Лесс Таллер - выродок

Лесс Таллер — выродок

Пролог

Что ни говори, а кароллийские стекла — вещь удивительная. Набухающие багрянцем лучи вечернего солнца, нависшего над зубчатыми склонами Бетамского кряжа, добивают опаленный, одуревший от жары город, а по эту сторону окна — прохлада. Непостижимым образом эта хрупкая на вид безделица играючи сдерживает зной. За оконным проемом, словно над раскаленной жаровней, дрожит воздух, но стоит приложить ладонь, и поверхность стекла обожжет... морозным холодом. В насквозь прокуренных корчмах за дармовую кружку местного пойла могли охотно поведать удивительные истории об этих стеклах — нашелся бы щедрый да любопытный. А как оросит живительная влага пустыню пересохшей глотки рассказчика, как утратят его рыскающие, вечно налитые кровью глаза суетливость, так тут уж принимай плату за щедрость. И, как водится, всё больше трёпом досужим, что с хмелем с языка на язык по корчмам лепится.

Будто высоко-высоко, на ослепительно белых вершинах Кароллийских гор, обитают Снежные драконы. Раз в тридцать лет слетаются они к подножью для продолжения рода. На три дня окрестности становятся ареной их брачных битв. А на четвертый приходят люди и затевают меж собой схватки — куда злее — за сброшенные драконами гребневые пластины. Секрет изготовления чудесных стекол из тех пластин ведом немногим семействам ремесленников. На рынках королевства и далеко за его пределами за кароллийские стекла дают немалую цену. И не серебром — золотом! Не в каждом дворце оплывающих от жира аристократов встретишь подобную диковину. А вот для обожаемой единственной дочурки — юной леди Агаты — сиятельный родитель не поскупился... Ах да, леди Агата, огонь души моей, несорванный цветок.

Я отвернулся от окна. Да вот же она, лежит на кровати поверх покрывала изумительной красоты из тончайшего шелка. В длинных черных, цвета воронова крыла, растрепанных волосах запутались небесно-голубые лепестки иллозийских роз. Лежит личиком вниз, неестественно вывернув свои худенькие ручки. На узенькой спине парой островков проступают сквозь изумрудный атлас платья острые лопатки. Меж тенетами ослабленной шнуровки призывно белеет безукоризненная кожа. Леди Агата неподвижна, и я бы весьма удивился, случись ей пошевелиться: верный удар узкого четырехгранного клинка стилета под затылочную кость, снизу-вверх, бедняжка умерла раньше, чем успела испугаться. Быстрая смерть без страданий — все, чем я мог отблагодарить покойную за недолгие пылкие поцелуи, страстные объятья. К тому же её агония, равно, как и предсмертные хрипы, мне ни к чему: кто бы ни торчал сейчас за дверью опочивальни, ему следовало появиться на 'сцене' не раньше, чем я успею убраться отсюда.

Я извлек из рукава расшитый незатейливым узором кружевной платочек — подарок бедной Агаты — неторопливо отер кровь с клинка. Стороннему наблюдателю я бы сейчас показался чудовищем. Будто мне и в самом деле глубоко наплевать на ту, чьей страсти я добивался упоительно долгий месяц всеми мыслимыми способами.

Родовитые обитательницы верхней Затужи, изнывающие в роскошных дворцах от безделья, частенько искали утешения в грехе. Порой в поисках плотских утех скучающие аристократки забредали далеко от дома. Гораздо дальше, чем могли вообразить себе их почтенные отцы и супруги. Агата не стала исключением, однако одной страсти ей оказалось мало. Там, где иной скучающей даме хватило бы мимолетной случки на провонявшем помоями заднем дворе захудалой корчмы, Агата искала чувства! И попотел же я в шкуре пылкого влюбленного. Бессонные ночи в саду под окнами дворца сиятельного родителя. Мимолетные встречи в храме Святого Клария: томные взгляды, легкие, будто случайные, касания рук. Исполненные нежности письма, что доставляла ее служанка, самозабвенно играющая роль нарочной в романтической переписке... Девочка выжала всё, что отвечало ее нехитрым представлениям о любви, прежде чем подпустить меня ближе. Эта ночь должна была стать для нас первой.

