Венец Феанора. Глава 4

Глава 4

Король нолдор

Маэдрос едва удержался на ногах, когда за его спиной сомкнулись тяжелые створки исполинских ворот. Чуждая сила навалилась страшной тяжестью, словно пытаясь раздавить. Воздух сделался отвратительно липким и вязким. В глазах потемнело.

Пленника слегка подтолкнули вперед. Он не сопротивлялся: не было сил. Да и смысла. Сейчас у Маэдроса осталась одна цель: не упасть. Не потерять сознание.

То ли воля его оказалась сильнее, чем ожидал Моргот, то ли они миновали место, где Музыка Врага звучала особенно мощно, но постепенно пленнику стало легче.

Он снова видел: мрачные коридоры, освещенные тревожным багрово-рыжим пламенем факелов, Моргота, стремительно идущего впереди, орков, которые шарахались и жались к стенам при виде своего Властелина. Русоволосый майа молча шагал рядом с пленником.

А потом была длинная винтовая лестница вверх. Маэдрос с удивлением заметил, что не устает от этого бесконечного подъема. Скорее наоборот — с каждой ступенькой ему становилось легче. Хватку Моргота нолдо больше не ощущал. Враг отпустил его, едва они оказались в крепости: пленник все равно ничего не смог бы сделать сейчас.

Они остановились перед массивной дверью. Враг вошел в нее, майа и нолдо остались ждать.

Через некоторое время к ним вышла женщина в узком темно-зеленом платье. Кивнула русоволосому слуге Моргота, оценивающе посмотрела на пленника. Глаза у нее были чуть удлиненные, карие с вишневым отливом.

Женщина показала на дверь и направилась вниз по лестнице. Майа толкнул тяжелую створку и жестом приказал Маэдросу войти.

Отец?!

Я невольно зажмурился. Ложь, отец мертв! А это — просто морок, иллюзия, бред, внушенный мне Ангбандом. Не поддамся, нет!

Я сжал кулаки так, что ногти впились в ладони. Боль была реальной. Я несколько раз медленно вдохнул и выдохнул, заставляя успокоиться бешено колотящееся сердце. И осторожно открыл глаза.

Передо мной лежал отец. Бледный, осунувшийся, измученный — но живой.

Нет, не отец, конечно! Просто кто-то очень похожий. Очередной слуга Моргота, натянувший личину.

— Феанор жив, Маэдрос, — сказал Враг, устроившийся в кресле рядом с ложем раненого... если только и раны не были наваждением.

— Лжешь, — мой голос прозвучал непривычно глухо и хрипло. — Мой отец умер у меня на глазах, Моргот. Ты убил его.

— Моргот? — с любопытством переспросил Вала. — Ну, "враг" — это я понимаю. А почему "черный"?

— Иного имени ты не заслуживаешь! — отрезал я.

— Жаль, — разочарованно заявил он. — Ты не унаследовал талантов отца, мальчик. Феанор на твоем месте придумал бы прозвище пооригинальнее.

— Перестань издеваться, а? — раненый, до сих пор неподвижно лежавший с закрытыми глазами, внезапно приподнялся на локтях и возмущенно уставился на Врага.

Слуги так себя не ведут. Но Моргот, вместо того, чтобы разгневаться на дерзкого майа, примирительно улыбнулся.

— Пожалуй, я действительно немного увлекся. Феанор, как мне убедить твоего сына? Он не желает верить своим глазам.

"Маэдрос, это правда я", — безмолвно обратился ко мне раненый.

Я замер, не сводя с него глаз. Можно изменить облик. Но подделать осанвэ не способен никто. Даже Враг.

— Итак, ты убедился, что я не лгу, — снова заговорил я, подождав, пока принц немного оправится от потрясения. — Я не убивал твоего отца, Маэдрос.

— Ты держишь его в плену!

— Феанор... — я повернулся к Пламенному.

— Я не пленник, Маэдрос.

— Так мы оба можем уйти? — с вызовом спросил принц.

Мол, не верю я, что ты нас отпустишь.

— Ты — да. Сразу же, как только заключишь со мной мир. Феанору пока лучше остаться здесь. И никто, кроме тебя и твоих братьев, не должен знать, что он жив.

