— Ввиду отсутствия однозначных доказательств суд присяжных заседателей принял решение отказать в вынесении приговора и снять с обвиняемого, Докху Гаяссади, все обвинения. Также суд...
Джером, едва только услышав об отказе, понял: мир для него кончился. Кончилась жизнь. Исчез смысл. И дальнейшие словоизлияния судьи он уже не слушал. Не услышал о встречном обвинении в лжесвидетельствовании, публичной клевете, оказании непрямого психологического давления на семью мистера Гаяссади...
Всё, что имело смысл, исчезло.
Умерло.
Потрёпанная фотокарточка, нервно удерживаемая в подрагивающих пальцах, бережно прикрылась ладонью — всё, что осталось от дочери. Джером понял, что теперь не сможет посмотреть в глаза девочке, запечатлённой на фотографии, просто в силу того, что проиграл самый важный бой в своей жизни. И после сегодня — жизни больше нет.
Адвокат, коснувшись плеча, привлёк на миг его ускользающее внимание, покачал головой: при всём его красноречии и сотнях выигранных дел — они бессильны.
Мужчина медленно поднялся, не обратив внимания на опрокинутый стул и зашумевший зал, на вспышки камер и жужжание новостных стримдронов. Окинул тяжёлым взглядом коллегию присяжных, ухмыляющегося адвоката, защищавшего Гаяссади, самого Докху Гаяссади, темнокожего здоровяка с хищным носом и смуглой кожей, хранящего непроницаемое выражение лица судью, государственного обвинителя...
Нет. Нет ему справедливости.
Там, где всё решают деньги и связи, простому учителю обычной коррекционной школы надеяться не на что. Нет справедливости в мире, нет возможности жить.
В этот дождливый полдень Джером Кларк ощутил, как внутри него поселилась пустота. Ребёнок, дочь — та, кто держала его в этом мире, та, ради кого он жил — мертва. И смысла цепляться за существование больше нет. Нет жизни.
И он сам не жилец в любом случае — клан Гаяссади имеет достаточно средств и связей, чтобы в один прекрасный день кто-нибудь обнаружил труп Джерома без следов насильственной смерти. Или не найдут. Так же, как родителей и опекунов тех, кто стал жертвами Гаяссади.
Нет жизни. Не будет...
Джером Кларк почувствовал, что и сам ухмыляется. Зло и хищно. Если бы он видел себя со стороны, то понял бы причину, по которой смотревшие на него вздрогнули и почувствовали дискомфорт.
Весело скалящийся Гаяссади, кажется, первым понял, на что решился Кларк, посерел, подпрыгнул на стуле, суматошными жестами показывая на учителя...
А губы Джерома в это время произносили формулу справедливости — последний шанс, тропа висельника, билет в один конец:
— Non invenire justitiam in populum et Deus...
Адвокат, судорожно икнув, попятился назад, не оглядываясь, сгребая пустые стулья и задевая локтями головы сидящих. Он первым узнал слова формулы.
— ...levavi anima mea suam...
Адвокат Гаяссади, наплевав на степенность и репутацию, на почтенный возраст — в числе первых спешит к дверям.
— ...et fiduciam in defendedo et justitia, Profundum[1]!
И охрана не успевает пресечь произнесение формулы. И лавровый венок, венчающий кресло судьи, на последних словах рассыпается чёрной пылью, подтверждая, что крик души услышан, понят и принят.
А Джером с тоской смотрит на фотографию:
— Прости, Кэсси, это всё, что я могу сделать...
Кларк не видит, что творится снаружи здания суда. Не видит, как опускаются бронезаслонки и решётки, отсекая путь наружу. Не видит, как трёхэтажное здание накрывает силовой купол, отсекая любую связь с внешним миром. Не видит, как спешат к судейству броневики полицейского спецназа, почти опережая скоростные стримдроны новостных издательств.
Кларк не видит, как у здания паркуется электромобиль, как из него выходит девушка. Не видит, как она с лёгкостью проходит сквозь непроницаемое поле и, поправив широкополую мужскую шляпу, неторопливо цокает каблучками по асфальтобетону тротуара и мрамору ступенек.
Не видит.
Но чувствует.
Чувствует по праву первого. По праву Того-кто-произнёс-формулу.
А чуть позже почувствуют и остальные.
Джером Кларк не оборачивается — ему это не нужно. Чтобы понять, что Судья уже в зале заседаний, достаточно лишь посмотреть на серые лица Гаяссади, верховного судьи и секретаря. Последняя, впрочем, держится на удивление достойно, и очень скоро её взгляд с испуганного меняется на полный восторга и интереса.
