В некотором царстве, в некотором государстве жил царь. И был у него единственный сын. Отец души не чаял в отпрыске, во всем ему потакал, и от неуемной ласки царевич вырос знатным обалдуем. С детства научился лишь трем вещам: приказывать, лениться и клянчить подарки. Несмотря на тонкие намеки советников и министров, царь и не думал заниматься воспитанием. Молод еще — вырастет и образумится. Да и времена выпали тяжелые: то война, то неурожай. И юного Богдана всецело отдали на поруки нянечкам и учителям.
Те же страшно боялись перечить маленькому негоднику — царский сын как-никак. Пытались задабривать игрушками и всяческими развлечениями, но ему ничего не нравилось. Нашел себя Богдан в унижениях и оскорблении всех, кто не мог дать сдачи. А смельчаков, отважившихся бы выпороть царевича, не нашлось.
Бывало уедет царь на переговоры — и весь дворец от ужаса дрожит. Сядет Богдан на трон, нахлобучит корону из сусального золота, и устраивает "приемы". Все придворные, от мала до велика, должны встать в очередь и с поклоном нести подношения.
Сами подарки маленького тирана не интересовали. У него под пятой вся столица — иду куда хочу, что хочу ворочу. Больше всего он любил разглядывать дары с кислой миной, а после выносить "приговор". Как правило, обвинительный, за которым немедля шло наказание. Для царевича — потешное, для осужденных весьма жестокое. Например, он заставил одну фрейлину — свою ровесницу — размазать принесенный торт по лицу. Девочка, плача и трясясь от страха, втирала крем в лицо и волосы, а Богдан хохотал на весь зал и показывал пальцем.
В другой раз пожилой стряпчий принес тяжеленную механическую сову. Если провернуть ей лапку, чудо часовщика захлопает крыльями и щелкнет клювом. Царевичу поделка сперва понравилась. Он попытался поиграть с ней, но сова к несчастью стряпчего оказалась слишком тяжела для ленивого и слабого мальчугана. Богдан не на шутку разозлился и заставил старика бегать вприсядку с игрушкой на плечах и ухать филином. Будущий государь чуть не надорвал живот, пока слуга не рухнул в обморок. Слава богу, лекари отходили. Тиран же забыл о бедняге в тот же миг, ведь впереди ждало целое море веселья.
Доросши до усов, но не до ума, царевич пристрастился к вину, девушкам и дракам. Тут уж детские "судилища" показались всем безобидной шалостью. Неизвестно, чем бы закончились его похождения, но царь внезапно захворал. Пролежав неделю бревном и перепробовав все снадобья и эликсиры, государь понял — пора передавать корону. И послал за сыном. Десяток гонцов искали негодника по всей столице. Скачут и видят — у трактира стены нет, а вокруг битые кувшины валяются. Царевич? Царевич... Куда пошел? Да вон туда.
Галопом туда, а там стражники с разбитыми носами в грязи отжимаются. Царевич? Царевич... Вон туда пошел.
Несутся туда, а им навстречу старуха верхом на свинье. И так далее. За одну ночь шалопай накуролесил как орда лесных дикарей. Нашли его гонцы в канаве, пьяного, в разорванной одежде. Кинули на круп и привезли во дворец.
Царь увидел ненаглядное дитятко и чуть богу душу не отдал. Стал бранить, по щекам бить, за плечи трясти, да только поздно уже. Что делать? Как быть? Созвал всех советников и министров. Судили-рядили битый час, а все без толку. Один говорит, надо шкодника в заграничную академию — там и уму научат, и хорошим манерам. Другой спорит — в армию его, а лучше на флот. Там быстро дурь из башки выбьют. Да только на все годы нужны, а у царя их нет. Хорошо если неделю протянет.
И тут из гомонящей толпы вышел чернец в пыльной рясе. Низенький, с брюшком и длинной седой бородой. Неизвестно, как он попал в зал и почему его пропустили. Но едва тихонько заговорил, как все разом умолкли.
— Я, царь-батюшка, твоей беде могу помочь. Но и ты мне помоги.
— Что тебе нужно, монах? Проси все, не откажу.
— Мне всего не надо. На Белой горе часовню строят всем миром, и я туда камень несу. Коль бы твой сынок подсобил, два камня бы принесли. А два всяко лучше одного.
— Да я тебе целый обоз дам! И мастеров артель! За день все сделают.
— Обоз не нужен. Царевича дай.
Подумал государь немного и с горя махнул рукой. Так и так пропадать. Когда Богдан услышал о походе, воскликнул:
— Нянек мне! Фрейлин юных! Трех коней, две кареты, бочки с пивом и вином. И охрану! Сотню гвардейцев.
Чернец улыбнулся, поклонился и протянул сверток.
— Не переживайте, ваше высочество. Идти недалеко. Глазом моргнуть не успеете, как вернетесь к вашим нянькам и фрейлинам. А вместо охраны вот вам ряса с капюшоном. Никто и не узнает, что вы царевич.
— Пааап, — жалостно протянул Богдан, поудобнее устроившись на скамье.
— Не пап! — гаркнул царь. — Быстро собрался и пошел. Не то я тебе!..
Пожалуй, на всем свете жил лишь один человек, которого юнец слушался. Кое-как переодевшись, балбес вместе с монахом добрел до лавки камнетеса. Дед хотел купить камень, но мастер наотрез отказался от денег, едва узнал, куда они идут.
