Insecta
Она утверждает, что раньше могла летать.
Наверное, врет. А если не врет — тем хуже.
Ячейка квартиры: санузел, плита, кровать,
За стенкой соседка, ворча, доедает мужа.
Им в такт телевизор хрипит, выдыхая гимн:
"Сплотимся... во имя... на благо родной отчизны..."
Она разгоняет ладонью табачный дым.
Февраль не кончается добрую четверть жизни,
Скелет батареи утратил былой нагрев,
Немытые стекла в секрете хранят погоду.
Напротив подъезда живет муравьиный лев -
Он ест должников, что не платят за свет и воду.
Тягучие сны заменяют собой смолу,
Где плавятся странные запахи, звуки, люди...
И ангел небесный ее подает к столу
Нездешнего бога на самом красивом блюде.
У неё внутри звенят золотые гаечки...
У неё внутри звенят золотые гаечки, гомонят бубенчики, шепчутся шестерёнки.
К девяти утра в палату приходит нянечка, начинает мыть полы и менять пелёнки.
Из-за двери тянет хлоркой, тоской и плесенью; надо ждать, глотать лекарства, считать тик-таки.
А настанет вечер — спустится с неба лесенка, и по ней поскачут львы, козероги, раки.
Дили-динь-динь-дон — ступеньки поют под лапами, голубой телёнок тычется влажным носом...
А врачи кололи руки, светили лампами, подарили куклу (у куклы такие косы,
как у мамы), врали: мамочка стала ангелом и теперь живёт на самой пушистой тучке.
А она на всякий случай кивала — мало ли? — и смеялась: трудно, что ли, соврать получше?
В циферблате солнца зреют минуты-семечки. Бубенцы в груди лишились последних звуков.
Часовщик, кряхтя, встает со своей скамеечки, близоруко щурясь, тянется острой штукой,
улыбаясь, гладит стрелки — щекотно, весело... рядом с ним крылатый кто-то выводит гаммы...
Ей сегодня можно будет взбежать по лесенке и пройтись по тучкам: вдруг там и вправду мама?
К вопросу о ловле драконов на блесну
Ты вдыхаешь горький запах моих волос:
сигаретный дым, выхлопные газы.
Чудо кончилось, счастье вытекло, не срослось.
Как ты думаешь — может быть, лучше сразу?..
У меня, поверишь ли, кроме слов и слёз -
ничего за пазухой,
да и слёзы, увы, сухи
и на вкус отдают трухой.
У кого-то слова — грехи,
а мои полны чепухи
и шуршат во рту шелухой.
Не выходит нежно, тонко. Едва коснусь -
ножевая рана, абсцесс, удушье,
гаснет свет, идёт в пике нитевидный пульс,
медсестра уходит курить снаружи,
некролог, поминки, и водка пресна на вкус,
как вода из лужи.
И любовь, и нежность — в крошку под каблуком.
Я давлюсь густым молчанием ни о ком.
А тебе мои слова — прошлогодний снег,
календарь погоды на время оно.
Ты приладишь леску к самой большой блесне
и пойдёшь на крышу ловить драконов,
вышивать на небе звёзды, гулять во сне
по чужим балконам
(чьё-то счастье с руки кормить,
чей-то страх унести с собой),
из кармина, лазури, хны
сотворить на коленке мир -
жёлтый-розовый-голубой,
бросить всё и нырнуть в закат
за воздушным змеем...
Я останусь ждать.
Только это я и умею.
Осторожно, злая хххххх
Да и к чёрту чужую нежность, чумную жалость,
Оголтелую жажду, жасминовый летний снег -
Это финиш, девочка. Выдохни: добежала.
А теперь — на старт, начинаем второй забег.
По загривку — дрожь, неизвестность хохочет в спину.
Настигают, слышишь? Быстрее, ещё быстрей!
Позади асфальт закипает и воздух стынет,
Осаждённый город плавится на костре,
Из багровой тьмы выбираются смерть и голод.
Как бледны их кони, как вычурны удила!
Но страшнее всех та, что следом спешит на волю.
Да беги же!!! Впрочем, поздно. Она пришла.
Всё равно догонит, обрушится смрадной тушей,
Подомнёт, раздавит, сломает тебе хребет.
Да, любовь. Увы, такая. Бывает хуже.
Я прошу, поверь — бывает намного хуже...
Нет, прости, нельзя показывать на себе.
