— Слушай, Алексей Захарыч, а расскажи, как все прошло? Народа много было?
— Народа была тьма, — сказал он, повеселев, — И наместник со своей канцелярией, и Стессель со своим штабом и, кажется все офицеры крепости. И журналисты иностранные были, куда же без этого. Твой парень стартовал с рельсов и очень уверенно взлетел. Пролетел через всю бухту и сел на набережной.
— Как это с рельсов? А почему?
— Ну, не с тех рельсов по которым поездам ходят, а с самодельных. А почему..., не знаю. Тебе бы лучше самих их расспросить.
— Расспрошу, конечно же. Так говоришь журналисты иностранные здесь были?
— Да, английские, немецкие, французские. Американский тоже был. Твои-то их заранее оповестили, и те из крепости разъезжаться не стали. Вот и получили первоклассный материал.
Казалось, он был недоволен. Оно и понятно, очень уж ему хотелось иметь эксклюзивный материал, который можно будет продать другим изданиям. Но при таком подходе, получалось, что он, кроме публикации в собственной газете, ничего и не приобретал. Хотя, как он мне потом шепотом признался, все-таки именно его статью потом перепечатывали питерские и московские газеты и копейку он от них свою получил. Так что грех жаловаться.
Я потом сходил к своим парням, посмотрел на то, что они запустили в небо. Что ж, с момента моего отъезда они славно постарались. Чуть переделали крыло, изменили раму, на которую воткнули пару мотоциклетных двигателей. Соединять эти два движка через редуктор не стали — мороки много, а просто повесили на каждый из них под винту и поставили раздельное управление газом. Под центром тяжести крыла поставили кресло, а нос рамы по моему совету обшили парусиной, изобразив своеобразный обтекатель. Таким образом, лобовое сопротивление при полете нашей моточайки должно было значительно понизиться, а значит и сам полет должен был быть более уверенным.
Женька и Святослав были довольны своей техникой и, чего уж скромничать, весьма горды. Слава, что им перепала, еще не обожгла, и они ею наслаждались. Принимали подарки, поздравления, отвечали на поздравительные телеграммы и письма.
И опять я, осматривая плотное крыло, спросил:
— Ну что, страшно было как в первый раз или нет?
— Не то, чтобы страшно, скорее волнительно, — с улыбкой ответил Женька. — До последнего было непонятно хватит ли мощности моторов.
— Хватило?
— Хватило, но с трудом.
— А что за история с рельсами? Это еще зачем?
— Тут такое дело, Василий Иванович, — стал объяснять Святослав, — были у нас сильные опасения по поводу взлета. Скорость набрать для отрыва это же самое сложное. Ну, вот мы подумали тут и решили, что чтобы нам уверенно взлететь, нам нужен небольшой трамплин. И сделали на пирсе возвышение, а с него рельсы вниз, а внизу тот самый трамплин. Ну, вот так и взлетели. А в воздухе потому уже было просто. Пролетели мы над водой до самого конца, а потом Женька посадил чайку на набережную, там, где мы приготовили место.
— То есть, насколько я понял, взлет был нечестный?
— Ну, если с такой стороны посмотреть, то да.
Но на самом деле это было не важно. Не имеет значение каков был взлет, самое главное тут как происходил сам полет. Уверенно ли держалось крыло в воздухе, можно ли им было управлять. Да и сама посадка имела огромную важность. Тут мало сохранить сам аппарат, тут важно сохранить жизнь пилота.
— Награду от Алексеева, слышал, получили?
— Да, по пятьсот рублей, — кивнули братья, — и приглашение на праздничный ужин в "Саратов". Василь Иваныч, тут это..., — запнулся вдруг Женька, — наместник говорил, что меня могут в Петербург с нашей моточайкой вызвать. Наместник убеждал, что император захочет на нас посмотреть и оценить нашу технику. Это, конечно, здорово, но как же тогда война? Кто тогда будет летать над япошками и портить им нервы?
— Гм, — хмыкнул я, — в неудачное время, однако.... Жаль, если такое случится, вы мне здесь нужнее. Действительно, кто же летать будет если не вы?
Они пожали плечами. Но, чуть подумав, я понял, что ничего страшного в этом не будет. Их поездка в Питер скорее принесет пользу. Ну, а чтобы не остаться мне в Артуре в дураках, я сообщил братьям:
— Нужно сделать еще один экземпляр. А лучше два. За месяц справитесь?