— На. — Чернец передал обтесанную глыбу царевичу, а свою положил на сгиб локтя.
— Тяжелая...
— Ну, конечно. Мне не тяжелая, а тебе тяжелая.
Богдан постыдился ныть перед стариком и взвалил камень на плечо. Когда добрались до ворот, чернец все так же улыбался и кланялся встречным. Казалось, он несет не тяжеленный кус, а буханку хлеба. Царевича же всего перекосило. Он промок насквозь, шатался и шипел сквозь зубы.
— Ничего, ничего. Скоро привал.
У пшеничного поля сели отдохнуть. Монах устроился на камень, Богдан поерзал-поерзал и встал.
— Жестко? — с ехидцей спросил дед.
— Жестко, — передразнил спутник. — И есть хочется.
Чернец достал из котомки сухарь. Парень понюхал его, брезгливо сморщился и швырнул в траву.
— Чего ж выбросил?
— Сдался мне этот мусор. Его только холопы жрут. Вот объясни, на кой тащить камни на гору? Это же гора. Она как бы каменная. Надолбили бы на месте сколько надо да построили часовню.
— Придем — объясню.
Богдан фыркнул и отвернулся.
— Ну... — Монах взял ношу. — Пора.
— Уже?
— Раньше пойдем — раньше вернемся.
Миновали одно поле, второе. Крестьяне, завидев чернецов, кланялись и желали доброго пути.
— Бог в помощь! — каждому отвечал старик.
Из печных труб тек одуряющий хлебный дух. Ветер подхватывал его и швырял царевичу прямо в нос. От запаха свежей выпечки рот заливало слюной, хотя прежде Богдан хлеб не ел. Во дворце простецкую пищу не готовили. Не вытерпев, он швырнул камень на дорогу и потопал к ближайшему дому прямо по пшенице.
— Ты куда?
— За едой. Пусть делятся, я их царе...
— Тсс... — зашипел дед. — Не дай бог лиходеи услышат. Молчи и капюшон поглубже натяни.
Парень неслабо струхнул и прикусил язык. Вдали от стражи и толстых стен качать права как-то резко расхотелось. Пройдя еще немного, он снова не стерпел:
— Дай хоть сухарь, что ли...
— Так нету. Ты последний выбросил.
— Тьфу! — Богдан лег поперек дороги. — Все, больше не могу. Отдохну и домой.
— И не жалко?
— Ты о чем?
— О камне.
— А с чего жалко-то? Это простой камень.
— Как говорится: прост, да не простой. Ты его нес, мучился, а теперь бросишь на полпути? И все страдания зазря?
Юнец взглянул на серый кус и вздохнул. Ему стало стыдно. Все подарки, из-за которых он издевался над людьми в детстве, тоже стоили им немалых усилий. И торт, и механическая сова, и многие другие занятные штуковины. Сломанные, как ему казалось, крайне забавными способами.
— Ладно. Идем.
Заночевали в лесу у подножья Белой горы. Чернец собрал хворост, царевич — трут.
— Камень — вещь в хозяйстве полезная. Гляди. — Старик достал из кармана железный прутик и чиркнул по серой глади.
На жухлую траву упали искры. Вскоре костер разгорелся, но убирать камни дед не стал, лишь отодвинул в сторонку.
— Можно грибов пожарить. Да и тепла больше. Вроде мелочь, ерунда, а без нее никак. Ну, спокойной ночи.
Монах разбудил парня ни свет ни заря. Предстоял последний самый сложный рывок — подъем на гору. Белую нельзя назвать крутобокой, но топать вверх всяко труднее. Чем выше они поднимались, тем больше людей видели на склонах. Они стягивались со всех сторон — старые и совсем молодые — и каждый нес по вытесанному камню. Несмотря на тяжести и горечи дороги, все улыбались.
— Чего они веселятся? — удивился царевич. — Сапоги до дыр протерли и радуются.
— Не в сапогах счастье. Это нам с тобой повезло — день всего шли. А многие неделями топают. Вот и рады, что дошли. Благое дело всегда приятно.
Вскоре паломники добрались до горного озерца. Этакой плошки со студеной чистой водой — узкой и очень глубокой. Богдан случайно глянул на свое отражение и ужаснулся. Грязный, осунувшийся, бледный. Исчез былой румянец и пухлые детские щечки. Засмотревшись, он споткнулся, пошатнулся и уронил камень прямо в озеро.
— Тю! — воскликнул чернец. — Беда, однако.
Богдан всхлипнул.
— Ладно, не горюй. Пойдем, чего уж теперь...
Царевич стащил рясу и полез в воду.
— Стой! Куда прешь, анафема?! Околеешь ведь!
Не обращая внимания на крики монаха, парень нырнул на самое дно. Вытащить ношу удалось лишь с третьей попытки. Юнец посинел, дрожал как лист на ветру, содрал в кровь ступни и ладони, но не отступился, пока камень не оказался на берегу.
— Тьфу, окаянный! — Старик нахлобучил на него одежду и принялся растирать спину. — Чуть не угробился из-за какого-то камня!
— Н-не к-какого-тто, — пробормотал Богдан, стуча зубами.
Монах улыбнулся. Сберег камень — сбережет и царство.