Цокот каблуков затихает слева от Джерома. Кларк почти не дышит. Учитель готов поклясться, что чувствует кожей обжигающий холодным пламенем взгляд Судьи.
Но — формула произнесена и услышана. Поздно отыгрывать назад. Да и незачем.
И мужчина медленно поворачивается к Той-кто-несёт-справедливость.
Безупречно красивая и обманчиво молодая девушка. Кожа белая настолько, что даже снег и молоко кажутся излишне грязными на её фоне. Оранжевые глаза в окружении густых ресниц, мягко сияющие в глубине великолепным янтарём. На девушке строгий чёрный полуделовой костюм: свободные брюки, приталенный пиджак, жилет; белая блуза с галстуком-заколкой и маленькие чёрные лакированные туфельки. Через левую руку переброшено лёгкое пальто, а на голове покоится мужского покроя шляпа с широкими полями. Волосы её, заплетённые в толстую косу, чернее смоли, окропившей антрацит.
Внимательные глаза не смотрят на Кларка. Зрачки девушки устремлены на фото, что держит мужчина.
А Джером понимает, что не надо бояться. И поздно, и смысла уже нет.
Перед ним стоит Судья. Одна из Тех-кто-приносит-справедливость, когда человеческие законы перестают работать, когда истина попрана и правда растёрта в пыль. Судья, Прокуратор, Юстициар... У них, поднявшихся из Глубины, много имён.
От Докху и со стороны скамьи присяжных заседателей ощутимо тянет мочёй и экскрементами — даже убитое сложным переломом носа в детстве обоняние не способно отфильтровать мерзкий запах, что уж говорить о девушке, поджавшей бледно-коралловые губы так, что они превратились в узкую полоску?
— Ты произнёс формулу, — утвердительно произносит девушка, и учитель кивает в ответ. Ему чудится, будто едва ощутимый ветерок легко и деликатно прошуршал под сводами черепа. — Жаждущий справедливости, человек Джером Кларк, я, Судья Эмилия Вонг, подтверждаю твой вызов.
Адвокат Гаяссади мелко трясётся, но, всё же, находит в себе силы шагнуть вперёд:
— Протестую! Коллегия присяжных заседателей уже утвердила оправдательный приговор...
Губы девушки слегка ломаются в подобие улыбки, лёгким движением она снимает шляпу, кладёт её на стол, на спинку стула небрежно бросает пальто. Маленькие чёрные рожки, как ни удивительно, очень органично смотрятся на высоком лбу.
— Репарационный Кодекс, Раздел 3, "Судейство и законодательство", статья 92, параграф 1, — ровным, мелодичным голосом оповещает Эмилия. — Директива 17 Свода о мире, директива 4 Хартии новой независимости, поправка-9 обновлённой Конституции ОША. Этого достаточно, или мне огласить весь список законодательных актов, распоряжений и заключений?
— Достаточно, — почти не заикаясь, подтверждает верховный судья.
Девушка внимательно смотрит в глаза Джерома. Кларку нечего скрывать, и он раскрывает сознание перед ней — рефлекторно, на одной лишь жажде справедливости.
— Ты знаешь цену, — утвердительно говорит Эмилия.
— Знаю. И отдаю меру, — кивает мужчина.
— Услышала. И принимаю меру, — завершает слова официального договора Юстициар.
А Кларк впервые за долгие годы чувствует себя уверенно. Цена неподъёмна мерой людской, но он в состоянии её дать. Любой человек в состоянии её дать. Почти любой.
Прокуратору Глубины не нужно проводить ознакомление с материалами дела. Не нужно опрашивать свидетелей, слушать доводы и вступать в дебаты с адвокатской защитой, выслушивать путанные, сбивчивые показания и оперировать огромным сводом юридических правил, законов и уловок.
Глаза девушки медленно светлеют, наливаются струйками золотисто-оранжевого не то дыма, не то пламени, сочатся светом, бросая тёплые блики на бледную кожу, отчего та, кажется, на короткое время принимает нежно-розовый оттенок.
Кларк не эспер, не владеет даром прекогнистики — способностью предсказывать будущее, но он знает, что сейчас произойдёт. Недаром вокруг Судьи начинает медленно виться чёрный туман — едва заметный, он с каждым оборотом вокруг девушки набирает плотность, растёт в размерах.
