Старый Гвидас пришёл в Город утром, на заре, как раз после смены караула.
— Храбрость, кому храбрость, — принялся зазывать покупателей Гвидас, едва миновал городские ворота. — Имеются также бдительность, мужество, неподкупность, решительность...
— Давно тебя не было, старый прощелыга, — приветствовал Гвидаса начальник стражи. — Бдительности возьму немного, пожалуй. Капель тридцать. И неподкупности полсотни возьму, от соблазна. Решительности не надо, с прошлого раза ещё осталось.
Старый Гвидас откинул с лязгом крышку передвижного лотка, извлёк склянки с бдительностью и неподкупностью. Бормоча под нос, отмерил нужное количество капель. Слил в подставленную начальником стражи плошку. Принял от него монеты, пересчитал, упрятал за пазуху.
— Есть новый товар, — понизив голос, поведал Гвидас. — Такого в ваших краях ещё не видывали. Редкий товар, заморский.
— Что за товар? — ворчливо спросил начальник стражи. — Дорогой небось?
— Недёшев, пять монет за каплю. Особое состояние души, — Гвидас закатил глаза. — Названием любовь.
— И что в нём эдакого особенного?
— Сам не знаю, — развёл руками Гвидас. — Мне такой товар не по карману. Но люди говорят, что оно того стоит.
— Вот пускай люди и покупают, — проявил оставшуюся с прошлого раза решительность начальник стражи. — Пять монет за каплю кота в мешке, нашёл дурня.
Гвидас захлопнул крышку лотка, толкая его перед собой, пересёк примыкающую к городским воротам площадь Стражников, миновал собор святого Казимираса и свернул на улицу Алхимиков.
— Смекалку, кому смекалку, — принялся заунывно выкрикивать он. — Имеются также озарение, долготерпение, усидчивость. А также новый товар. Заморский. Особое состояние души названием любовь.
Желающих на особый товар не нашлось. Алхимики были традиционно бедны, даже на дешёвое озарение им приходилось копить тщательно и подолгу.
— Удачу, кому удачу, — голосил Гвидас на бульваре Воров и Мошенников. — Отличная удача, проверенная. А также особый товар.
Покупателей на особый не оказалось и здесь. Воры были людьми практичными и тратиться абы на что не намеревались.
— Вдохновение, кому вдохновение, — лоток задребезжал склянками по брусчатке переулка Художников.
*
Небо плавно перетекало к востоку из нежно-лилового цвета в бледно-розовый. Солнце несмело трогало черепичные крыши, каменные стены, брусчатку мостовой, золотило стволы каштанов. Слышались ленивое цоканье копыт, птичий щебет да дребезжание лотка старого Гвидаса, который всё покрикивал: "А вот кому!.."
— Ах! Какое расчудесное, презамечательное, наипрекраснейшее утро! — продекламировала шагавшая по переулку Художников девушка.
— Да, Анеле, хорошая погода, — сдержанно улыбнулась её спутница.
Анеле резко остановилась и развернулась на каблучках.
— Лайма! Как ты можешь, как ты можешь так говорить?! Оглянись вокруг, Лайма! Что ты видишь?
— Переулок Художников и торговца снадобьями.
— Сна-а-адобьями?
Анеле вновь развернулась, махнув рыжими кудрями, указательным пальцем прижала к переносице очки и посмотрела вперёд. Теперь и она увидела катившего тележку Гвидаса.
— Ой, правда, торговец. Лайма, я хочу, хочу, хочу что-нибудь!..
— Сомневаюсь, что это разумно, — бесстрастно обронила Лайма.
— "Сомневаюсь, что это разумно...", — передразнила её спутница. — Ты всегда сомневаешься, бакалавр теологии. А я хочу.
Заявив это, Анеле направилась к Гвидасу чуть ли не вприпрыжку.
— Подходите, барышня, подходите, выбирайте, — воодушевился торговец. — Храбрость, смекалка, удача, озарение...
Анеле наморщила носик.
— Долготерпение, усидчивость, — торговец хмыкнул в бороду.
— Нет, не хочу. Зачем они мне?
— Попробуйте заморский товар, барышня. Новый, совсем неизвестный в наших краях.
— Ой, что, что такое? — загорелась Анеле.
