|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Глава 11. Когда вышли все сроки
Вместо второго ужина мы ели торт от городского начальства. Холодильника нет, лето, не пропадать же добру? Вкусно, но много и слишком уж сладко. Поэтому я отставил в сторону кружку с "какавой" и сходил в коридор за "закваской". За мной потянулись бабушка с дедом.
В то время у каждой хозяйки на подоконнике, между фикусом и алоэ, стояли ряды поллиторовых банок с этим кисломолочным продуктом. Молоко, сколько его ни кипяти, к вечеру начинало скисать. Поэтому все, что семья не успевала выпить, сливалось в чистую тару и выставлялось в очередь на подоконник. Туда по идее должен был добавляться какой-то грибок, но этого я ни разу не видел. Бабушка снимала верхушку с уже перебродившей закваски и перекладывала содержимое в новую банку. Классное блюдо. Чайная ложка сахара на стакан, перед употреблением размешать. Эдакий совдеповский йогурт.
Под закваску торт прокатил на ура. Съели почти все, а остатки
упаковали деду с собой, на дежурство.
* * *
Перед сном меня немного тошнило, но выспался хорошо. Витёк почему-то за мной не зашёл, и в школу пришлось чесать одному.
Была торжественная линейка. Все выстроились буквой "П" перед бюстом дедушки Ленина. Директор произнёс речь, и начал вручать похвальные грамоты, а школьный оркестр играл туш.
К моему удивлению, из нашего класса удостоили не только Соньку, но и бабку Филониху. Когда она вышла из строя, в том самом голубеньком платьице, в котором ходила в кино, многие пацаны мне позавидовали. Оказывается, Валька была отличницей. За давностью лет, я об этом забыл. В число школьных красавиц она до сих пор не входила, в силу известных причин.
Потом для десятиклассников прозвучал последний звонок. Они разошлись по домам, готовиться к выпускным экзаменам, а все остальные — по своим классам.
Моё место за Валькиной партой никто не оспаривал. Даже она сама. Сидела, надувшись, как мышь на крупу, и полностью меня игнорировала. Хоть локтем залазь на её половину.
Войдя в класс со стопкою дневников, Надежда Ивановна застыла перед доской. Там красовался традиционный слоган, кто-то с утра постарался, а может, со вчерашнего вечера:
"Последний день,
Учиться лень.
Мы просим вас учетелей,
Не мучить маленьких детей,
У них животики болят,
Они учиться не хотят!"
Наша классная взяла мел, после "вас" добавила запятую, исправила "е" на "и" в слове "учителей", подчеркнула его и громко произнесла:
— Григорьев! Такие ошибки я называю вопиющими. Считай, что тройка за год получена тобой незаслуженно. Это аванс. Я бы тебе посоветовала больше читать и писать. Займись этим во время летних каникул.
Я, честно сказать, и не верил, что Витька может краснеть. Что найдется такая краска, которая сможет пробить изнутри его кирпичный румянец. В нештатных ситуациях Казия всегда психовал и пускал в ход кулаки. Если над ним начинали смеяться, он тупо валился на пол, сучил ногами и громко орал: "Крову мать! Я что вам, концерт показываю?!"
А тут... прямо как подменили моего дружбана. Он молча стоял у парты и полыхал лицом. Даже мясистые уши горели, как уголья в печи.
Дневник ему вручили вне очереди. Всем остальным выдавали по алфавиту. Надежда Ивановна поднимала ученика, обращала внимание на предметы, которые ему следует подтянуть и давала практические советы, как это лучше сделать. Я был третьим, после Сашки Асоцкого и Босяры.
— Денисов, — сказала она, — тебе не хватает усидчивости и внутренней дисциплины. Если тема тебе интересна, ты её схватываешь на лету. Если нет — выучил, повторил и забыл. В последнее время ты повзрослел. Это видно невооруженным взглядом. Пора восполнять пробелы. Ещё раз пересмотри все учебники, особенно, по русскому языку и арифметике. На слабом фундаменте ничего путного не построишь.
