Он проснулся внезапно, рывком сел на кровати с твердым матрасом, и широко распахнутыми глазами вгляделся в окружающую темноту. Сквозь плотную портьеру сочился намек на серость, легкими мазками набрасывая контуры окружающих предметов. Сознание отстраненно отметило, что времени примерно между тремя и четырьмя часами ночи — или утра, как кому нравится. Конец собачьей вахты, раздолье для диверсантов. Но отчего он проснулся?
Острый разум стремительно сбрасывал наваждение, привычно докапываясь до самой сути. Это был не звук — только не здесь, где даже кузнечики стрекотали исключительно по команде Власика. Не свет, не запах. Что же? Потом он осознал, что ответ уже известен ему, только вот крылся в таких вещах, которых он не касался всерьез со времен духовного училища и семинарии.
Что-то изменилось в мире. Словно щелчок по туго натянутой струне пробудил низкий басовитый гул, ввинтившийся в кости черепа и на миг помутивший яркий цветной сон, какие он изредка видел. А потом в сон струйкой тумана прокралось... нечто. Вот! И, поняв, что обнаружено, оно навалилось на него душным ватным облаком.
Человек на кровати замер, мертвой хваткой вцепившись в изголовье. Веки его были плотно сомкнуты, а искаженное лицо и частое дыхание свидетельствовали о какой-то страшной внутренней борьбе. Капли пота обильно серебрились на лбу и висках в полумраке комнаты. Когда первый луч рассветного солнца озарил горизонт, человек открыл глаза. Краткий миг в них еще клубилась чернильная тьма, однако тут же сменилась знаменитым тигриным прищуром.
— Крыса, дада шени! — хриплый, исполненный ярости гортанный клекот прорезал тишину. — Хотел мою волю превозмочь? Знал бы, каких Врагов я сокрушил, какие звери у меня с рук ели и едят! Бленхеймский бульдог еще потягался бы, но не ты, слизь. Поскачи-ка!
Какое-то время в комнате стояло напряженное молчание. Вдалеке хлопнула дверь, послышались приглушенные голоса. Завелся автомобиль. Нужно было вставать и идти, совершать далее всю ту колоссальную деятельность, большей частью скрытую от досужих глаз, которой он занимался изо дня в день в течение многих лет. Сталкиваясь с очередной поражающей воображение тупостью и перегибами, зверел, ярился, но никогда не принимал решений не на холодную голову. А тупости было много. Страна отчаянно нуждалась в образованных людях, и кадры решали все. Тупости было настолько много, что иногда он сам уже не верил, что что-то выйдет, но продолжал демонстрировать окружающим непоколебимую уверенность и твердость Лидера. Это работало. Он дисциплинировал не только других, но и себя. Главным образом — себя. Просто запрещал падать духом и работал, а когда сил не оставалось совсем никаких, оставался один в кабинете и на несколько минут позволял себе снять почти приросшую к лицу маску. Но теперь все должно было измениться. Этот... уошинг-менеджер вакуум-клининга не понимал и сотой, тысячной доли того, какую надежду вручил ему своим появлением.
Нет, не "знанием" того, что нужно поставить командирскую башенку на Хрущева и расстрелять Вертикалова. Частности не особо интересовали его — для них существовали специалисты. Ум государственного деятеля зрел другое, стократ более важное. Самое страшное в принятии Решений, как водится, сопровождаемое вечным цейтнотом и титанической ответственностью за их последствия — "Nebel des Krieges", "туман войны". Фон Клаузевиц знал, о чем писал. Не дающая покоя уму и лесным пожаром пожирающая нервные клетки неопределенность. Но если разум, привыкший действовать (и успешно!) в таких драконовских условиях, получал даже самый крошечный просвет впереди... О-о!
Препарировав память этого... уошингера, он обрел не кусочек — целый материк ярко освещенной местности, от которого во всех направлениях разбегались миллионы нитей первичных, вторичных и прочего порядка связей. Будущее... Даты и суммы менялись подобно текучей воде, фамилии и события колебались жидким студнем, нанизанным на шпаги природных катаклизмов, координат месторождений и эпохальных открытий. Теперь он знал главное — тенденции и ключевые вехи. Все остальное было в его власти.
Он легко поднялся на ноги, застегнул френч и шагнул в дверь с непривычной улыбкой на лице, от которой у одних встречных подгибались колени, а в сердцах других выше разгоралось пламя.
— Хрен вам, а не пятьдесят третий, дада шени. — затерялись в усах тихие слова. — Электроника, атом, коммунизм. Бугага!