И после всего этого кто-то осмелится сказать, что мне наплевать!? А, впрочем, он будет прав, мне и в самом деле наплевать.

Глава 1

Багровый, теряющий лучи солнечный диск, клонился к Бетамскому кряжу, яростно заливая поросший густым лесом холм багряным. С востока наползала ночь, зажигая на темнеющем небе первые звезды.

Я почувствовал приближение боли и тихо выругался. По моим подсчетам снадобье должно было прекратить свое действие в моем временном жилище или, на худой конец, в комнатах 'Озорного вдовца', но уж никак не в опочивальне безвременно усопшей леди Агаты. Все ингредиенты я смешивал в необходимых пропорциях, разве что опия в этот раз добавил больше, чем следовало: легче переносить боль при трансформации. Это вполне могло повлиять на продолжительность действия. Скверно. Если громилы за дверью, не получат в ближайшее время вожделенных страстных стонов, одной мысли на двоих в их башках хватит, чтобы возникли ненужные вопросы. И чего доброго получить ответы они пожелают немедленно. Оставалось уповать на неистовый романтизм бедной девочки: месяц до заветного! С этакой выдержкой едва ли Агата отказывала себе в удовольствии растянуть любовную игру, прежде чем отдаться основательно и со вкусом. Телохранители не могли не знать об этом — кто лучше слуг осведомлен о хозяйских проказах — так что будут ждать. Мне же придется корчиться прямо тут. Впрочем, бешено наваливающаяся боль не оставляла мне и намека на выбор.

Я опустился на колени, скомкал угол ниспадающего с кровати покрывала и запихнул импровизированный кляп себе в рот. Крепко сжал зубами податливый шелковый комок. Съежился, обхватив плечи скрещенными на груди руками. Потом пришла боль.

С неспешностью палача, обожающего свое ремесло, она принялась за работу. Деловито вогнала под кожу щербатые крючья и растянула их в стороны. Полоснула отточенными лезвиями по мышцам и сухожилиям. Раскаленными клещами старательно выкрутила суставы. Железными тисками сдавила виски и продолжала затягивать пластины, вращая незримый винт, пока череп не дал трещину. Тогда она взяла кипящее масло и аккуратно наполнила им мою голову. Сквозь ослепительную боль я почувствовал, как осколки лицевых костей, утратив опору, сдвинулись со своих мест, перемешались...

Первое, что я увидел, очнувшись, была зеленая туфелька Агаты. Маленькая, атласная, с широкими розовыми лентами. Упавшая с ноги хозяйки, сейчас она казалась мне одиноким безмятежным островком среди безбрежной серости напольных плит. Я выплюнул насквозь сырой комок покрывала изо рта и вдохнул полной грудью. Провел рукой по лицу, отирая липкий теплый пот. Пот? Я посмотрел на ладонь, вымазанную кровью. Сколько длилась боль? Дверь в опочивальню оставалась закрытой: если телохранители и расслышали что-то — списали на искушенность юной хозяйки в любовных утехах. Платочек бедной Агаты вновь пришелся кстати: я наскоро отер им ладонь и с особым тщанием несколько алых капель на полу. Отследить мою кровь ищейки храма Полуночной зари не смогут. Другое дело если кровь, которую они найдут, не откликнется на 'метку'. Такое красноречивое молчание может запросто поколебать веру большинства полуночников в то, что байки о скаморах — вымысел. А как подсказывало мне чутье, торопиться лишать их этой веры не стоило.

Солнце все еще боролось, из последних сил цепляясь за верхушки деревьев, значит, без сознания я провалялся недолго. Удача благоволила ко мне, не стоило понапрасну тратить ее расположение. Уходить следовало быстро: так некстати закончившееся действие снадобья, вернуло мне мое настоящее лицо.

