|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Глава 16. Ведовство по кубански
До позднего вечера я не находил себе места. Всё думал о предстоящей поездке. Глаза бездумно блуждали по одной и той же странице книги, не считывая с неё никакой информации. Радио раздражало. Все передачи сливались в один, ничего не значащий, фон. Даже песня из кинофильма "Встречный" не будила в душе прежних эмоций.
"Нас утро встречает прохладой, нас ветром встречает река..."
Стоило лишь услышать эти слова, в детстве мне хотелось куда-то бежать, что-то делать. Чувство гордости, сопричастности с великой страной, переполняли душу неповторимым восторгом. Теперь же, прослушав текст и мелодию, я чуть не заплакал.
Сволочь! — сказал я себе, битому жизнью, старому человеку, — ну, что тебе сделала эта песня? Почему ты не захотел, чтобы она звучала по радио до самой твоей смерти? Неужели было так трудно не называть пионерский галстук "ошейником", не издеваться над помполитом, пользуясь его малограмотностью, не рассказывать анекдоты о Брежневе? Каждый день своей взрослой жизни ты убивал веру в эту страну и в себе, и в тех, кто стоял рядом. А потом еще удивлялся, когда развалился Союз.
Весь в расстроенных чувствах я вышел во двор. Как у условно выздоровевшего, была у меня теперь свобода передвижения без права выхода за калитку. Взрослые были при деле. Дед копался в стиральной машинке. Затягивал гайки крепления двигателя семейным ключом. Судя по тазику с грязной водой, в котором гуляла грязная мыльная пена, бабушка здесь уже побывала и теперь готовила начинку для пирожков. Без них в дороге никак. Мимо смолы прогрохотал на бричке Иван Прокопьевич. Обернулся, кому-то кивнул головой. Из-под соломенной шляпы мрачно свисали усы.
Наивные люди благословенного времени. Работа по дому и на земле у них не считалась работой, высшим судом и совестью была людская молва. Проявлялись у этого поколения и другие нелепые принципы и табу. Нельзя было, например, целиться в человека даже из игрушечного ружья. Поэтому мы, пацаны, уходили играть в войну на дальние капониры. Во время оккупации, немцы там расстреливали партизан и евреев. Вот и не строились люди на капонирах — примета плохая.
Я поискал глазами свой маленький велосипед.
— Забыл, — честно сказал дед, проследив за моим взглядом. —
Не до него было, столько мороки! Достану, когда вернешься, ни к чему он тебе сейчас. Я ведь, Сашка... от чёрт! — он захлопал себя по карманам, — ты не видел мои очки?
Насколько я помню, этот вопрос он задавал чаще, чем "что получил". Очки были на месте. В смысле, у деда на лбу. Именно там он их всегда забывал. Разобравшись с проблемой, Степан Александрович повеселел, отложил в сторону крышку, закурил армавирскую "Приму":
— Я ведь, Сашка, твоего "Школьника" когда еще разбирал? — ты и в третий класс не пошёл. "Собачки" там никуда не годятся, вконец износились. Заднюю втулку надо менять, а где её взять? В магазинах таких нет. Ты бы это, натаскал воды из колодезя. Будем с тобой стиральную машинку испытывать.
— Худобу не забудь напоить, — поддакнула бабушка. — Да смотри там, не надрывайся, по полведра набирай. И яйца свежие в сажке посмотри.
Не любит она без хорошего дрына бывать в загоне для кур. Боится петуха Круньку. Он и, правда, дикий, дурной. На прошлой неделе так шпорой её саданул, что до сих пор хромает. Кидается даже на деда. А голову ему не свернули только лишь потому, что, больно красив, подлец. Таких петухов рисуют на иллюстрациях к русским народным сказкам. Да и любимец он мой. Вырос у меня на руках из пушистых комочков. Как хозяина чтит. Только откроешь калитку — Крунька делает вид, что убегает. Сделаешь пару шагов в его сторону, он голову в плечи — и, типа, оцепенел. Посадишь его на колено, шею почешешь, брови погладишь:
— Круня хороший!
Торчит, падла, и белыми пленками глаза прикрывает...
