Блэки не желает уезжать и показывает это, как только может. Тыкается под локоть влажным носом, мешая собирать вещи, тоненько поскуливает, бродит по коридору кругами. А когда окончательно выдыхается — тряпочкой ложится в углу, под столом, и затихает.
— Сил моих больше нет, — бормочет Анна и опускается на скамейку для обуви, отпихивая в сторону леденцово-красные туфли. Квартальный отчёт не прошёл даром: в глаза как песку насыпали, пальцы едва гнутся, шею свело. — Саша, ты там скоро?
На кухне шуршат бумажным пакетом из кондитерской.
— Ма-ам, она не хочет ехать. Даже за вафлю. Может, останемся?
Анна сердится — да так, что даже обнаглевшая усталость ненадолго поджимает хвост. Кипучей злой энергии хватает, чтобы накричать на обеих дурочек — и на лохматую, и на слишком добрую, вытащить их из квартиры, посадить в такси и вернуться за чемоданом. Потом снова наваливается тяжесть, а с нею и чувство вины.
— Это ненадолго, всего три дня. — Анна оборачивается, тянется и гладит дочь по светлым волосам. — Будет весело. Джемма хотела приехать с сыном. Он хороший мальчик, вы подружитесь. Будешь играть с ним и с Блэки, пока мы на тренинге.
Саша ёрзает на сиденье, упорно глядя в сторону.
— А без этих тренингов дурацких нельзя?
В груди становится холодно.
— Ну, ты ведь хочешь, чтобы меня повысили? Если всё получится, то через пару лет уедем отсюда.
На заднем сиденье выразительно молчат. И, пожалуй, Анну это устраивает — споры сейчас ни к чему. Сумерки за окном густеют, и лишь изредка всплывают в этом мареве желтовато сияющие окна и белёсые фонари.
Безнадёжное захолустье...
— Ма-ам, — тянет Саша. — А у Блэки в глазу белое пятнышко.
Ехать ещё полтора часа. Целая вечность.
— Не выдумывай, детка. Это просто фары отражаются.
— Но там точно белое пятно!
Уик-энд проходит замечательно. Заместитель директора посещает все тренинги, что-то отмечая в блокноте, и несколько раз улыбается Анне. По вечерам остаётся часок на прогулки с Сашей.
Блэки тоже ведёт себя безупречно: не просится на улицу раньше положенного, не обращает внимания на других собак, а ночью тихо дремлет в ногах. Только не лает совсем, и это немного беспокоит. Но Анна выбрасывает всякие глупости из головы, пока не приходит время возвращаться. Когда она расплачивается с таксистом, ногой придерживая чересчур прыткий чемодан, собака носится вокруг и шныряет по кустам.
А потом Саша глухо кричит — там, наверху, в квартире.
Чемодан выворачивается и съезжает вниз по тротуару.
Анна бежит, перескакивая через ступени; дверь распахнута и исцарапана изнутри, следы от когтей глубокие, и то же самое на полу, а одна паркетина выворочена.
Из кухни доносятся всхлипы.
Саша сжалась в комок под столом в углу, обнимая истощённую, облезлую Блэки. Но живую. Определённо, живую. Анна чувствует себя, как в ночном кошмаре, но всё-таки находит силы спуститься и спросить таксиста, знает ли он, как доехать до ветеринарной клиники.
Голос почти не дрожит, мысли не путаются. Наверное, тренинги по работе в стрессовой ситуации помогли. Должна же была хоть на что-то сгодиться эта чушь... Но, успокаивая Сашу, и по дороге, и потом, у врача, когда собаке ставят капельницу, Анна старается не думать об одном.
Если не Блэки, то кто был с ними почти три дня?
Семена проклёвываются медленно, растут по-дурацки, рывками, а плоды приносят только через четыре с половиной года. Но какие плоды! Перевод в головной офис, на хорошую должность, а значит — прощай, провинция. Здравствуй, новый мир.
Только вот Саша почему-то не рада.
— А нельзя остаться? Хотя бы на полгода, пока я художку не закончу?
Взгляд хмурый, исподлобья. В кожу вокруг ногтей въелась краска. Блэки сидит у ног, положив острую морду на колено. Просто картина: подростковый бунт, действие первое.
Анна начинает сердиться. Злость подступает к горлу. Слово за слово — о, потом придётся пожалеть о многом ...
— Я всю жизнь на тебя положила! Почему хоть раз нельзя сделать по-моему?
Саша опускает глаза. Лицо у неё горит от пощёчины.
— Хорошо. Как хочешь.
Вещей немного, собирать нечего. Старьё Анна безжалостно выбрасывает. В той, другой жизни всё будет новое, с чистого листа.
Идеально.
Безупречно.
Одно омрачает радость: после той ссоры Саша почти не разговаривает. Ловит каждое слово, отвечает "да" или "нет", помогает с переездом и с обустройством, даже ходит по ненавистным магазинам, выбирая новые тарелки, швабры и тапочки. По вечерам она варит горячий шоколад — на две порции, как в детстве. И, принимая чашку из чистых, отмытых от въедливой краски рук, Анна никогда не поднимает взгляда.
У Саши тёмные-тёмные глаза, почти чёрные. И только справа, над самым зрачком, крохотное светлое пятнышко.