Через пару минут склянка озорно звякнула в расшитой бисером сумочке, и девушки двинулись дальше.
"Весь гонорар спустила, дурочка", — качала головой Лайма.
Гонорар достался Анеле за натюрморт "Зёрна граната в анисовой росе". Натюрморт писался два года, под настроение, и рассталась с ним Анеле тоже под настроение, за двести монет, не торгуясь.
*
На улице Арбалетчиков хорошо разошлись меткость, мужество и ярость в бою. На площади Казначеев — пунктуальность и честность, в Столярном проезде — усердие и твёрдость руки, так что когда Гвидас добрался до Философского тупика, лоток был почти пуст.
— Вольномыслие, кому вольномыслие, — эхом отражалось бормотанье торговца от стен тупика. — В наличии имеются также мудрость, логика, и ещё новый товар, заморский, особое состояние души.
— Особое? — хмуро переспросил худощавый, угрюмого вида молодой человек с небрежно падающими на высокий лоб спутанными прядями льняных волос. — И в чём особенность?
— Не знаю, — Гвидас пожал плечами. — Но вы можете спросить у девушки по имени Анеле с переулка Художников, она приобрела у меня сорок капель по пять монет за каждую.
— Она, должно быть, богата, — задумчиво произнёс молодой человек. — Двести монет очень большая сумма.
— Конечно, большая, — издевательски сказал, приблизившись к лотку, краснолицый дородный усач. — Особенно для оборванцев, у которых ни гроша за душой, как у тебя, Линас.
— Двести монет у меня есть, — не обратив внимания на пренебрежительный тон, произнёс Линас. — Правда, это всё, что у меня есть. Вопрос, стоит ли товар таких денег.
— А не всё ли тебе равно, Линас? — усмехнулся усач. — Есть ли для настоящего философа разница, на что истратить монеты?
Линас замер и с минуту простоял молча, затем хлопнул себя по лбу.
— И вправду, — сказал он. — Не вижу ни малейшей разницы. Отмерь мне сорок капель, торговец.
*
Вечер тихонько обнимал Город, когда Анеле приняла первую каплю снадобья. Та легко растворилась в стакане воды, девушка выпила его и прислушалась к своим ощущениям. Ощущений не было.
— Ладно, подожду немного, — Анеле тряхнула кудрями и присела на подоконник — любоваться закатом. Вечернее небо она рассматривала ежедневно и всякий раз находила что-то новое в игре красок. Сегодня закат показался Анеле особенно удивительным: из пурпура в индиго, из индиго в маренго. Девушка увлеченно разглядывала небесную палитру и сожалела о том, что рассказать об увиденном — некому. Не станешь же расписывать нюансы и оттенки Лайме...
Так Анеле и сидела на подоконнике, восторженная и чуточку грустная, когда её окликнули с улицы.
— Красавица! — кричал, задрав голову, худощавый блондин. — Подскажи, где мне найти художницу Анеле.
— Фи, какой вздор! — прыснула Анеле. — У меня спрашивают, где меня найти.
*
— Так ты тоже ничего особенного не ощущаешь? — Анеле остановилась и заглянула Линасу в глаза.
Они медленно брели по аллее городского парка. Тени ясеневых крон исполняли затейливую пантомиму в опаловом свете фонарей.
— Ничего, — признался Линас. — Потому что...
Он хотел сказать, что часто бывает в ночном парке, потому что здесь хорошо думается о суете и тщетности бытия. А также о том, что безразлично, что случится с тобой завтра по сравнению с бесконечностью времени. А также о бессмысленности...
— Анеле, сними очки, — вместо всего этого ошеломлённо выдохнул Линас.
Девушка, озадаченно глядя на него, потянула за дужку.
— Что это у тебя в глазах?
— В глазах? — растерянно переспросила Анеле. — Зрачки. Радужная оболочка.
— Нет, не оболочка, — у Линаса вдруг закружилась голова. — У тебя... У тебя в глазах сама радуга. Янтарная радуга! Постой, янтарной радуги не бывает. Но клянусь, вот она, у тебя в глазах. И ещё в них...
— Что?!
— Золотые волны. Нет, это, наверное, волны твоих волос. Мне кажется, я плыву в них. Глупости, как можно плыть в волосах. Извини, я должен присесть, эти волны, они... У меня... У меня танцует земля под ногами.