Я осторожно раскрыл окно, впустив в комнату легкий ветерок. Он принес удушливый зной и тихий унылый звон с колокольни старой церкви в нижней Затуже. Службы там проходили много позже, чем в богатых храмах верхнего города: безродная чернь, обремененная заботами о хлебе насущном, могла позволить себе очищение грехов лишь после окончания суетного дня. Впрочем, похвастаться числом избавленных от посмертных мук святая церковь не могла ни в одной части города: преобладающее большинство жителей имело свое представление о спасении души. И проводились обряды исправно, в заведениях мало похожих на храмы, под гулкий стук кружек о столы, хохот, женский визг и скабрезные куплеты заезжих музыкантов.

Солнце сгинуло за холмом. Фонарщики, вероятно, уже начали свое неторопливое шествие от центральной площади по улицам верхнего города. Внизу, по каменным плитам внутреннего двора, прогрохотала сапогами стража. Теперь пора. Я глубоко вдохнул и выскользнул из окна. Сгруппировавшись в полете, приземлился. Стремительно и бесшумно пересек мощеную камнем дорожку, небольшой цветник из роз и лилий. Впереди высокой сплошной стеной темнела живая изгородь сада. Вход располагался много правее, однако там уже зажгли фонари, впрочем, мне он был и не нужен. Оттолкнувшись от земли, я легко перемахнул через изгородь. Приземлившись в траву, замер. Со стороны главных ворот, незлобиво переругиваясь, брели слуги. Спустя некоторое время, густую листву живой ограды пронзили отблески зажженного фонаря.

По саду я передвигался быстро: запомнил хитросплетение его тропок еще в первое посещение дворца. Проскользнув меж раскидистых райских яблонь и обогнув небольшой пересохший фонтан, я остановился подле невысокой беседки, сплошь увитой диким виноградом. Неожиданный яркий свет на мгновение ослепил меня.

— Что-то вы ранехонько уходите нынче, сударь, — с фонарного столба по приставленной лестнице, кряхтя, спустился садовник. Я знал его: скучные часы моего 'любовного томления' в ожидании леди Агаты он частенько скрашивал своей старческой болтовней. Сердечные дела хозяйки его не волновали, а вот слушатели из влюбленных получались благодарные.

— Что, чудит юная леди? Ничего, сударь, это у неё возраст такой, не вы первый. Помнится вот... — садовник осекся, приглядываясь ко мне. Мою одежду и фигуру он без сомнения узнал, вот только лицо ему было теперь незнакомо, — да что же у вас с лицом, сударь? Будто и не вы вовсе. И кровь...

Славный старик. Хорошие истории у тебя, забавные, но ты видел мое лицо.

Со стороны движение разглядеть было бы невозможно. Вот я стою в двух шагах от удивленного садовника, а вот я его бережно укладываю на траву, и рука моя крепко сжимает стилет, погруженный в глазницу старика. Он — как и Агата — не успел даже испугаться. Прятать труп не имело смысла: когда начнется суматоха, 'полуночники' перероют здесь всё, пядь за пядью. Оставив тело садовника под фонарем, я быстро преодолел расстояние до изгороди. В считанные мгновения взлетел на самый верх и перевалился на другую сторону. Улица была темна, но победное шествие фонарщиков скоро доберется и сюда. Словно в подтверждении этого, недалеко вспыхнул фонарь, еще один.

Глава 2

Мощеная булыжником улица, стиснутая высокими оградами господских домов, вывела меня к темной громадине церкви святого Клария. Именно здесь, в часы полуденных и вечерних служб для знатных прихожан, Агата назначала мне свидания. Именно здесь, под монотонный гундеж 'его святейшества', я был обязан 'пожирать' ее фигуру и скрытое для пущей таинственности вуалью лицо взглядом полным страсти и вожделения. Интересно, после всего того, что я о ней слышал, из чего эта маленькая похотливая тварь умела создавать столь романтический флер? Из каких таких потаенных уголков ее насквозь извращенного сознания черпала она вдохновение? Вероятно, антураж для нее был так же необходим как для курильщика опия вожделенная трубка, набитая зельем. Без этого леди Агата просто-напросто не могла получить удовлетворения. Отец же, понятно, причудам горячо любимой дочери не препятствовал. Зачем? У него и самого имелась 'причуда' в некотором роде. Маловероятно, что Агата догадывалась, куда после единственной сладострастной ночи исчезал ее очередной кавалер. А если и догадывалась, то в благодарность на отцовское невмешательство в свою личную жизнь, потворствовала и его 'маленьким шалостям'.