О яблоках
А. М. Тьюринг — английский математик, логик, криптограф, оказавший существенное влияние на развитие информатики. Покончил жизнь самоубийством из-за обвинений в гомосексуализме, съев отравленное яблоко.
Отравленное яблоко у губ...
Ты будешь Белоснежка или Тьюринг?
Сажать цветы, насвистывать ноктюрны,
Валяться в плексигласовом гробу,
Сменять тюрьму на медленную жизнь
До скорой смерти с запахом миндальным —
Чтоб непременно зрители рыдали,
Свою сентиментальность ублажив...
А мне оставишь мачеху, врача
(Не принца, нет, я не умею — принца),
Казенный блеск наполненного шприца
И скучную работу палача.
Итак, решили. Камера, мотор!
... Румяный бок, прилипшая солома,
И пахнет детством, сидром, Авалоном —
И вечностью, прокисшей до оскомы,
И счастьем, просто счастьем — до сих пор.
Палка, палка...
Палка, палка, сверху рожа -
Знаю, вышло непохоже,
Только ты теперь герой,
Милый мой.
А герою — ать, ать, ать -
С кем-то надо воевать.
Я создам тебе врага:
Когти, жвалы и рога,
Можно палкой тыкать в глазик -
Станет дергаться нога.
Как закончишь этот квест,
Поезжай в Угрюмый лес
Орков рвать, как Тузик — грелку
(Ну, пока не надоест).
Носик, ротик, огуречик...
Ой, сломался человечек!
Мы починим наш картон -
God mode on!
В круговерти праведных войн и боен,
В суете постелей, в угаре драк
Ты сперва хотел умереть героем,
А теперь уже безразлично, как.
Безразлично, слышите?! Нет, не слышат:
Жрут, орут, поют на один мотив,
Но герой народу назначен свыше,
И ему не смыться, не заплатив.
Это вбито в камень, в подкорку вшито,
Это каждый носит промежду глаз:
Обещал защиту? Давай защиту!
Не уйдешь, покуда ты всех не спас!
Черный камень, белый дым,
Наш герой непобедим!
Если кто убьет героя,
Сам становится таким.
А теперь иди, дружок,
Отрабатывай должок!
И был день, и была ночь
Открываешь глаза — открывается ад.
Это просто какой-то тотальный изврат:
Ты не сын и не муж, не отец и не брат,
Не творец, а, скорее, творила,
И слова твои мухами мрут на лету,
И безвидной земля остаётся, а ту,
Что ты всё-таки создал в крови и в поту,
В первый день пополам разломило.
Но бездарность упорна, ты станешь опять
Недоделанный мир по слогам выпевать.
Перемешаны небо с водою? Плевать!
Отожмём через ситечко позже.
Ненавидишь границы, не видишь краёв,
Не умеешь один и не любишь вдвоём,
Прорастаю из семечка в слове твоём,
Письмена проступают на коже.
Ни надежды, ни смерти, ни шанса сбежать...
Ледяное безмолвие, огненный шар,
Между ними — натянутый волос, дрожа,
Ожидает неверного шага.
Упаду или нет? Что на той стороне?
Но чужая мелодия бьётся во мне,
И нелепые крылья растут на спине,
И язык превращается в жало.
ночью очнешься на скомканной простыне
выпьешь воды прогонишь остатки сна
лишь бы прошла фантомная боль в спине
и перестала ядом горчить слюна
Середина лета
...А бывает: сойдешь с ума и шепнешь "спасибо".
Скука, пыль и жара. Хеврон. Середина лета.
Можно вешать белье — закончились дни хамсина,
Можно пить на веранде чай, заедать щербетом.
Садик маленький, Сара особенно любит розы.
В Балаклаве росли не такие, но запах, запах!
На качалке — потертый том диссидентской прозы
(Современную прозу Абрам не выносит на дух).
— Что-то Айзек давно не пишет, — вздыхает Сара.
— Неужели так трудно — для матери пару строчек?
Я в последнее время себя ощущаю старой,
Мне бы внуков дождаться, да вот не спешит сыночек.
Как вернется — скажу ему. Кстати, соседка Варда
Забегает частенько, на фото глядит украдкой.
Поженились бы. Айзек тогда не уедет, правда?
Только черная рамочка смотрится как-то гадко.
Улыбается Сара. Над садом витает вечер.
Отвернувшись привычно, Абрам вытирает слезы.
Тридцать лет — а как будто вчера... и ничуть не легче.
На Голанских высотах безумствуют розы, розы...