— Быстрее, — заверил Святослав. — По чертежам-то чего не строить? А двигатели, значит, нам можно будет с ваших мотоциклов брать?
— Да, без зазрения совести. Вы мне главное сделайте, а я уж нового пилота найду и ты, Жень, его всему обучишь. Я с Алексеевым поговорю по этому поводу, может быть Император отложит смотрины на месяц, пока мы нового пилота подготавливаем. Оно, конечно, здорово, что ты пролетишь прямо над макушкой Его Величества, но нам и здесь нужно воздух покорять.
— Конечно, Василь Иваныч, только будет к вам одна просьба.
— Какая?
— Вы, когда пилота будет подыскивать, не ищите их среди деревенских. Лучше из городских и из тех, что пообразованнее. На худой случай можно из рабочего, такого, что будет хоть чуть-чуть понимать в технике. И лучше брать худосочного и росточком маленького, тогда и моточайка взлетит легче.
— Хорошо, я понял. Так и сделаю. Но ты скажи мне, как твой полет был вообще? Уверенно моторы тянули? От бокового ветра чайка не упадет?
— Как сказать, Василий Иванович, мы, когда полет устраивали, специально безветренную погоду подгадывали. Крыло в воздухе держалось уверенно и двигатели тянули хорошо. Даже получалось постепенно высоту набирать. Со взлетом, я уже говорил, беда, а вот с полетом вроде неплохо. От легкого ветра наш аппарат не упадет — пилот запросто выровняет, а от сильного порыва падение возможно. Тут моторы мощнее нужны.
— Я, собственно, так и думал. Ладно, за неимение лучшего варианта будем пользоваться тем, что доступно. Но я тут Данилу в Америке задание дал, и он постарается привезти сюда пару новых движков из тех, что сможет достать.
— Ого, это же просто замечательно, — заулыбался Святослав. — А чьи моторы-то будут?
— Какие сможет достать. Но, я просил, чтобы он пробовал от форда. Мы там прокатились на этом автомобиле и двигатель от него оказался достаточно тяговит. Оборотов там, правда, маловато, так что его только через ременной редуктор. Если движок по весу будет не слишком тяжел, то его можно будет применить вместо наших двух. Тебя, кстати, Святослав, в Питер-то забирать не будут?
— Нет, Алексеев только про Женьку говорил. Про меня ни слова.
— Ну, вот и хорошо. Значит, мы тут с тобой его и попробуем поставить. Лишь бы Данил его купить смог.
— Надеюсь, купит. А то вот ваша супруга привезла с собою новый мотор от Тринклера, да он оказался для нас неподходящь. Тяжел слишком.
— Ого, а я об этом ни сном ни духом. Что за мотор?
— Не знаем, Василь Иваныч, мы не разбираемся. Поняли только что четырехтактный и на четыре цилиндра. Массивный очень и для автомобиля должен подойти. Ну или для катера. А для нашего дела он не очень. Может тот от Форда нам подойдет?
Я пожал плечами:
— Может и подойдет. Но сперва дождаться надо. А что, этот новый движок он где?
— Так здесь же, на складе. Где же ему еще быть?
И они меня отвели в закуток, туда, где стоял массивный ящик. Крышка с него была сдернута и потому я, заглянув, убедился, что мотор и вправду будет для наших дел не совсем удачен. По виду его масса тянула килограммов на сто пятьдесят или даже двести, а размерами он был.... Ну вот я помню размеры движка от пятьдесят второго газона, так вот этот был раза в полтора больше. И корпус его отлит из чугуна, так что, похоже, что вес его даже еще больше. И куда мне его тут пристроить?
Позже я Маришку спросил, зачем она его притащила. На что она ответила, что эту бандуру ей всучил Козинцев со словами, что я должен был разобраться. И тут же вручила мне отпечатанную на машинке инструкцию к движку, которую я немедленно и пролистал. Что ж из нее выходило, что сей мотор теперь является нашей новой гордостью и, работая на бензине, он выдавал на четырех литрах объема около тридцати пяти лошадей. А это очень хороший показатель для данного времени. Оборотов, правда, маловато, но тут уж никуда не денешься. Для стандарта двигателей моей эпохи здесь не хватало научной и материальной базы.