Вода в нашем колодце опустилась до нормального уровня, но дно еще не просматривалось. Скоро осядет муть, и только мокрая полоса на нижнем наборном кольце, будет свидетельствовать о том, что до этой границы поднималась река. Такое оно, здешнее лето.
Живность я напоил. Если бы не петух, мне бы не дали сделать даже такую малость. А вот за чистой водой на железку, бабушка сходила сама. Ту, что я натаскал для стиральной машины, она конкретно забраковала:
— Дюже грязная. Все простыни извозюкаю.
— Да ты никак стирать собралась?! — наконец-то догнал дед.
— Что не так?! — Елена Акимовна подбоченилась. — Я выварку для чего ставила? Пашка вон, пододеяльники принесла...
Железная логика. Непробиваемая.
До поздних июньских сумерек в нашем дворе пахло хозяйственным мылом. Его измельчали на крупной тёрке. Перед загрузкой белья, в тёплую воду добавляли немного соды. Всё согласно инструкции, которая нашлась за божницей.
После ужина бабушка наведалась к Пимовне. Заодно отнесла
тарелку с "отдачей". Вернувшись, сказала:
— Отправление в пять. Чтобы был на ногах. Никто тебя три раза будить не будет.
Как долго ждать до утра!
* * *
Этой ночью я больше всего боялся уснуть и очнуться в своём изношенном теле, так и не подступившись к главному делу обоих своих жизней. Уж чего-чего, а счастье моя мамка заслужила сполна.
Забылся после полуночи и видел сон красочный, яркий. Как будто бы я под водой плаваю, но при этом дышу свободно, без всякого акваланга. Дно подо мной белое, типа того, что песок, и будто бы солнцем освещено.
Главное сплю я, а всё хорошо слышу: вот собаки соседские занялись, Мухтар пару раз подгавкнул. Движуха какая-то началась за нашим двором. Внутренние часы говорят, что времени около дела, а просыпаться никак. Еле-еле бабушка меня растолкала. Так я и вышел на улицу, в трикотажном, спортивном костюмчике, фуфайке ниже колен, с объемистым уклунком в руке, в надежде, что по дороге досплю.
— Ты ж там смотри, веди себя хорошо, чтобы перед людями не было стыдно! — не смолкало у меня за спиной.
Темень кругом, не видно ни звезд, ни луны. Прохлада свежит после теплого одеяла. Так пробирает, что я аж глаза открыл.
Тут Пимовна на паре и подкатила. Телегу и упряжь, насколько я понял, она "позычила" (заняла) у дяди Коли Митрохина. На нашем краю такая одна: без рессор, но на мягкой резине. И лошади, вроде, тоже его. Только гривы в косы заплетены.
— Тпр-р-ру! — властно сказала бабушка Катя, слегка потянув вожжи, — Садись, Сашка! В ногах правды нет. Доброго ранку, соседи!
Дед поднял меня под микитки и посадил на передок, рядом с возницей. Бабушка подстелила домотканый дерюжный коврик и подоткнула под зад подолы фуфайки.
— Здравствуй, Катя. Ну, в добрый путь!
Утренний воздух гулок. Сухая веточка хрустнет, а отзвук такой, как будто щелкнули ногтем по коробке гитары. Казалось бы, чему в той телеге греметь? Но на нашей грунтовке, растрясет и дорожный каток. Сплошная булыга. Не утрамбовалась еще.
Куда подевалась взрослая сдержанность? Главный вопрос жизни готов был уже сорваться с моего языка, но Пимовна будто прочувствовала, осекла:
— Молчи, Сашка, не до тебя...
Она и правда была чем-то расстроена. Сидела нахохлившись и о чём-то сосредоточенно думала. В дорогу оделась просто: серая невзрачная кофта, боты "прощай молодость" и шерстяной красный платок, повязанный по-комсомольски. Как у пиратов Карибского моря, с узелком на затылке.
Уже начинало светать, когда мы подъехали к дальнему броду через нашу речушку. Горизонт полыхнул и алые блики скатились на перекат. Кони потянулись к воде, но не успели сделать и пары глотков. Нетерпеливые вожжи всплеснули над рыжими спинами. Сминая мелкие камни, телега рванулась по пологому берегу, вверх и вперед, к солнцу.
