Надежда увидеть Ее не умирала даже тогда, когда после взрыва для него наступила абсолютная, непроницаемая тьма. Он открыл единственный, оставшийся целым глаз и попытался произнести "Где я?" — вместо этого услышал невнятное мычание.
Капитан Жак Бонё лежал на узкой солдатской койке, и вспоминал небо Парижа перед дождем. Мимо сновали молодые солдаты, в палаточном госпитале кричали и стонали раненные, иногда, словно среди могил, живым воплощением смерти по рядам меж коек проходил полевой хирург в запачканном кровью фартуке.
— Держись, герой, — сказал кто-то, глядя сверху вниз на Бонё.
Жак закрыл глаз, единственное окно в реальный мир и провалился в забытье.
Он вернулся в Париж в январе 1806 года, с надеждой увидеть Ее. Она — его невеста, восемнадцатилетняя Катрин, очаровательная девушка в шляпке капоре. С руками тонкими и слабыми, с ладошками, упрятанными в кружевные метенки, с маленькими узкими ступнями и кротким взглядом, зеленоокая, златовласая, встретила его с выражением ужаса на лице. Встретила и проводила. Попрощалась с ним, сказав:
"Прости, Жак. Я не могу остаться с тобой".
Он не сказал ни слова, молча поклонился и ушел. Сжимая в кулак спрятанное под одеждой кольцо, которое хранил потом до самой смерти.
Будучи человеком слова, он рассудил, что женщина имеет право забрать данное обещание. Но он, капитан кавалерии Жак Бонё — не девица, а потому слов на ветер зря не бросает.
Иногда ему нравилось пугать молодых девиц. Подойти, глядя прямо в глаза, протянуть руку, все еще сильную и крепкую, способную в два счета свернуть шею или пережать горло и тихо спросить:
— Прошу вас, потанцуйте со мной, мадемуазель?
Обычно его одаривали презрительным взглядом, за которым таился страх. Это вызывало улыбку, но никто не видел ее за широким, черным платком, которым Бонё закрывал изуродованное осколками лицо.
В грязном полутемном кабаке, где собирались ветераны, люди-обрубки, контуженные, спившиеся и потерявшие свое место, Жак часами простаивал за стойкой, пил дешевое, крепкое, приторно сладкое вино, приготовленное из виноградного жмыха, глядя единственным глазом вникуда.
Порой он не понимал или не помнил, как здесь очутился и что делает. Спроси его кто-нибудь, как его имя, Жак только промычит что-то невнятное в ответ. Или, заикаясь и тяжело дыша, попытается объяснить, каким он видит небо Парижа.
Казалось, в эти моменты его измученная душа находила долгожданный отдых. Однажды кто-то прервал этот сон наяву оскорбительной фразой. Бывший капитан отреагировал незамедлительно — ударом тяжелой кружкой по темени наглеца.
Тот, как срубленное под корень молодое дерево, упал замертво.
Мать Жака, вдова Бонё умерла через два года после его возвращения домой, оставив после себя небольшие сбережения и строго настрого наказав сыну нанять прислугу — сиделку, чтобы та заботилась о нем. Он выслушал указания матери со всем возможным почтением, но не исполнил их.
Он — Жак Бонё был не так беспомощен, чтобы доверять свою жизнь сиделкам.
Через полгода его здоровье ухудшилось, он нанял женщину по имени Мари, которая стирала ему одежду, стригла волосы и варила суп. Вскоре Мари ушла, извинившись за то, что не может вынести боль и крики по ночам. Так Жак Бонё остался совсем один.
Он не считал нужным тратить деньги на дрова, поэтому в его доме всегда было холодно. Его плохое зрение не позволяло ему разглядеть запустение и пыль, которые царили вокруг. Наверное, в этом было его спасение. Часто он разворачивал тряпицу и доставал из ножен блестящую кавалерийскую саблю — память о прошлом.
Так и мог сидеть часами бывший капитан кавалерии Жак Бонё, улыбаясь, сопя переломанным носом, вспоминая далекие летние дни, когда небо Парижа было пронзительно синим.
В канун праздников ему доставалось немного от той радости, которую ощущали горожане — запахи свежести и размытые цвета ярких нарядов. Жак лез под рубаху, доставал из-за пазухи болтавшееся на кожаном шнуре кольцо и желал Катрин и ее семейству счастья и доброго здоровья. Дома в дырявой плетеной корзине лежала пара подгнивших яблок, которые он покупал у торговцев овощами. Пользуясь тем, что он не видит, эти канальи всегда были готовы всунуть ему что похуже.
Бонё не роптал, все, что он получал от жизни — было его и только его.
Жизненный путь бывшего капитана кавалерии закончился тихо и незаметно в одном из парижских закоулков в январе 1811 года. Утром бакалейщик нашел припорошенное снегом, окоченевшее тело в потертом коричневом сюртуке. Жак Бонё уснул безмятежно, перед смертью оно видел бездонное, как перевернутая чаша, небо Парижа.