Ну а после я у жены спросил:
— Что ты еще привезла от Мишки?
— Да, черт его знает. В Питере он прицепил к моему поезду опломбированный вагон, дал мне сопровождающих, вот с ним я сюда и приехала. Твой Мурзин его здесь разгрузил, а что там было, я не знаю. Железки какие-то.
— А списки он тебе не передавал?
— Да, были такие. Все у Мурзина.
— Ага, а он мне как обычно не сказал.... Ладно, Мариш, завтра у него узнаю. А сейчас....
Сейчас канун Рождества. Мои женщины где-то раздобыли елку и нарядили ее игрушками, мишурой и свечками. Поставили ее во дворе дома, поставили рядом столы и накрыли их разными закусками. На улице, конечно, легкий морозец, но не такой, чтобы схватывал все моментально, и потому еда могла стоять довольно долго. Сейчас вечер и уже стемнело. До полуночи несколько часов и приглашенные гости стали потихоньку подтягиваться. Все мои работники и мои знакомые, с которыми я завел дружбу за эти месяца в Порт-Артуре. Пудовкин пришел с супругой, Зверев тоже со своей половинкой. Кто-то из военных средних чинов, из тех, что до сих пор не обзавелись семьями. Многие из них не знали мою жену, и потому пришлось их представить. Ну а прежде, чем принимать гостей, я, отведя Маринку в сторонку, вручил ей подарок. Не стал делать так как было принято, сделал по-своему. Достал из кармана бархатную коробочку и с любовью вручил:
— С Рождеством Христовым.
Она охнула. С немым восторгом открыла ее и заворожено уставилась на сверкающую в огнях свечей брошь.
— Красота какая, — только и выдохнула она. Брошь и вправду была красива и денег я за нее заплатил немало. Если бы она не примчалась в Артур, я бы эти доллары потратил на что-то более приземленное, а так.... Мне не было их жалко, только иногда я думал, сколько же пудов консервов можно было выменять на такое украшение.
— Подожди, я сейчас.
Она убежала в дом. Затем через несколько минут вернулась, гордо неся на груди пальто приколотый подарок. Гости заметили блеск камней, оценили. А Маришка, подойдя ко мне, сказала:
— Раз ты мне раньше времени вручил, то и я тебе так же. Вот, это тебе. С Рождеством Христовым, — и жестом фокусника достала откуда-то такую же бархатную коробочку, только размером чуть больше. И я заулыбался:
— Что там, тоже брошка? Что-то тяжелое....
Она хитро улыбнулась. Лишь вздернула в нетерпении бровки, мол — смотри уже и восторгайся. Я эту коробочку открыл и на свет божий показалась.... Нет, не брошь..., показался массивный золотой набалдашник, по форме схожий с рукоятью моей трости, на плоской части которого драгоценной лазурной эмалью были выведены мои инициалы — "В.И.Р.".
— Боже, Марин, — мне только и оставалось что охнуть.
— Это для твоей сабли, — пояснила она. — Истомин мне посоветовал. Говорит, что несолидно тебе с простой тростью ходить. Вот и съездил в Киев, там у мастера размеры забрал, а в Фаберже по ним и сделали тебе такую красоту. Нравиться?
— В Фаберже? — обалдел я. — Конечно нравится! Только как же я ее поставлю?
Подошел Мурзин. Видимо он слышал наш разговор, потому безо всякого стеснения, вставил:
— Я мастера здесь хорошего знаю, он вам поможет.
— Ювелир или оружейник?
— Ювелир, конечно же. Из жидов. Он все вам сделает как нужно и возьмет не очень дорого. Хотя, — он на секунду задумался, — с вас-то он возьмет как надо. Но и сделает быстро и качественно, комар носа не подточит.
— Что ж, прекрасно. Завтра же и отдадим, — сказал я, отдавая набалдашник Юн. Та спрячет его до нужного момента, сохранит. А после обратился к своим гостям: — Господа, предлагаю в канун светлого праздника стрельнуть в небо хорошим шампанским, — и, не дожидаясь ответа, сам взял в руки пузатую бутылку. Сейчас сочельник, канун Рождества. По сути — тихий семейный праздник и последний день поста. И я в данный момент сильно отхожу от традиций и праздную его как сам привык праздновать Новый Год — шумно и весело. Впереди новая эпоха, впереди война, революция и много-много крови и печали. Так зачем сейчас грустить, еще успеется. И меня поддержали, с весельем подставили под льющееся шампанское хрустальные бокалы и выкрикнув громкие тосты за светлый праздник, выпили.