— Почему? — с подозрением спросил сын Пламенного.

— Потому что еще не время. Это наши дела — мои и твоего отца. Тебе придется дать слово, что ни ты, ни остальные шестеро не проговоритесь.

— Я не верю тебе!

— Маэдрос, это действительно необходимо, — вмешался Феанор.

— Вот как? — принц поднял брови. — Необходимо? Раньше было необходимо настичь Моргота и уничтожить его. Вернуть Сильмариллы. Любой ценой добраться сюда из Амана — пусть даже по трупам собратьев. Что с тех пор изменилось?

Он говорил негромко, но в голосе отчетливо слышалась ярость. Я впервые заметил, как сильно старший из отпрысков похож на Феанора.

— Маэдрос, это была ошибка! — Пламенный рывком уселся и в упор посмотрел на сына. — Мы оба ошибались — и я, и Мелькор!

— Ошибались? — зло прищурился принц. — Скажи это зарубленным тэлери! Нолдор, утонувшим по пути к Араману! Моим воинам, которых Моргот сжег заживо! Своему отцу, которого он убил! Скажи это тем, кого мы бросили в Амане! Скажи это... Фингону! — голос его сорвался.

Феанор сжал зубы. На скулах его перекатывались желваки.

— Мальчик, — вмешался я, — постарайся усвоить простую истину: вы ничего не способны мне сделать. Зато я могу сотворить с вами все, что мне заблагорассудится. Прошлое не исправить, Маэдрос, а вот будущее может быть... разным. Будущее твоего народа, принц нолдор.

Упрямец даже не взглянул на меня. Он неотрывно смотрел на отца. Гневно. Презрительно.

— А Клятва? — ледяным тоном осведомился принц. — Клятва, которую мы дали вместе с тобой, ради тебя? Она тоже была ошибкой?

— Ошибкой или нет — это уже неважно, — подчеркнуто внятно сказал Враг. — Потому что я освобождаю вас от нее. Таринвитис!

В комнату вошла уже знакомая Маэдросу кареглазая женщина. Так, будто ждала за дверью. А может, и вправду ждала. В руках у нее был памятный принцу ларец. Моргот принял его от майэ и кивком отпустил ее. Чуть помедлил и откинул узорчатую крышку.

— Вот, Феанор, — Враг подошел к мастеру и протянул ему ларец. — Сильмариллы возвращаются к своему создателю.

Несколько мгновений Пламенный переводил ошеломленный взгляд с Валы на Камни и обратно. Потом взял ларец.

Маэдрос вздрогнул: лицо отца в свете Сильмариллов внезапно показалось ему чужим. Знакомые с детства черты выглядели пугающе резкими, в уголках рта обозначились жесткие складки, которых никогда прежде не было.

— Благодарю, Мелькор, — хрипло проговорил мастер. — Не ожидал, что ты сделаешь это.

— Предатель, — в голосе Маэдроса больше не было ни гнева, ни горечи, только холодное презрение.

Пламенный скрипнул зубами.

— Ты волен считать меня предателем, дело твое. Переубеждать не стану. Но мир с Ангбандом ты заключишь. Я приказываю тебе сделать это. Как твой король и отец.

— Предатель не может быть королем нолдор, — Маэдрос отрешенно смотрел сквозь Феанора. — А мой отец мертв.

Здесь очень тихо. Только факел на стене потрескивает.

Маленькая комната, ничем не украшенная. Странно. В Амане мне казалось, что Мелькор ценит красоту. Хотя... почему бы нет? Мелькор ценил, а Морготу все равно. Не мог он не измениться, совершив такое. Даром, что Вала.

Окон нет. Похоже, я в подземелье. Во всяком случае, мы спускались довольно долго. Сначала из башни, потом еще по двум лестницам.

Все убранство тут — простой деревянный стол и такой же стул. Ни ложа, ни хоть подстилки. Значит, я здесь на короткое время. Вряд ли предполагается, что я буду спать на голых камнях, раз уж враги на мебель расщедрились. А может, как раз и предполагается — сбить меня с толку, заставить ждать непонятно чего?