Краем глаза Джером видит, зак по стенам, потолку, полу разбегаются крохотные дроны-пауки, на их спинах сияют ломаные узоры странной конфигурации — это наблюдатели, посланные дежурным Куратором от Тумана: они зафиксируют все события, всё, что будет происходить сейчас в зале — и их всевидящие глаза дотянутся туда, где у стримдронов будут только засветки, помехи и белый шум.
Удивительно тёплые пальцы Юстициара накрывают ладонь Джерома, и он не уверен, говорит ли девушка, или передаёт ему мысли прямо в сознание:
— Ничего не бойся, Джером. Сейчас просто станет темно.
Учитель не боится. Лишь сильнее сжимает фотографию пальцами — ему кажется, что порывы чёрного тумана с лёгкостью могут вырвать из рук последнюю память о дочери, вырвать — и унести туда, где он её никогда уже не найдёт...
А оранжевое пламя, бушующее в глазах Судьи, льётся наружу, касается лица Кларка — и не обжигает.
И когда туман Глубины, резко расширившись, полностью укрывает собой зал, он просто закрывает глаза: незачем мешать работе Судьи.
Чёрный туман, словно клочок Бездны, заполняет зал, кто-то кричит, кто-то молится, несмотря на запрет на ношение огнестрельного оружия даже для охраны — раздаются редкие выстрелы.
Джером откуда-то знает, что никого пули не достали. Он чувствует туман, пусть смутно, неточно, как будто руку, которую надёжно и долго отлёживал, но — чувствует. И знает, что физика мироздания сейчас на подчинённых ролях. И пули, покинув стволы, по хитрой, ломаной траектории уходят в пол, потолок, просто падают, разом потеряв всю скорость и энергию — сама топология пространства в данный момент живёт по правилам, диктуемым Судьёй, подчиняется её воле.
Ощущения сильные, необычные, многогранные — они переполняют мозг, рвут связи, заставляя чаще биться сердце и бессмысленно, до болезненной рези в глазах, вглядываться в царящую вокруг темноту. Они столь мощным потоком вливаются в сознание, что учитель вскоре сдаётся, почти падает, лишь чудом попав на стул. И, слыша крики первобытного ужаса, узнаёт голос. Узнаёт и — улыбается, улыбается до тех пор, пока перегруженный разум не гасит само бытиё.
Сознание возвращается скачком, рывком — вот не было ничего, только тьма и пустота, а вот — вернулся слух, зрение, во рту — отдающий железом привкус крови из прокушенной почти насквозь губы.
Туман неторопливо, словно бы даже с ленцой, тает. Эмилия Вонг, Судья Глубины, длинным розовым язычком подбирает последние капельки крови с изящных тонких пальцев. Закончив трапезу, девушка аристократично промакивает губы белым платком, извлечённым из нагрудного кармана, и обращает взор на Джерома. И в её янтарных глазах учитель впервые видит отражение эмоций.
И только заглянув в чёрные зрачки, мужчина слышит жалобный скулёж. Повернув голову, он видит Докху Гаяссади... То жалкое подобие человека, что от него осталось. Смуглый лоб залит кровью, но по вздувшейся коже легко вычленить хирургически точные, ровные символы Печати справедливости. Он бьётся в бесконечных судорогах на полу, в компании с верховным судьёй, адвокатом и тройкой смуглокожих мужчин из клана Гаяссади.
— Приговор Глубины вынесен и приведён в исполнение Судьёй Эмилией Вонг.
Девушка, убрав платок, протягивает руку Джерому:
— Идём, человек, пришло время платить.
И Кларк встаёт. И идёт за Девой Бездны. И изнутри пиджака греет сердце улыбка мёртвой, но отомщённой дочери.
Электромобиль движется по шоссе на Запад, и Джером знает, что его путь окончится далеко за границей побережья. Но его это не волнует. Он молча смотрит в окно, а в голове совсем нет мыслей.
— Ты даже не хочешь узнать, что я с ними сделала?
— Нет.
Девушка, фыркнув, звонко и чисто смеётся.
— Ты сильный человек, Джером Кларк. И чистый — здесь таких очень мало осталось.
— Зачем ты это говоришь без пяти минут мертвецу? — учитель и в самом деле пытается проявить хоть какой-то интерес, выудить из подсознания эмоции — но не удаётся. Поэтому он просто говорит — хотя бы для того, чтобы спутницу не было так скучно.