На второй день после праздника мне предстояло-таки разобраться с тем, что отправил мне в грузовом вагоне Мишка. Мурзин, который ведал его разгрузкой, отдал мне списки, и я, углубившись в его чтение, стал удивляться:
— Ага, двести пудов серной и сто соляной кислоты.... Годится. Так, двигатель Тринклера, помню такой, видел уже.... Корпуса мин со взрывателями, две тысячи штук..., что-то мало, и сами взрыватели количеством десяти тысяч. Так..., мопеды двадцать пять штук и разные запчасти. А зачем он их мне прислал? Я и старые продать еще не все успел, а война уже почти началась. Ладно, разберемся. Так, а вот это что? Каски?!
Мурзин кивнул:
— Да, каски. Железные с ремнями и подбоем.
— Семьсот штук. А почему так мало? Ага, каски без подбоя и ремней в количестве трех тысяч штук. А их-то он зачем мне прислал?
— Не знаю. Может, не успевал у себя их сделать, вот и отправил. Все же клепать металл вам здесь не надо будет, а ремни присоединить никаких сложностей. Я уже узнавал, мастера готовы взяться за пятьдесят копеек за штуку, это если ремни не из кожи и без подбоя. С подбоем дороже.
— Получается полторы тысячи? Ладно, годится. Деньги на это дело найдем. Подбой здесь и не нужен, лишний он. А ты можешь мне показать эту каску? Она рядом?
— Да, конечно.
Он куда-то отошел, потом вернулся и поставил передо мной обычный туристический котелок, который отличался разве что не такой уж сильной глубиной, да и по бокам стенок были пробиты четыре отверстия для крепления ремней. А вообще, сама каска была чем-то похожа на ту советскую, с которой наши деды фашистов били, только не такой глубокой и более... квадратной что ли? Не сферической как яйцо, а была скорее очень сильно зализанным кубом, не доведенным до формы шара. Недолго думая я надел ее и затянул под подбородком ремень. Помотал головой из стороны в строну. Вроде бы хорошо держится, не болтается. И голову давит не сильно. Только тяжеловата, солдатам не понравиться ее таскать и шея с непривычки будет быстро уставать. Ну, да ладно, такова уж солдатская доля. Командиры прикажут и будут таскать как миленькие.
— Так, а это что такое? "Пластины пуленепробиваемые"? Это как?
— А, щас, проще показать, — и он снова исчез в недрах темного склада и спустя минуту появился, неся в руках нечто тяжелое. Потом с грохотом бросил это нечто на стол передо мною: — Вот это и есть то самое.
А принес он мне стальную пластину размерами примерно двадцать пять сантиметров на двадцать и толщиною около семи миллиметров. По виду пластина кованная, края обработанные на наждаке, а в углах пробиты отверстия. Уж не знаю, зачем мне их прислал Мишка, наверное, думал, что я их использую для бронежилета. Но, судя по тому, с каким усилием Мурзин ее нес, использовать их по этому назначению будет сложновато.
— И сколько их?
— Двести штук. Я их туда в угол склада бросил, чтобы не мешались. Марина Степановна мне говорила, что у Козинцева это был эксперимент. Удачный или нет — не знаю, но он отправил часть получившегося сюда. Что делать с этим он не пояснил, сказал лишь, что вы сами решите, куда их пристроить.
— И сколько такая пластина весит?
— Чуть более шести фунтов.
— А ну-ка, дай мне ее.
И, переняв из рук тяжелую пластину, я приложил ее к груди. Вроде получалось как раз. Она хорошо закрывала грудь от межключичной впадины до живота. Если и делать из них бронежилеты, то только для тех солдат, что будут сидеть в окопах. Да еще и уговорить их придется, так как бронник получится очень тяжелым. Лишние пять-шесть килограммов никто на себе таскать не захочет. И плюс ко всему этому еще и каска с килограмм.... В общем, чувствую, что этот товар военные у меня согласятся взять только тогда, когда жареный петух уже расклюёт им всю задницу. Ну, да ладно, время покажет. Может и смогу их уговорить.
