьёзное самолюбие вьетнамца Тая, проигрывая ему всухую тридцатую подряд партию в пинг-понг?

Первое публичное выступление Клима было назначено на четвертый день его пребывания в лагере. Когда-то столь малый срок ужаснул бы его, но только не сейчас — три дня казались отдельной большой прожитой жизнью. Внутри Клима как будто рухнули заборы — он мог обратиться и совершенно непринужденно поболтать минут двадцать с какой-нибудь красавицей гречанкой, на которую неделю назад побоялся бы взглянуть. Он будто заразился свободой — последствий его поступков больше не существовало. Последнее, что его волновало, был упавший в первый день велосипед. Теперь ему просто нужно было выйти и показать Сирано — гуляку и несчастного влюбленного, романтика и урода.

В гримёрке измождённая тётка, сильно пахнувшая табаком, напудрила ему лицо и неловко прилепила длинный нос. Клим пошутил было над таким гримом, но тётка отрезала, что пусть скажет спасибо, а то бы ушел с табличкой "Сирано" на шее. Клим уже привык к стилю здешней шутливой грубости, поэтому не обиделся. Перед выходом на сцену он долго вглядывался в зеркало — странно, но с огромным носом его лицо стало как будто совсем другим — глаза съехали к переносице, а и без того небольшие рот с подбородком и вовсе пропали. Он действительно стал уродом, а ведь раньше уродство Сирано казалось ему художественным преувеличением. Когда же его выталкивали из-за кулис, он почувствовал, как нос предательски отваливается. Но Клим не зря решил, что больше не будет бояться — он сунул нос в карман и вышел просто играть — зритель должен был узнать его Сирано без бутафории и табличек. За несколько мгновений перед его взором мелькнуло уродское лицо из зеркала — во всех подробностях, после чего ослепительный свет софита отпустил будто взведённую в груди пружину.

Играть во французском лагере оказалось — совсем не то же самое, что в московской студии. И прошедшие три дня не пропали зря. Клим вдруг в полной мере ощутил, что значит отсутствие сомнений, что значит ничем не стеснённая игра. Плевать, что златокудрую Роксану играла смуглая девушка из Алжира с чудовищным французским. Плевать, что из декораций — только вырезанная из картона зубчатая башня, а креслами служат пластиковые стулья. В атмосфере витал такой густой дух творчества, а от зрителей, которые не только сидели, но и стояли и даже лежали на полу, исходила такая положительная энергетика, что Клима понесло:

123 ... 212223

↓ Содержание ↓