— Что это тебе летом болеть вздумалось? — спросила бабушка Катя, как будто, в иное время болеть не зазорно.
Я искоса глянул в её лицо. Оно преобразилось, помолодело. Выцветшие глаза, как будто вобрали в себя зелень росистого луга, мимо которого мы как раз проезжали.
— Гланды, — запоздало пояснил я. (Удивился, конечно, этой метаморфозе, но не подал вида). — Из-за них я все время болею. Как перемена погоды, так первая простуда моя. Врач на Камчатке сказал, что пока их не вырежут, я даже расти не буду.
— Это врач так сказал?! — переспросила Пимовна с таким осуждением в голосе, что даже мне стало за него стыдно. — Даже я, деревенщина необразованная, и то знаю, что, если у человека отрезать мизинец, он его будет чувствовать до конца жизни. А тут горло, головной мозг рядом! Ну, не растет человек, значит, время для этого ещё не пришло. И не нужно лезть в организм со своею наукой. Тоже мне, врач! А ну, повернись к солнцу, сама посмотрю.
Как на приеме у стоматолога, я послушно зажмурился и открыл рот.
— Левее! Голову запрокинь! — сухая ладонь надавила на лоб, чуткие пальцы осторожно ощупали горло. — Дурень твой врач. Не туда смотрел. Все хвори твои, Сашка, из-за того, что нет у тебя лобовых пазух. А гланды тут не причём.
— Как это нет?! — Вот так, проживешь всю жизнь, и только случайно узнаешь, что в твоем организме отсутствует что-то важное.
— Да ты не переживай, — успокоила бабушка Катя. — Ближе к природе будешь. Это по наследству передается, от матери или отца. Многие люди без пазух живут и ничего. В нашем роду их вообще ни у кого не было...
Возле Учхоза на телегу подсели две молодые смешливые тетки — близняшки в одинаковых ситцевых платьях. Судя по остро наточенным тяпкам, из огородной бригады. Попросили довезти до моста через Невольку — рукотворную речку с заставами для полива полей, самый большой из которых и был тем самым мостом. Копали её до революции, всем миром, по указу станичного атамана, невзирая на звания и чины. Отсюда и такое название. Сейчас-то попробуй, кого-то заставь!
Екатерину Пимовну эти девчата знали. Разговаривали с ней подчеркнуто уважительно, называли только по имени-отчеству. Зато оторвались на мне: защекотали, затормошили, ещё и чмокнули в щеку. Лица вроде знакомые, голоса, жесты. Одну их них я точно где-то встречал в той или этой жизни. А сейчас поди, угадай!
И так меня это заело, что ни о чём другом думать не мог. Когда они спрыгнули на ходу, поинтересовался у бабушки Кати: кто, мол, такие? Она мне фамилию девичью назвала, а толку-то в том? Судя по обручальным кольцам, обе они уже замужем.
За мостом кони свернули направо. Играя мышцамизашагали по бездорожью, отмахиваясь хвостами от надоедливых мух. Берег здесь был извилистым и крутым. На горизонте виднелось облако пара, поднимавшегося над источником с горячей водой. Дальше, за узкой излучиной, начинались сады плодосовхоза "Предгорье".
Будучи пацанами, мы ходили сюда купаться. А в обеденный перерыв, когда, сторожа уходят в столовую, слегка "обносили" пару сливовых деревьев. Плоды были крупными, но еще недозрелыми. От них набивалась оскомина, вязало во рту, резало в животе. Чтобы прогнать эти неприятные ощущения, мы шли к роднику с кислой, холодной водой, притаившемуся у подножия берега. В нём плавали мелкие лягушата, но нас это не останавливало. Пили по очереди и не могли напиться.
Это место стало для меня зримым воплощением фразы "тоска по Родине". Скитаясь по морям-океанам, мысленно возвращался
к неприметному роднику с его лягушатами. Приезжая домой, в отпуск, вытаскивал сюда Витьку Григорьева, попьянствовать на природе. "Стакан саданул — и домой" здесь не прокатывало. Пил до победного, пока не придёт такси. Пешочком-то ноги собьёшь...