— А еще, Василь Иваныч, мы в ваше отсутствие через китайцев накупили апельсинов, да лимонов.
— А где же они тогда? Что-то на складе я их не вижу, да и запаха не слышу.
— А они на складе у Чурова. Я с ним договорился об аренде одного помещения, вот туда мы их и сгрузили. А то здесь уже и развернуться негде.
— Понятно, Данил, когда купленное привезет, тоже туда придется пристроить?
— Да, больше некуда. А много он привезти должен?
— Да уж немало. Раз в десять больше того, что я привез с собою. Ладно, все это мелочи, разберемся. Ты бы мне лучше одного из мастеров, что готов каски эти обшить, привел бы, а? Пусть мне они еще и бронежилет сошьют, чтобы было что нам военным показывать....
Вот и наступил январь четвертого года, и время понеслось галопом. Со дня на день должна наступить война, а у меня много еще чего не сделано, много не учтено. Точной даты атаки японцев на наш флот я не помню, как не помню в подробностях и того как это произойдет. В памяти лишь отложилось, что атаке подвергнуться наши корабли, стоящие на внешней рейде, а вот как это произойдет? Вопросы, однако.... Я, конечно, с флотскими общаюсь, разговариваю о предстоящей войне. Не все со мной откровенны, но большинство из них, уничижительно отзываясь о самих японцах и об их флоте, не верили в то, что мы будем биты. Даже при самом худшем раскладе, по их заверениям, мы сможем достойно ответить врагу и основательно выкрошить их зубы. Самоуверенность, помноженное на расовое превосходство, вот что слышалось в их голосах. И японцев многие из них называли макаками, которых русский матрос и солдат может скрутить одной левой. Что ж, если отбросить всю эту расовую шелуху, то, определенная правда в их словах есть. Рядовой русский служивый по сравнению с таким же японским рядовым был словно гигант Голиаф против щуплого Давида. М-да..., сравнение, что называется, не в бровь, а в глаз.
В общем, последние мирные дни у меня пронеслись словно гигантская карусель. Маришка, с которой я провел полторы недели, была в срочном порядке отправлена домой. Как она не сопротивлялась, как не уговаривала, а все же я настоял на своем и посадил ее на поезд. С дочкой я успел повозиться, она меня вспомнила, а вспомнив, перестала слезать с моих рук. И снова расставаясь, она словно поняла, что это надолго и, уцепившись за меня, заревела. Схватилась маленькими пальчиками за мою шею, прижалась всем телом и, вздрагивая, ревела навзрыд, оглашая перрон своим "хочу с папой!". Тяжело мне далось это расставание. Дашку от себя отрывал, так, словно это была моя кожа, а сердце, наверное, в первый раз в жизни так сильно защемило. Да и слезы у меня сами собою навернулись, да только я их спрятал, смахнул незаметно пальцем. Ну а Маришка стесняться не стала, тоже всплакнула и все нацеловать меня не могла, мазала мне губы и щеки французской помадой. И целовала так, словно в последний раз, горячо и жадно.
Они уехали, оставив меня подсовывать палки в колеса истории. А вместе с ней укатил и мой герой Женька. Отсрочка в две недели, выпрошенная у Алексеева, закончилась и он, уезжая в Петербург, увозил с собой нашу двухмоторную чайку. Святослов же остался здесь, взвалив на себя постройку замены, а я, найдя щупленького молодого паренька, взялся за его обучение полету. Все так же как и с Женькой — подвесил его под потолком и раскачивал, объясняя принципы руления и поведения в воздухе. Парень не боялся высоты, а скорее к ней стремился. С упоением дожидался своего первого полета. А помимо обучения он, помогал строить под себя моточайку, ловко работал ножовкой и ключами, помогал настраивать движки. С техникой он был не знаком, но это не являлось проблемой. Святослав уже успел вникнуть в наши моторы и вполне уверенно мог с ними и управляться и ремонтировать, если возникала такая необходимость.
Чем конкретно Женька будет заниматься в столице я не знал. Но догадывался, что первым делом он там продемонстрирует свой полет перед Императором и его свитой. Пролетит сколько позволит погода и приземлиться перед ним, а за свое геройство наверняка получит от Николая премию или подарок. В общем, попал наш парень в струю и когда он из нее выберется неизвестно. Слава его пока не тяготила, и он охотно шел с незнакомыми людьми на контакт и часто угощался в ресторанах за их счет. Заметил я, что и пропускал охотно рюмочку-другую за свое здоровье и ему это нравилось. А вот мне не очень — сопьется еще, дурак.