В общем этот учебный год я закончил хуже обычного. Целых четыре четверки: арифметика, русский, английский и, к тому же ещё, география. Утешало одно, что этот дневник домой принесу не я. Кажется, загостился. Часов у меня не было, но внутренний метроном подсказывал, что пора отрабатывать торт.
Стишок, который я подарю Вальке Филоновой, был выбран ещё вчера. Их было написано много в моей прошлой жизни, но в данном, конкретном случае, годился только один и, чёрт побери, не самый плохой. В моём финальном аккорде всё было продумано до мелочей. От написания, до подачи.
Пока Надежда Ивановна продолжала петь дифирамбы нашей отличнице Соньке, я вырвал из чистой тетради двойной листок, обмакнул ручку в чернильницу и приступил к выполнению плана, тщательно выводя каждую букву:
С тобой ни заново начать,
Ни измениться.
Устала гордость защищать
Свои границы.
Любовь, по сути естества,
Скупа и снежна.
Как не опавшая листва,
В остатке нежность...
Валька сначала скосила глаза, потом затанцевала на заднице. Тайна — это такая наживка, которую девчонки глотают вместе с крючком. А я заслонял написанное левой рукой и все норовил повернуться к соседке спиной. Это ей не понравилось. Причем, настолько активно, что Надежде Ивановне пришлось принимать превентивные меры:
— Денисов, Филонова! — сказала она, — может, мне выйти, чтобы вам не мешать?
Я встал, извинился, и Валька по подлому овладела заветным листком. Не найдя там ничего обидного для себя, она поскучнела. Через пару минут шепнула с деланным равнодушием:
— Это кому?
— Это тебе, — отозвался я.
— Я же просила! — взбеленилась учительница, — сейчас напишу замечание в дневнике!
Валька сделала вид, что успокоилась. Я тоже, как прилежный ученик, сложил руки на парту. Классная демонстративно казнила нашу завзятую троечницу — Ирку Сияльскую, по прозвищу Дылда, за лень, невнимательность и пофигизм. Та даже и не краснела. Жесткие фразы стекали с неё, как вода с бриллиантового колье, которое Ирка подарит на свадьбу своей младшей дочери.
Наивная Надежда Ивановна! Кого вы учите жить?! Десять лет не пройдёт, как на нашей тупой Дылде будет больше золотых украшений, чем у вас сменных трусов. Они с мужем одними из первых займутся выделкой шкур и разведением нутрий. Потом перейдут на песца. Уж в чём, в чём, а в вопросах строительства семейного гнездышка, размером с коммерческий банк и четыре торговых центра, разбиралась Дылда на "ять". В этом бы ей могла позавидовать даже наша отличница Сонька, которая играючи поступит в ХАИ, закончит его с красным дипломом, будет работать в закрытом НИИ, получит ученую степень и трёхкомнатную квартиру, но так никогда и не выйдет замуж. Или та же Валька Филонова. Ну, у неё, как мне кажется, в этой жизни всё сложится по-другому.
И тут я почувствовал, как предмет моих рассуждений легонько толкает меня локотком. На парте лежал мой незаконченный стих с припиской карандашом: "А дальше?"
Я не стал выкобениваться, и снова взялся за ручку:
С тобой ни заново начать,
Ни измениться.
Как одинокая свеча,
Рассвет в кринице.
А я свою кохаю боль,
В сетях былого.
Моя несчастная любовь,
Так жалит слово!
Поставив восклицательный знак, в конце приписал: "Всё!"
Я и действительно думал, что "всё"! Но вместо ожидаемого небытия, в коридоре залился звонок. Как ни странно, эта жизнь продолжалась. Память о будущем не умерла, хоть и вышли все сроки. Я почувствовал себя, как заключенный в камере смертников, за которым опять не пришли.
А бабке Филонихе, как с гуся вода! Она по-хозяйски разгладила мое посвящение, свернула несколько раз, спрятала за обложку своего дневника и мстительно прошептала:
— Сам виноват!
Как хочешь, так её падлу и понимай.
