Медный тазик над руинами Парижа.
«Слово — серебро, молчание — золото…
если лоб медный!»
Полная версия знаменитой пословицы.
Книга нашего уважаемого подопытного попала в мои руки еще в феврале месяце. Наслушался я про нее много — и хорошего, и не очень. И подумал, что если вызывает текст неоднозначную реакцию, то, по крайней мере, в нем есть о чем спорить.
Поэтому книгу прочитал тщательно и полностью, старательно продираясь через дебри постмодернизма, символизма, развалины Парижа, «брудных и паскудных» животных — и все это под медный грохот Бум-Бам-литовского тазика. И уже когда совсем было собрался излить на бумагу раздирающие мою душу впечатления от сего вояжа «Из Петербурга в Брест» — заболел. Меня настиг грипп. Потом замотало под колеса мартовских праздников. Потом…
Все эти три недели я не вспоминал о книге нашего уважаемого подопытного.
Однако обещанная рецензия упорно подтачивала мою совесть изнутри, и настал день, когда я поклялся бородой Пророка, что не войду в собственный гарем, пока не изложу своих впечатлений красивым вордовским почерком. Выполнить клятву оказалось тем легче, что никакого гарема у меня отродясь не было.
Начал я свою литературно-критическую деятельность со спасения рецензируемого текста. Ибо за то время, что я не обращался к нему, некие темные силы отложили его в стопку туалетной бумаги. Промедли я еще пару дней, и могло бы произойти непоправимое. К счастью, совесть на этот раз оказалась проворнее желудка.
И уже собрался я вновь открыть счастливо обретенную книгу, перечитать ее и написать свои мысли, в нужных местах заковыривая в булку цитатные изюминки наподобие: «А на странице ХХХ уважаемый автор утверждает УУУ, из чего следует ZZZ, не исключая, впрочем, ЙЙЙ» — и так далее. Но спохватился. Видимо, незримые хранители текста еще не сдали вахту и теперь удерживали меня от банальностей. И подумал я — а не изложить ли мне впечатления от первого прочтения книги, сохранившиеся доселе в моем бедном мозгу? Чем писать обычную рецензию, интереснее посмотреть, какие великие мысли пережили… ну, пусть не века, но черный февраль, весь покрытый гриппом, а потом февральско-мартовские праздники, чья хмельная радость для ясной мысли испытание едва ли не большее, чем болезнь. Тем более, что я не профессиональный критик-литературовед, а читатель. То есть, та самая инстанция, которой авторы якобы адресуют творения свои.
Рассудив так, обратился я к собственной памяти, и теперь предлагаю Вам химеры, всплывшие из неведомых глубин подсознания.
Увы, название исследуемого текста забыто мною давно и прочно. Фамилия автора также давно бултыхнулась в Лету, а перевирать не хочу. Обложку помню — вся в отпечатках пальцев. То ли намек на суперпопулярность (ишь, как залапали!), то ли иная какая хитрая задумка здесь была. Но разгадать ребус сей у меня и тогда желания не возникло. А все цвет обложки виноват.
Ну, в конце-то концов не обложка же главное!
Форма текста — сборник рецензий или авторских отношений к текстам третьих лиц. Первое впечатление — перед нами хроника иного мира. Судя по рецензиям, все те, кого оценивает уважаемый автор, знакомы и с ним самим, и между собой. Но вот я с этим людьми не знаком. Что они написали, мне неизвестно. И даже более того, желания знакомиться не возникает.
Что ж так сурово-то?
Во-первых, язык. Чувствуется, что язык у автора есть. Но тяжелый. Но свой. Пусть и вызывает в памяти цвет обложки. А зато родной. Не важно, что читать трудно. На белорусском вообще мало кто умеет писать. Размахивают-то языком многие: «Мы, мол, единственные! Мы — пролетарские!» К счастью, нашего автора миновала чаша сия. Наш автор язык по ветру не пускает. Тяжелый язык у него. Таким языком можно убить, даже если попадешь по голове плашмя. Не размахаешься. Зато, ежели таким языком в медный тазик шарахнуть — сразу слышно, что писатель.
Во-вторых, суть. Мысли. То, ради чего критик перья затачивает. Если есть мысль, любой язык простить можно. Так вот, одна мысль из исследуемой книги запомнилась. На восемь не то десять рецензий — не маловато ли будет?
Мысль, правда, хорошая и правильная. Мысль о том, что расчеты оппозиционеров на народ белорусский не оправдались. Не хочет оппозиционеров народ белорусский. А потому надо господам оппозиционерам вкупе с интеллектуалами если и не насовсем покинуть свой блиндаж из мамонтовых бивней, то хотя бы оное убежище проветрить. А то воняет в блиндаже как-то странно. Разлагается вирус демократии. Не вынес конкуренции. Призрак коммунизма сильнее оказался. Не иначе, революционная закалка помогла.
Вот за эту мысль автору многое списать можно. Хорошо, что хоть иногда такие трезвые люди в среде белорусских интеллектуалов появляются. Помнят о сцеплении с реальностью. И про то, что элита белорусская годится только терять самостоятельность — автор тоже хорошо сказал. Душевно. Даже и не знаешь — радоваться, что сам в такую мерзкую трусливую элиту не входишь — или огорчаться, что тебя тоже вместе со всеми остальными продали.
Правда, есть одна маленькая зацепочка. Ввиду малопонятного языка авторского и нелегких его смысловых конструкций для меня так и осталось загадкой: принадлежат некоторые высказывания самому автору, или загадочным третьим лицам, коих терзают авторские критические когти? Говоря проще, непонятно, кому цветы дарить, а кому морду бить.
За что морду бить? А хотя бы за отношение к женщине. Понятное дело, отклонения в здоровье бывают. У многих бывают. Кому-то рыжие нравятся. Кому-то светловолосые. А кого вообще на женщин тянет. Но животные в плане продолжения рода куда строже людей. Если животное «бруднае ды паскуднае», то оно попросту больное. Здоровые животные часами моются, шерсть вылизывают. А больные животные до размножения вообще не допускаются. Да им и не до того. И вот кто-то — то ли автор, то его неведомый друг — воспевает грубую мужскую силу. Сравнивает мужчину-победителя с этим самым животным. Яркую картинку рисует автор. Чего он там еще излагал своим свинцовым языком, я вот уже через месяц и не вспомню. А картину самца, покрытого коростой грязи, нарисовал автор так, что из головы нейдет. Постмодернизм. Сидишь и гадаешь — то ли автор тонко иронизирует над несчастным писателем, а то ли его точку зрения разделяет. Порицает истеричную брутальность рецензируемого или, напротив, мечтает к ней присоединиться.
Да, напряженная создалась атмосфера в блиндажах из мамонтовых бивней. Непонятно уже, кто кого рецензирует. Пора, пора нашим шахтерам человеческих душ выходить из забоя!(*) Правда, башни слоновой кости им все равно не светят. И язык легче уже не станет.
Но хотя бы напишут о том, что интересно не только послушникам медного тазика.
КоТ.
(С) Гомель 16.03.2005 г.
(*) — в этом предложении все слова напечатаны правильно.