Нет уж, не стану я гадать, что со мной сделают! Моргот наверняка рассчитывает именно на это. На страх неизвестности. На то, что меня сломает собственное воображение еще раньше, чем он или его слуги решат мной заняться.

Что меня ждет, когда... не думать об этом! Лучше присесть на стул. Отдых сейчас на пользу: сил почти не осталось. А они понадобятся.

На столе глиняный кувшин, так грубо вылепленный, словно кто-то задался целью создать как можно более уродливую посудину. Неважно! Вода... надеюсь, чистая. Хотя я сейчас любой буду рад.

Я схватил кувшин, поднес к губам — и замер. Что будет со мной, если я попробую это питье? Если надкушу лепешку, лежащую на столе?

От меня ведь, похоже, этого и хотят. Стол, стул, нехитрая пища — что еще нужно тому, кто здесь совсем ненадолго! До тех пор, пока не начнет превращаться в орка! В одного из слуг Врага, которые, говорят, были когда-то эльдар, попавшими к нему в плен.

А даже если этот напиток не изменит мое тело, кто знает, не ослабит ли он волю? Не стану ли я таким же, как отец теперь? Покорным!

Я дернулся от отвращения и швырнул кувшин в стену. Глина хрустнула, черепки посыпались на пол. На камнях осталось влажное пятно. Я проглотил слюну и отвернулся. Надо терпеть.

Маэдроса увели. Феанор лежал неподвижно. Только пальцы шевелились, поглаживая ларец — ласково, словно это было живое существо.

Я опустился в кресло и принялся осторожно растирать левой рукой онемевшие пальцы правой. Больно. Почти так же, как во время боя с Унголиантой. Вот ведь — даже через ларец!

— Больно... — тихо проговорил Пламенный. То ли обо мне, то ли о себе.

Мне стало жаль его. Моя-то боль пройдет, я уже научился ослаблять ее и не собирался останавливаться на достигнутом. А вот ему услышать такое от сына... Феанор же любит его — ну, наверное, как я своих майар. И теперь боится за Маэдроса, как я в Амане боялся за них.

— Я не убью его, — пообещал я, вглядываясь в неподвижное лицо друга. — Не тревожься.

Протянул левую руку, накрыл ладонь Пламенного. Тот не пошевелился.

— Твоего сына не тронут, — добавил я. — Никто — без моего прямого приказа. И я остановлю эту бессмысленную войну, Феанор. Хитростью. Жестокостью, если потребуется. Раз уж не вышло договориться добром.

Мастер молчал.

— Я поговорю с Маэдросом еще раз, — решил я. — Может быть, он одумается.

Где-то наверху раздался грохот металла. Три удара подряд. И почти сразу открылась дверь.

Моргот не стал никого посылать за пленником. Сам явился, и без свиты на этот раз. Уселся на стул, пристально посмотрел на стоящего у стены нолдо. Сын Феанора выдержал этот взгляд.

— И что ты решил? — спросил Враг так спокойно и деловито, словно они с Маэдросом обо всем договорились и оставалось лишь утрясти незначительные детали.

Пленник молчал.

— Ты свободен от Клятвы, — напомнил Моргот. — Тебе больше незачем сражаться со мной.

Высокий покачал головой:

— Ты убил короля нолдор, моего деда. Это достаточная причина для войны.

— Он бросился на меня с мечом, — объяснил Враг. — Мне пришлось защищаться. Кроме того, он наверняка уже вернулся из Мандоса.

— Откуда такая уверенность? — прищурился пленник. — Мириэль ведь так и не вышла из Чертогов Намо.

— Если Финвэ решил остаться в Мандосе, значит, он вновь соединился с потерянной женой, — не смутился Моргот. — Не будет же, в самом деле, Владыка Судеб мучить двух влюбленных Детей, разлучая их! В таком случае, отправив твоего деда в Чертоги, я сделал ему добро.

— А если он выйдет...

— Тогда он не потерял ничего. Встретился с первой возлюбленной, а потом вернулся ко второй. То есть получил возможность сам сделать выбор. В этом случае я тоже принес ему пользу.