Надежда Ивановна первой покинула свой командирский пост и класс с шумом и гомоном ломанулся к заветным дверям. Ох, как я завидовал пацанам! У них впереди беззаботное лето, с купанием в речке, пионерскими лагерями, игрою в футбол, в казанки и клюка. А у меня, как у той крепостной невесты на выданье, сплошная неразбериха.
— Ты домой? — осведомился Витёк.
— А куда же ещё?
— Пойдёшь пацана смотреть?
— К Раздабариным, что ли?
— Ага.
— Так похороны, наверное, завтра?
— Ну и что?
Ну и фишка у моего корефана! На край света готов бежать, лишь бы какого-нибудь покойника случайно не пропустить. Сашка Передереев, которого насмерть сбила машина, тот вообще в другой школе учился, в центре города жил, а наш Казия и там засветился.
— Тебе оно нафига? — прямо спросил я. — По мне, так была лахва среди плачущих тёток толкаться!
— Как нафига? — удивился Витёк, — сегодня пришёл, значит, завтра никто не выгонит. А после похорон для всех накрывают столы. Жратва там всегда вкусная и конхветы дают. Ты что, конхветы не любишь?
И тут до меня дошло, что мой корефан элементарно не доедает.
Вспомнилось, как в третьем-четвертом классе, когда мы учились в филиале на улице Горького, он, по пути домой, всегда заходил к кому-нибудь из одноклассников, чтоб попросить кусок хлеба. Чаще всего это был Рубен, мой будущий кум. И хлеб то Витек называл как-то чудно:
— Рубен, дай мандра!
Кум, кстати, никогда не отказывал. "Мандра" у него была с маслом и куском докторской колбасы. Не сказать, чтобы они с мамкой жили очень зажиточно. Рубен, как и я, донашивал чужие штаны с заплатками на корме. А вот насчет жратвы, это да. Тётя Шура работала буфетчицей в забегаловке, за старым мостом, под которым поймали Лепеху. Была у неё возможность, сидела на дефиците.
Я не стал осуждать Витька. В конце концов, виноват не он, а родители, у которых за текучкой и пьянкой, руки не всегда доходили до младшего сына. А он вообще-то был пацаном с задатками, только безвольным, ведомым по жизни, без крепкого внутреннего стержня. Если что-то не получалось нахрапом, Григорьев всегда пасовал и пускал дело на самотёк. Мир его увлечений был слишком уж узок: астрономия, да, с недавних пор, математика.
Так мы и дотелёпали до моего дома. Витёк всю дорогу нянчил свою железнодорожную сумку, перебрасывал её с плеча на плечо, да хвастался своими успехами в "арихметике", потому как вчерашнюю контрольную он умудрился написать на "отлично". В целом за год у него всё равно получился трояк, но зато по итогам последней четверти Нина Ивановна поставила ему "хорошо".
Вот, честное слово, я был за товарища рад, но единою радостью сыт не будешь. Что я сейчас мог для него сделать? Пригласить к столу? Мои старики возражать не будут, да только Григорьев всё равно не зайдет. В последнее время стал он каким-то болезненно гордым и щепетильным. Наверное, где-нибудь получился облом, и вместо куска хлеба, его откровенно унизили. Никогда, на моей памяти, Витька больше ничего не просил. Даже опохмелиться.
— Может, заскочим ко мне, похаваем чё нибудь? — предложил я на всякий случай.
— Некогда мне, — ожидаемо отказался Витёк, — надо ещё портфель домой занести.
— Что ж ты мимо кладки поперся, забыл свернуть?
— Да не! Тут Юрий Иванович просил тебе передать...
Григорьев поставил на землю свою многострадальную сумку, достал из неё насадку для чистки веников и протянул мне. Больше там ничего не было, кроме учебников, тетрадок и дневника.
— Ну ладно, пока! — Даже не выслушав слов благодарности, Витёк повернулся ко мне спиной и почесал по дорожной пыли своим непредсказуемым стэпом.
Я долго смотрел ему вслед, и мысленно материл нашего трудовика:
Вот куркуль! За такую наводку мог бы добавить и двигатель! Сколько же с этого дела, он выкружит магарычей?!
