Середина октября, юга, морось и слякоть. Время близится к закату. Перед нами только трасса, за плечами таскальники. У моего приятеля прохудился и течет шуз. Я иду, посмеиваясь. "Но если есть в кармане пачка сигарет". Сигареты пока есть, что будет дальше — неизвестно. Между делом я приглядываю местечко для экстренной ночевки. Предыдущий водила, спасибо ему большое, высадил нас не в очень удобном месте. Мы пилим по трассе вперед, куда глаза глядят, периодически оборачиваясь и поднимая кулак с отогнутым большим пальцем вверх.
Мой приятель ругается матом: он голоден, замерз и хочет домой. Точнее, на вписку. Вписка же при таком темпе продвижения вперед будет не скоро. Если будет. Сорваться ехать стопом в областной центр, выскочив из троллейбуса — была моя идея. Кто сказал, что я разумен и у меня все в порядке с головой? Мой товарищ по оружию замерз и уже, наверное, все проклял, а мне хорошо. Я посмеиваюсь, называя его щеглом, я иду впереди, задрав голову, то и дело спотыкаясь, и ловлю ртом воздух вместе с каплями дождя. Я тоже замерз, но это, в сущности, фигня. Степь да степь кругом. Точнее не степь, а поля, давно убранные поля, черный асфальт, свинцовое небо.
— Так мы еще долго будем пилить, — говорит он разочарованно.
— Ничего, нам обязательно повезет. Не забывай поднимать руку.
— Так что ли? — невесело смеется он, поднимает и опускает руку так, как обычно советуют сделать, когда человек забивает на все и вся.
— Шутник, блин... — останавливаюсь, пытаюсь прикурить. Между тем, дождь усиливается.
Он изрекает мудреную матерную конструкцию. Я поворачиваюсь и смотрю на него, щурясь от дождя. Когда мы выскакивали из того самого троллейбуса, в котором ехали зайцем благодаря "заклинанию отвода глаз", мы не подумали о том, что солнце может быть только у нас. Середина октября, юга, морось и слякоть. Двое дураков на трассе — один в майке и байковой рубахе, другой в драном свитере.
— Вы бомжи?
— Нет, хиппи.
В таскальнике тетрадка и ручка, ложка, кастрюлька и газеты реакционного содержания со значком анархии. В тетрадке зарисовки, почеркушки и молитва Фомы Аквинского. Хлеб наш насущный — слова. На руках феньки. Одна начала сыпаться, и уже не починить.
— Ты бы лучше не матерился, а мантру почитал, глядишь, кто-нибудь из Них отзовется.
Он останавливается и долго, внимательно смотрит на меня. Молчит. Потом медленно произносит:
— Ты что, очумел?
— Нет, я не очумел. Мантру почитай, говорю.
— Слышь, щас приедем, я тебе такую мантру прочитаю, — цедит он сквозь зубы.
— Аха. Вн-н-на-д-д-д-н-начале сделай меня на мечах. Om namah Shivaya, за-а-апевай!
— Ты псих, дай прикурить.
Поворот. Щелчок зажигалки, затяжка, сигарета шипит от дождя.
— Om namah Shivaya. Om namah Shivaya. Om namah Shivaya. Om namah Shivaya. Om namah Shivaya. Om namah Shivaya. Om namah Shivaya. Om namah Shivaya. Холод-д-д-д-д-но, *ля.
Из-за ворота рубашки выглядывает промокшая белая крыса с красными глазами. Проснулась тварюшка, любопытствует. Мы продолжаем путь вперед, "Om namah Shivaya" вязнет на языке, отдает сладостью, запахом сандала в дожде и лимонной горечью. Одной рукой я держу ремень таскальника, другой тереблю бусы из туласи.
— Om namah Shivaya. Om namah Shivaya. Om namah Shivaya... — почти строевым шагом я вышагиваю вперед по трассе, конца и края которой, кажется, не видно. Мой товарищ тащится позади, прикрывая ладонью зевок. Ему до чертей надоело, и грозящие вот-вот развалиться шузы натерли ноги в кровь. Солнце уже зашло, сумерки.
— Om namah Shivaya. Om namah Shivaya... Жаль, звезд не будет видно, когда стемнеет, — говорю я, прервав чтение мантры.
— Это да... — сокрушенно вздыхает он. — Нет звезд, нет радости.
— Ага. Om namah Shivaya. Погоди-ка...
Я слышу этот звук, пока еще далекий, но столь долгожданный — звук движущегося автомобиля. Я замираю на полуслове, полушаге и вытягиваю голову вперед, как гончий пес, почуявший дичь. Я прячу крысу под воротник и поднимаю руку. Я чувствую себя славным рыцарем, победившим сотню драконов. Мой приятель тоже замер в почти боевой стойке. Он рад. Он наконец-то сядет на заднее сидение, я прыгну на покойническое переднее, скажу водиле "спасибо" и, откинувшись на спинку, поведу с ним приятный разговор о...
Машина, прозванная в народе шестеркой, проносится мимо с возможной для этой колымаги максимальной скоростью, окатывая нас грязной дождевой водой чуть ли не с ног до головы.
— ... namah Shivaya...
— *ля!
— В конце концов, это учит смирению, — сообщаю я после того, как мы минут пять молча смотрели в темноту. По дороге ползет вечерний туман, пар поднимается от земли.
— Холодно и кушать хочется.
— Надо было купить "Снежок"...
— Было только на батон.
— Фигово...
— Ага.
Мы закуриваем еще по одной. Крыса совершает путешествие по моей спине и плечам, рискуя в любой момент сорваться вниз.
— Om namah Shivaya, Om namah Shivaya, Om namah Shivaya, Om namah Shivaya, Om namah Shivaya, Om namah Shivaya, Om namah Shivaya...
— Om namah Shivaya, Om namah Shivaya, Om namah Shivaya, Om namah Shivaya, Om namah Shivaya...
Мы похожи на бурлаков, тянущих баржу, только в отличие от них мы тянем себя и свои таскальники. Нам уже в сущности все равно, куда мы идем. Мы решили, что в ближайшем лесочке устроим ночлег. Мой товарищ уже не злится. Та самая благодетель — смирение, досталась ему в виде равнодушия замерзшего, измученного дорогой человека. Я же еле переставляю окоченевшие ноги, поняв вдруг всех скитальцев от древности до наших дней. Несмотря на это мне легко и хорошо. Я вижу дорогу впереди себя ровно метра четыре, и больше ничего. Я иду по узкому и зыбкому пути меж двух реальностей к чьему-то дому или в полное небытие, держа поднятую руку так, словно прошу у богов подаяние.
— Om namah Shivaya...
— Ага. Om namah...
В спину бьет яркий свет. Серебристая иномарка останавливается в метре за нашими спинами, призывно сигналя. Мы не сразу понимаем, что все. Мы смиренны и чисты, мы устали, но свободны. Крыса любопытно выглядывает из под воротника. Водила окликает:
— Эй! — у нас теперь нет имен, мы простое "Эй", произнесенное хриплым голосом доброго человека.
И мы оборачиваемся. С мокрых волос ручьем стекает вода, мы улыбаемся бьющему в глаза свету, словно бы перед нами возник сам Господь со всем его воинством:
— А?
— Куда надо-то? Через полтора часа мы оказываемся посреди большой пустынной улицы, где ветер лениво пытается поднять с земли мокрые листья. Девушки, вышедшие на ночную работу, ютятся под стенами. Мы добрались. Мы здесь. Нам предстоит найти вписку. Пять минут после полуночи. Середина октября, юга...