Нолдо молчал, сдвинув брови. Враг ловко играл словами, но суть от этого не менялась: понятие о добре и пользе у Моргота было... своеобразное.

— Ты обманом захватил меня в плен. Тоже будешь утверждать, что действовал во благо?

— Конечно! Как бы я иначе показал тебе Феанора? Разве ты поверил бы, что твой отец жив, не убедившись в этом лично? И я отпущу тебя тотчас, как мы заключим мир.

— Ты убил моих спутников.

— Достаточно было одного твоего слова, чтобы спасти их. Ты промолчал, Маэдрос. Ты сам обрек их на смерть.

Нолдо побледнел, но сдаваться не собирался.

— Ты держишь отца в неволе.

— Я же при тебе вернул ему Сильмариллы! И ты видел его — разве он похож на пленника?

— С виду не похож. И все же ты держишь его. Обманом или какими-то злыми чарами ты поработил его дух.

— Это не обман и не чары, Маэдрос, — Моргот снисходительно улыбнулся. — Это дружба. Ты когда-нибудь слышал такое слово?

— В слова можно вкладывать разный смысл.

— В таком случае мы с Феанором одинаково понимаем дружбу.

— Теперь — возможно, — Маэдрос сжал кулаки. — Но он был другим! Ты толкнул его на предательство, а нас — на убийство!

— Да-а?! — засмеялся Моргот. — Вот только тем и занимался, что толкал вас — и в Альквалондэ, и в Арамане, и в Лосгаре. И решал за вас я, верно, Маэдрос? Но в таком случае вы уже мои!

— Мы никогда не будем твоими, Враг! — вскинул голову пленник. — Разумеется, ты мечтаешь, чтобы нолдор признали тебя Властелином. Мы ведь народ мастеров, мы гораздо интереснее тебе, чем орки.

— В одном ты прав: я действительно охотно принял бы ваш народ под свою руку, — признался Моргот. — Но ни один мастер не сотворит что-либо действительно стоящее, если его принуждать. Так что я готов выделить вам часть своих владений на юге. В обмен на заключение мира. Потому что я, в отличие от тебя, своих подданных предпочитаю видеть живыми, а не героически павшими в бессмысленной войне. Ты сейчас пытаешься обречь нолдор на гибель, а я, напротив, — спасти и дать им возможность жить и заниматься творчеством, а не убийствами.

— Не добыв камень, готовишь оправу, Враг? — холодно усмехнулся Маэдрос. — Уже называешь нолдор своими подданными? Не рано ли?

— Ты искажаешь смысл моих слов, — Моргот явно начал сердиться. — Я не о вас говорил как о своих подданных. Я готов предоставить вам независимость. Маэдрос, ты вообще способен воспринимать хоть что-то, кроме своих надуманных страхов? С кем я говорю сейчас: с королем, отвечающим за свой народ, или с мальчишкой-фантазером, у которого ветер в голове?!

— С королем, — твердо ответил пленник. — И хотя формально я не имею права на этот титул при живом отце, ответственность за нолдор теперь на мне. И я скорее умру, чем обреку их оказаться под твоей властью. Впрочем, когда ты убьешь меня, мои братья ответят тебе то же самое: между нами не будет мира. И подачек от тебя мы не примем.

— Ясно, — неожиданно легко согласился Моргот, поднимаясь и глядя на Маэдроса с высоты своего внушительного роста. — Значит, я добьюсь мира другим способом.

Прощай, отец. Скоро за мной придут. Орки. Или огненные чудовища. Или кто-то из майар Моргота.

А может быть, никто и не явится. Достаточно просто не приносить воды, и...

Нет, нельзя думать об этом! Тяжело и... бессмысленно. Все равно не изменить ничего. Хотя я пытался простукивать стены — всю комнату облазил. Безумие? Да, конечно. Только я не надеялся найти выход — просто стремился чем-то себя занять. Чтобы не думать о будущем. Чтобы не было этого отвратительного сосущего холода в животе и в груди.

Нет, мне не страшно. Только противно очень. Противно видеть, во что ты превратился. И вспоминать, как глупо я угодил в плен. И умирать вот так, здесь, пленником — невыносимо противно.

1234