Каждое утро он просыпается в своей тихой комнате. Потягивается навстречу солнечному лучу, что в одно и то же время заглядывает в одну и ту же дырку в шторе и всегда ложится на одно и то же место. Выкуривает сигарету и только после этого идет в маленькую ванную, чтобы окончательно смыть остатки сна. После одевает все то же пальто, что от времени из черного превратилось в темно-серое, а местами не так уж и темно. Бросает последний взгляд на свое жилище, в котором нашлось место его вдохновению уравновешенному сумбуром и беспорядком. Спускается по сорока восьми ступеням и пересекает улицу в двадцать шесть шагов. Входит в дверь кафешки, под радостный звон наддверного колокольчика и садится в самом углу. Всегда одна и та же рыжая и конопатая официантка с удивительно неправильным, но прекрасном в своей неправильности, лицом и поразительно обычной фигурой, всегда одинаково спрашивает, чего он желает. А он всегда одинаково кривовато улыбаясь, отвечает, что желает создать мир, но удовлетворится чашкой кофе. Она всегда одинаково любезно кивает и исчезает, чтобы тут же вернуться с ароматным напитком в руках.
— Как вы думаете, прекрасная девушка, что нужно для того, чтобы создать мир? — вопреки привычному ходу и распорядку спрашивает он.
Она пожимает плечами и неожиданно отвечает:
— Нужно быть немножко безумным, отчаянно бесшабашным и не побояться растворить себя в своем творении. А вообще, нужно просто отдаться чувствам. Не бояться ошибаться, ведь даже ошибки имеют смысл.
И он неожиданно понимает, что она права. В каждом слове. Так просто.
— Благодарю вас, прекрасное создание. Возможно, вы только что стали искрой, что разожжет пламя. Станет началом чего-то великого.
Она мило краснеет и исчезает.
А он допивает утренний кофе и выходит на улицу, что кишит заспанным людом, спешащим и бесцветным и своей одинаковости.
Закуривает и быстрым шагом преодолевает и двадцать шесть шагов до своего дома и сорок восемь ступеней, до своей двери. Привычно протяжно заворчал замок, позволяя ключу ворочать механизм, спрятанный внутри древесной плоти двери. Сбрасывает пальто, отшвырнув его в дальний угол, забросаный важными вещами, которые нельзя выбрасывать, но и разобрать не хватает времени и сил. И садится на стул перед мольбертом.
И вот только теперь все каждый раз иначе. Стоит раствориться в этом сладком, будоражащем кровь чувстве, как мир вокруг изменяется. Каждый раз все иначе.
Серый грифель скользит по шершавому листу. Выводит линии, штрихи, точки. Обрисовывает контуры и обозначает тени. Творит. Он создает нечто, чего никто и никогда не видел. Мир, в котором застыло время, запечатлев момент... Какой? Никто, даже он, не знает еще, что это за мир, что за момент. И все же он продолжает водить серым грифелем по бумаге, повинуясь тому внутреннему чувству, что каждый раз приводит его в восторг и ужас.
Бывает, что вокруг начинают подниматься горы, вершинами касаясь облаков на небе. Обрастая деревьями и цветами. Омываясь стремительными, неистовыми потоками. Взлетают в небо птицы и прыгают по скалистому склону горные козы. Светит солнце, или наоборот. Но это пока не важно. Ведь все это только серый грифельный набросок его мира.
Но потом он смешивает краски и мир, серый и унылый оживает. Порой ему кажется, что он слышит, как поют канарейки в густой зелени или фыркает выдра на берегу реки...
Бывает, его мир — это только камни, лава и пепел. В нем нет жизни и места живому. И никогда не найдется. Даже небо в нем не синее и даже не серое, а красное. Но от этого он не любит его меньше. Понимает, что такой мир тоже часть его.
Бывает, его мир огромный, а бывает — совсем крошечный, размером с человеческий зрачок, отражающий здание напротив. И все же и он тоже часть его души.
Но в нем никогда не бывает людей. Возможно, и подразумевается их существование, но люди не часть его души. Они чужды ему, потому что в них слишком мало красок. Они слишком бесцветны.
И все же эти миры правильные. Идеальные. Ненастоящие.
Со скрипом ломается грифель, оставляя уродливый, неправильный росчерк. Но едва он собирается сорвать и выбросить очередной испорченный лист, как рука замирает навесу. Миг он думает, позволит ли миру стать таким неправильным, неудобным, но... возможно, живым. Не испугается ли?
И сломанный грифель летит в сторону. Не будет больше набросков. Будут краски. Безумные. Неправильные. И только яркие.
И кровь снова вскипает. Смешиваются алый в цветах и сочный зеленый в травах. Глубокий синий неба с горячим оранжевым солнцем. И каждый мазок. Неправильный. И прекрасный в своей неправильности рождает его идеальный мир. Где на берегу лавовой реки мирно пасутся лани на зеленых лужайках. Где летают птицы, в окрасе своем смешавшие все цвета радуги. И ему уже не кажется, он слышит, как они поют. И неправильные реки несут свои воды не вниз по склонам, а вверх, нарушив все правила и законы мироздания. А звезды яркие, не смотря на не менее яркое солнце. И здесь не будет ночи, не будет зимы...
Внезапно рука выводит огненные волны. Он еще не знает, что это будет. Даже не догадывается. Но появляются краски, контуры, оттенки, и форма обретает смысл. И он сам не понимает, почему в его мире появился человек. Женщина. И только приглядевшись, понимает, что это официантка с неправильным и прекрасным в своей неправильности лицом. И даже бросает растерянный взгляд на дырку в шторе, словно она может ответить на его недоумение. А после переводит взгляд на замусоленное зеркало, отражающее сухого мужчину, измазанного красками, с трехдневной щетиной и безумным блеском в глазах.
Но это всего лишь миг. И вот он снова в своем новом неправильном, безумном мире. И даже не один. И ветер, напоенный сладостью диковинного несуразного, словно изломанного нервозного цветка, путает волосы. А она улыбается, стирая краску с его лица, просто наслюнявив подол голубого платья. А он счастлив. Они вдвоем в этом мире. И она счастлива с ним. И он принимает решение.
Возможно последнее в его жизни. Они останутся здесь. Навсегда. Вдвоем. И всегда будут вместе, столетия, пока не осыплется трухой бумага, что приняла на себя всю яростную жизнь красок.
И теперь ему было плевать, на свое желание стать знаменитым. Скорее всего, так и случится, но он этого никогда уже не узнает. Серые и бесцветные люди будут восхищаться его творением, его миром. Будут на пену исходить критики, силясь найти изъян в идеальном. Возможно его картину, его мир продадут с аукциона за баснословные деньги. А после украдут из чьей-то частной коллекции, чтобы продать вдвое дороже. Появится множество репродукций и подделок. Но только она будет по-настоящему прекрасной. Потому что в ней будет жить он, его душа и вдохновение. И она, его искра, из которой родился целый мир...
— Так чего желает господин?
Он переводит взгляд на девушку, застывшую над столиком в ожидании заказа, моргает и улыбается.
— Господин желает создать мир, но удовлетворится чашечкой кофе. — и повинуясь внутреннему порыву спрашивает. — Как думаете, что нужно для того чтобы создать мир?
Девушка пожимает плечами и отводит взгляд.
— Если бы я знала ответ на этот вопрос, то не работала бы официанткой, господин.