За мостом кони повернули направо. Играя мышцами, зашагали по бездорожью, отмахиваясь хвостами от надоедливых мух. Берег здесь был извилистым и крутым. На горизонте виднелось облако пара, поднимавшегося над источником с горячей водой. Дальше, за узкой излучиной, начинались сады плодосовхоза "Предгорье". Будучи пацанами, мы часто ходили сюда купаться. А в обеденный перерыв, когда сторожа уходят в столовую, слегка "обносили" пару сливовых деревьев. Плоды были крупными, но еще недозрелыми. От них набивалась оскомина, вязало во рту, резало в животе. Чтобы прогнать эти неприятные ощущения, мы шли к роднику с кислой, холодной водой, притаившемуся у подножия берега. В нем плавали мелкие лягушата, но нас это не останавливало. Пили по очереди, и не могли напиться.
Это место стало для меня зримым воплощением фразы "тоска по Родине". Скитаясь по морям-океанам, мысленно возвращался
к неприметному роднику с его лягушатами. Приезжая домой, в отпуск, вытаскивал сюда Витьку Григорьева, попьянствовать на природе. "Стакан саданул — и домой", здесь не прокатывало. Пил до победного, пока не приеет такси. Пешочком-то ноги собьешь...
— Набрал бы ты, Сашка, водички в дорогу, — сказала бабушка Катя, доставая из-под сидения алюминиевый пятилитровый бидон и кружку. — Ох, и жарко сегодня будет!
Она ослабила вожжи и тоже вылезла из телеги. Мохнатые губы коней осторожно потянулись к траве.
На чистом песчаном дне пузырятся ключи. Играют на солнце. Нет здесь ни водорослей, ни бородатого мха. Даже трава не растет по окружности, в радиусе полутора метров. Тонкою струйкой, вода стремится из этой хрустальной чаши в русло реки, смешиваясь с мутным потоком. Как детство моё во взрослую жизнь.
— Долго ты там, копуша?
Чтобы не потревожить первозданное волшебство, осторожно вычерпываю три полных кружки. Ручеёк иссякает. Жду, пока чаша наполнится. Одуряюще пахнет полынь. Её очень много по берегам, больше, чем в наше время амброзии.
К моему возвращению Екатерина Пимовна расстелила попону,
разложила на ней традиционную кубанскую снедь: молоко, сало, вареные яйца, хлеб и соленые огурцы.
— Садись помощник, позавтракаем. И кони заодно отдохнут, травки пощиплют. Им ведь сейчас всё в гору идти. Водички попил?
— Ещё не успел.
— Зря, Сашка! Ты эту воду хоть через силу, но пей. Она для тебя полезней иного лекарства. Всегда приезжай к роднику на велосипеде и домой набирай.
— Ага, — не поверил я, — настолько полезная, что даже трава вокруг не растет.
— Потому не растет, что в ней серебра много. Это вода святая, — пояснила мне Пимовна таким убедительным тоном, что я сразу подспудно поверил. Вот тебе и деревенщина необразованная!
— Бабушка Катя, — отбросив условности, прямо спросил я, — откуда вы всё это знаете, без экспертизы в научной лаборатории? Я не про воду, а вообще. Какую траву, где и когда срывать? Сушить ли её на солнце, или настаивать на спирту? Как из неё приготовить лекарство? Книжка, наверное, специальная есть или кто научил?
— Вот делать мне нечего, — рассмеялась она, — только сидеть целый день, да умные книжки читать. Этому Сашка не учат. Оно приходит само, как твои вещие сны. Видишь, Каурый потянулся за конским щавелем, а от клевера морду воротит? Щавель невкусный, горький, но именно он сейчас ему нужен. Кто его этому научил? Почему кошка с собакой, когда заболеют, ищут по запаху нужную им траву? Книг начитались? Ты будешь смеяться, но я тебе так скажу: всё живое понимается изнутри. Для того, чтобы узнать характер ромашки, надо ею побыть. Вот тогда и поймёшь душой, с какими словами к растению подступиться, чтобы оно помогло.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