А она смеётся. Долго и приятно. И совсем необидно.
— Зачем мне мертвец из того, кто добровольно призвал Глубину на защиту и согласился отдать цену полной мерой? Нет, Джером Кларк, — янтарные глаза на миг отрываются от дорожного полотна, почти обжигают кожу лица внимательным взглядом. — Ты учитель. Особый учитель. Детям моего рода нужен такой воспитатель, как ты, Джером.
Кларк хотел бы удивиться, но не может — слишком большая нагрузка на психику. Ему бы выспаться как следует, да потом уже говорить... Но — не дано.
— А этот мешок мяса... — губы девушки ломаются презрительной ухмылкой. — Те двадцать две девочки, официально обозначенные его жертвами — думаешь, это все? Их вчетверо больше. Он их не просто насиловал, нет, он не давал им умереть до последнего, на их глазах питаясь кусками их же тел, расчленял, варил и запекал заживо, скармливал свиньям, а тех, что показали наибольшую живучесть — отдавал поиграться сторожевым и охотничьим псам.
Джером слишком устал, чтобы воспринимать сказанное. Он слышит, запоминает — а потом, если сможет придти в себя хоть когда-нибудь, он обязательно вспомнит — и переосмыслит. И потому он просто кивает.
— Было бы слишком гуманно просто убить его, съесть его сущность.
— Он будет жить?
— Они, — поправляет девушка. — Будут, конечно, Туман не даст им умереть. Но жить ли? Когда Бездна приносит справедливость, калечная душа выпадает из круга перерождений, колеса Сансары, цикла реинкарнаций — называй, как хочешь. И, когда тело уже не сможет держать её в своих объятиях, я приду за ними — за это время они станут ещё вкуснее, ещё полезнее. А сейчас... Я просто запустила его в лабиринт без выхода, сотканный из памяти Теней тех девочек. Субъективное время — вещь своеобразная, а потому этот мешок с мясом будет раз за разом переживать все их страдания так, словно это его насилуют, расчленяют, жрут заживо. Так же, как его братья, пронёсшие оружие и посмевшие выступить против Судьи Глубины. И трусливые бурдюки с кровью, подкупленные, запуганные людьми клана, и вынесшие оправдательный приговор, и адвокат, любитель маленьких мальчиков, наводивший братьев Гаяссади на присяжных...
Кларк только кивал.
Месть — это хорошо. Месть — это здорово.
Джером кивал ещё долгое время после того, как внутри салона поселилась гулкая пустота.
— Ты принёс вкусные дары Глубине, Джером, — прервала через час пути молчание Эмилия. — И Бездна готова ответить тебе.
— Что мне может дать Глубина, Прокуратор, если у меня уже ничего нет?
— Кассандра. Её Тень ещё не ушла в круг перерождений, и я могу проводить тебя к ней, дать встречу — но только одну...
— Плевать на время и цену! — вскинулся мужчина, отчётливо поняв: он сделает абсолютно всё, что пожелает Дева Бездны, лишь бы ещё раз. пусть на несколько мгновений, но — увидеть родную дочь.
— Я знала, что тебе понравится встречный дар, Джером. Я провожу тебя к ней и удержу окно контакта столь долго, сколько потребуется тебе, но потом...
— А потом можете меня убить, съесть, превратить в подопытную игрушку, или что там ещё можно придумать? — на одном дыхании выпалил мужчина. — Мне всё равно, лишь бы Кэсси вновь увидеть...
Эмилия рассмеялась, жёлтые глаза изучающе скользнули по сидящему рядом мужчине.
— Мне не нужно ни твоё мясо, ни твоя душа — поверь, и то, и другое для меня просто пресно до полной несъедобности, — жёлтый цвет радужки плавно сменился на янтарный — тёплый, мягкий, какой-то... заинтересованно-ожидающий?
Вонг приоткрыла окно, расслабленно выставив локоть наружу, и утопила педаль газа до предела в пол. Электромобиль сорвался с места, оставив напоследок ветру одинокую фразу, обронённую Эмилией:
— Скоро дети рода подрастут, Джером, и придёт моя очередь осчастливить сестёр наследником. Это твоя мера и твоя цена, учитель Кларк.
Примечания:
[1] — Non invenire justitiam in populum et Deus, levavi anima mea suam et fiduciam in defendedo et justitia, Profundum! (искаж. лат.) — Не найдя справедливости среди людей и Бога, вверяю душу тебе свою и уповаю на защиту и справедливость, Глубина!