Пока Маришка была у меня в гостях, она рассказала мне главную новость. Теперь, оказывается господин Зубатов-то наш работник! И заведует у нас безопасностью и выбиванием долгов. Истомин пошел под его начало, чего уж там скрывать, с явным неудовольствием, но спустя пару-тройку месяцев, когда понял, что основная бумажная рутина с него спала, мнение свое поменял и перестал воспринимать Зуботова в штыки.
Вообще, скандал с Зубатовым разгорелся еще летом и я об этом читал в газетах. Выгнали его с позором из-за его заигрываний с рабочими и по сути сунули в зубы волчий билет. Запретили занимать чиновничью должность и он, глубоко переживая, удалился в свое "имение", где его спустя пару месяцев и подобрал Козинцев, сделав выгодное предложение. И Сергей Васильевич, после долгих размышлений, после тяжелого лечения полученной душевной травмы, согласился. Да и как тут не согласиться, когда и жалование положили в пятьсот рублей и сам ты заниматься более ничем не можешь. Да и устроиться более никуда не способен, ибо к нему как к бывшему работнику охранки никто доверия не испытывал. Да и не любили его, чего уж там. Не любили и рабочие, с которыми он заигрывал, не любили и фабриканты, которых заставлял идти на уступки. Первые не любили из-за того, что тот, создавая профсоюзы, по сути смог добиться от работодателей уступок совсем незначительных, косметических. Вторые же не любили по вполне понятным причинам — работодатели не видели никакого экономического смысла в навязываемых профсоюзах, а видели одни лишь убытки и нарастающие проблемы. Вот и остался Зубатов после своей отставки как бы меж двух огней, совершенно растерянный и неприкаянный.
Хоть и любил Сергей Васильевич поговорить по душам и втереться в доверие и знакомых имел массу, а все ж — жандарм. А к жандармам здесь всегда относились с ярко выраженной нелюбовью. Что и выразилось в момент его отставки язвительными комментариями окружающих и откровенным злорадством. И даже его многие знакомые отвернулись и ограничились лишь скупым сочувствием. Вот тут его Мишка и подхватил. Я, честно признаться, тоже Зубатова не особо любил, но не мог не признать способность друга подбирать с обочины прекрасные кадры. Я не сомневался, что бывший глава Особого отдела нам ой как пригодится, с его-то опытом, талантом и связями! Хотя, признаться, с Мишкой я был не очень согласен, зря он Истомина подвинул, мог бы как-то по-другому организовать его трудоустройство. Ну да ладно, что сделано, то сделано.
Кстати, отставка Зубатова не сняла нас с крючка охранки. Мишка, как и прежде сотрудничал с нею, только теперь все стало происходить чуть более официально и чуть более реже. Он все так же передавал им отчеты, вводил на наши предприятия выгодных властям людей, помогал выявлять возмутителей спокойствия. Но была и еще одна польза от смены руководства — от нас отвалился поп Гапон. После громкого скандала тот как-то позабыл дорожку на наши заводы и за более чем полгода ни разу более не появлялся. Уж не знаю почему — то ли пить ему у нас надоело, то ли, ослабшее давление Зубатова позволяло ему более к нам не заходить и переключиться на более сговорчивых. Я этого не знал, да мне, на самом деле, это было безразлично. Главное факт, а факт таков, что он перестал у нас мутить воду и соблазнять рабочих своими сладкими речами, а значит через год есть большая вероятность, что он не потащит моих рабочих под царские пули.
По поводу охранки и отчетов.... Как это ни удивительно, но за все время пребывания здесь я так ни разу с надзором не столкнулся. Никто меня не контролировал, никто не опекал. Мне пришлось лишь по прибытию сюда отметиться, да по отплытию в Америку сообщить, что отчалил. Вот и все мое сотрудничество. О том, как я здесь работаю, что именно делаю, никому не было интересно. Ни полиции, ни охранке, у которой здесь и отделения-то нормального не было. Так что получалось, у меня здесь были полностью развязаны руки.