— Линас... Она правда танцует? — ахнула Анеле. — Это что же, не у меня одной?
*
— Осталось всего пять капель, — сказал Линас растерянно.
Анеле сидела у него на коленях, тесно прижавшись и уткнувшись носом в шею. Ветер заплетал солнечные лучи в россыпи медно-рыжих прядей.
— И у меня всего пять. Что мы будем делать, когда они закончатся, милый?
— Не знаю. Возможно, мне удастся продать трактат "О свойствах эликсира названием любовь". Я сейчас работаю над главой "О полихромных закатах". Или, может быть, мы продадим твою картину?
Картина Анеле называлась "Танцующая земля", и был на ней изображён худощавый юноша со спутанными волосами, ухватившийся за дугу янтарной радуги, чтобы не упасть, потому что земля катилась волнами у него под ногами.
— А если ни трактат, ни картину не купят? Как мы будем жить, милый?
— Воры говорят, что очень скверно, когда кончается удача. Арбалетчики — что когда нет больше мужества, надо умирать. Казначеев изгоняют с позором, когда у них исчезает честность. Нам будет очень нелегко, когда закончится любовь. Может быть, мы не сумеем больше жить без неё. Раньше я бы сказал: какая разница, буду ли я жить завтра. А сейчас не могу.
*
Старый Гвидас думать не думал, что заморскую диковину вдруг начнут раскупать. Куда там — отрывать с руками. Хихикающие девицы, решительные юнцы, почтенные матроны, бравые жуиры — кто только ни подходил к нему, когда торговец вновь появился в Городе. Люди безропотно выкладывали монеты и уносили склянки с "особым состоянием души".
— И что вы все такие падкие до этого средства?.. — ворчал себе под нос Гвидас, отмеряя двадцать капель студенту-теологу в форменной шапочке.
— Это всё философский трактат Линаса Юрониса, — принял риторический вопрос на свой счёт покупатель. — Оказывается, эликсир вызывает состояние души, сравнимое с эйфорией.
— Ну, вам виднее, — хмыкнул в бороду Гвидас.
Хмыканье хмыканьем, но в следующий раз половину лотка торговец отвёл под заморское снадобье. И что же? За любовью обратились человек пять от силы. Зато десяток других пытались набить Гвидасу физиономию, требуя вернуть деньги за проданную пустышку.
— Ну, что, прощелыга, распродал свою заморскую диковину? — хохотнул начальник стражи, когда Гвидас покидал Город.
— Смеёшься? Нет уж, впредь я с этой ерундой связываться не стану...
*
— Земля больше не танцует... — шмыгнула носом Анеле, сидя на краю письменного стола.
— Да, милая. Всё бренно, всё заканчивается, — ответил со вздохом Линас. — Нам придётся как-то жить дальше, без любви.
— Да... Линас, а может быть, поедем на взморье? Я заканчиваю картину "Птицы без неба". Поедем, милый, если её продадим?
*
Прошло семь лет. На картину "Птицы без неба" не нашлось покупателей. Она так и висит на стене в спальне, и когда Анеле с Линасом просыпаются, навстречу им летит из безнебья журавлиный клин.
Честность и неподкупность подорожали, так что судьям и казначеям пришлось подтянуть ремни. Мужество осталось в прежней цене, а вольномыслие и мудрость подешевели, поэтому философам стало жить вольготней, и спрос на трактаты значительно вырос. Работы Линаса "Одноразовые снадобья как плацебо" и "Шарлатанство названием любовь" разошлись хорошо.
Анеле и Линас часто бродят, взявшись за руки, по ночному парку, но земля больше не танцует у них под ногами. Когда Линас заплетает в рыжие кудри Анеле полевые цветы, его уже не захлёстывает волнами. И янтарная радуга не появляется у Анеле в глазах, когда она, запрокинув голову и положив руки Линасу на плечи, смотрит ему в лицо.
Однажды Анеле шепнула по секрету Лайме, что земля танцевала, но та подняла её на смех, и с тех пор Анеле об этом помалкивает.
А Линас работает над новым трактатом, называющимся "О метаморфозах". В нём этот сумасброд уверяет, что любовь вопреки всему была! Но не ушла, а всего лишь превратилась. Недавно у Линаса закончилось вольномыслие, и он пока не сочинил во что.