Обезображенные, оскопленные трупы парней, время от времени вылавливали золотари у берегов Гнызы и в сточных канавах нижнего города. Жуткое дело даже для видавших виды трущоб Затужи. Ветерок молвы трепал языки, порождая догадки одну страшнее другой. Двух 'ведьм' и с пяток 'оборотней' скорый на расправу магистрат приговорил к сожжению на кострах, однако убийств это не остановило. Да и куда там, если след тянулся к самому верхнему городу. Господская Затужа лишь на первый взгляд степенна и благочинна, на самом деле гнилья здесь едва ли не больше, чем в трущобах. И разумели, разумели благородные соседушки, что там, завернутое в холстину, вывозила иной ночью из хозяйских ворот дворца графа Стржеле — советника самого сиятельного герцога Ла Вильи — телега, влачимая испуганно упирающейся кобылкой. Видели, как пара чумных лекарей в балахонах под горло и клювастых масках деловито тянули лошадку в сторону нижней Затужи, а потом возвращались, и пустая телега грохотала по булыжной мостовой. Видели, разумели и... само собой молчали.

Церковные ворота на ночь не запирались: кто ж в здравом уме посягнет на обитель самого святого Клария!? Я бесшумно проскользнул в храмовый сад. Фонарей здесь не водилось и меня это устраивало: скаморам темнота — не помеха. За могучими — в два обхвата — стволами буковых деревьев, на поляне находился небольшой, облицованный белоснежным мрамором бассейн. Вкруг него безмолвными стражами белели скульптуры святых мучеников. Статуя самого Клария, попирающего босой ногой отрубленную голову Дракона хаоса, вполовину возвышалась над всеми остальными изваяниями. Едва слышимо журчал ручеек, стекая из раскрытой драконовой пасти в бассейн. От прогретой за день воды тянуло тиной. За статуей Клария я опустился на колени, подцепил пальцами кусок подрезанного дерна и отложил его в сторону. Клинком стилета расшатал и убрал обнаружившиеся под ним доски. Извлек из тайника дерюжный мешок, развязал туго стянутые тесемки. Мешок я приготовил заблаговременно, уложив в него менее приметную сменную одежду: отследить кровь жертвы на моем платье для 'полуночников' труда не составит. К тому же показываться в нижнем городе в дорогом одеянии не стоило. Себе я оставил лишь побуревший платок леди Агаты и стилет. Быстро переоделся. Послуживший наряд запихнул в мешок и вернул на место: теперь тайнику предстояло стать для него могилой. В памяти всплыло кислое выражение лица Рюго, с каким он протягивал мне деньги на портного. Я выудил из кармана узкий флакон, сбил сургучную пробку и бросил его в тайник. Ощутимо пахнуло сырой рыбой. Вернув на место доски, я аккуратно уложил поверх них дерн. Вот так. Кровь речной наги собьет 'полуночников' со следа.

Инстинкт среагировал мгновенно. В пару бесшумных прыжков ноги отнесли меня от статуи. Прокатившись по траве, я притаился за буковым стволом. Со стороны ворот по узкой тропинке, друг за другом, к бассейну шагали четверо. Все вооружены мечами в ножнах, в руках перевитые ремнями палки, у замыкающего переброшенный за спину арбалет. Первый нес факел, освещая дорогу — не нужно особо напрягаться, чтобы разглядеть на его куртке герб Затужи. Итак, дозор городской стражи. Появился там, где ему быть вовсе не полагалось: церковный сад ночному патрулированию не подлежал. До этих пор. Интересно, что заставило доблестных стражников изменить предписанному маршруту? Не за отпущением же грехов они явились сюда затемно. Уйти я мог в любой момент, однако стоило остаться и послушать: трепотня невоздержанных на язык стражников порой могла оказаться полезной.