Дед ещё спал. Восстанавливал силы после ночной смены. Дорого же ему обошелся последний поход на рынок! Бабушка суетилась на огороде, заглядывала под каждый куст и плакала в голос, а Прасковья Акимовна ей помогала.
— Внучок! — обрадовались они. — Ну-ка ты посмотри! У тебя глаза молодые.
— Да что у вас тут случилось?
— Ой, горе, — всхлипнула бабушка, — серебряное колечко моё куда-то запропастилось! Рвала бурьяны в огороде, таскала на островок, чтобы спалить, когда высохнут. Глядь, а его нет!
Это кольцо я помню — узкое, обручальное, неснимаемое. Бабушка очень переживала, когда потеряла его в прошлый раз. Дело было давно, когда я учился в седьмом или восьмом классе. Пропажа отыскалась сравнительно быстро. Как и тогда, колечко валялось на островке, в куче сорной травы. Вот такие гримасы времени. Какие-то факты всплывают, повторяются, но в неточностях и как-то вразброс. Особенно это касается всего, что происходит в нашей семье.
Стоит ли говорить, как радовались бабушки, услышав моё ликующее: "Нашёл!" Да и мне самому было чертовски приятно сделать что-нибудь полезное для родных. Жаль, что до этого дня такое случалось только один раз.
Как-то, играя в своей комнате, я увидел под шифоньером подозрительную веревочную петлю. Она свисала вдоль задней стенки, над плинтусом, в десяти сантиметрах от пола. Ну, висит себе и висит, рукой не достать. Другой бы на моем месте и думать забыл, а меня почему-то заклинило. Каких только приспособлений я не использовал! Убил на решение этой проблемы часа полтора, но был в итоге вознагражден. На пол упал маленький золотой крестик на толстой суровой нитке.
Естественно, я отдал его взрослым и, тем самым, вернул мир и согласие в обе семьи, населяющие наш дом. Сёстры, оказывается, уже раза четыре переругались из-за этой вещицы. Всё пеняли друг другу, кто из них в последний раз надевал крестик, чтобы сходить в "церкву" и не вернул. Он у них, кажется, был один на двоих...
После пережитого потрясения бабушки вернулись к печи.
— Ты ж только деду не говори! — наказывали они, увидев что
тот вышел на улицу и закурил, щурясь на небо. Оно свое отдождило и отливало теперь безоблачной синевой. Жара отдавала влагой. На пустырях у кюветов, набирала силу полынь. В высыхающих лужах проступило, потрескалось дно. На железной дороге формировали состав. Сталкиваясь, гремели вагоны. Пейзаж, узнаваемый до мелочей. Самое настоящее прошлое. Мой островок безопасности в этом стремительном мире, меняющемся по теории слишком случайных чисел.
— Ну что, пошабашил? — благодушно спросил дед. — Хвались теперь. Да возьми там, на подоконнике, мои запасные глаза.
Я сбегал в большую комнату за дневником. По пути прихватил очки, осмотрел банку с лекарством. Она опустела на треть. Надо будет сходить к бабушке Кате, попросить у неё добавки.
Дед пролистал несколько последних страниц, оценил годовые итоги и в целом остался доволен:
— Молодчага! Мог бы и лучше, но все равно молодчага! Следующее дежурство твоё. Ну-ка глянь, что там Елена Акимовна у нас тормозит. Скоро дрова привезут, а мы до сих пор не жрамши.
На продовольственном фронте всё было готово. Бабушка шла навстречу, держа в вытянутых руках кастрюлю с горячим борщом. Я развернулся и побежал впереди, чтобы вовремя открыть для неё дверь, а когда появился из-за угла, дед уже открывал калитку и здоровался с отцом Вальки Филоновой. На улице тарахтел трактор. Насколько я понял, мы к столу не успели.
Валерий Иванович приехал на "бобике" с опущенным брезентовым верхом. Был он в синей рабочей спецовке, при папке с надписью "Дело" и в хорошем, боевом настроении. Увидев меня, вскинул руку в приветственном жесте и весело крикнул:
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
