Входи, гость.
(метафорические метаморфозы
или
ожерелье бездушных чувств)
Посвящается ranocchio. (Эльф-леди Ташичио)
В благодарность за фразы, подталкивавшие к метафорам.
Приглашение.
Входи, гость, входи. Нет, не беспокойся, здесь это принято: ходить по воздуху. И прошу прощения, что буду обращаться на "ты", но моя непрошеная вежливость — для неприятных мне существ, а ты ещё ничего не делал, что бы стать таковым. Входи, гость, и надеюсь, тебе здесь понравится не меньше, чем в том мире, что люди называют реальным.
Сцена один. Камень: любовь.
Ты видишь серо-зелёный туман, поднимающийся до ступней подпрыгнувшей выше себя и так зависшей статуи. Нет, это не ядовитые испарения, это обычный местный уникальный туман Кажется, что в тумане что-то есть, а кто-то движется к неопределённой цели? Нет, тебе не кажется, потому, что так и есть.
Странный мир, странные обитатели, странные посетители. Как вон та девушка в зелёных одеждах, которой так и просится титул "царевна", плывущая по туману на деревянной стене из стеклянного кирпича. Куда она плывёт? Давай, посмотрим, тем более, что это не секрет.
И вот она входит в дом, который блестит от полуночного солнца, что невидимо из-за земли.
— Здравствуйте, сеньорита, — хозяин дома стоит на пороге, и он рад, видно, он и посетительница — приятели. — Ты что-то ищешь?
— Дай мне два килограмма любви.
— Неужели никто из людей не поделился? — хозяин наклонил голову на бок. — Ладно, — он задумчиво смотрит на плавящуюся в морозе стену. — Только...
Он сомкнул губы. Слова стали рождаться в воздухе, без его участия.
— Моя любовь — вечный лёд с отблеском багрово-холодного пламени на острие чёрного меча.
Слова затихли, подождали пару ударов сердца. И вновь зазвучали.
— Моя любовь — асфальт из горячих углей посреди долины из пепла сожжённых чувств.
Слова затихли, подождали пару ударов сердца. И вновь зазвучали.
— Моя любовь — океан крови с серебряными островами отчаяния.
Слова затихли, подождали пару ударов сердца. И вновь зазвучали.
— Моя любовь — лабиринт из ничего не отражающих зеркал с застывшими масками вечных насмешек.
Он глубоко вздохнул и разомкнул губы:
— Бери, сделай одолжение. Но помни, здесь килограммы измеряются ладонями, а тяжесть — ударами сердца.
— Как красиво, — сказала она
— Да, — кивнул он. — А ещё — обжигающе холодно и обидно. Берёшь?
— Если дают, то буду брать, конечно. Обещаю ей дорожить, беречь и вскорости поделиться своими накоплениями с окружающими
— Прошу. Вам чего, льда, пламени, углей, пепла, крови или осколок зеркала?
Девушка хитро наклоняет голову:
— Мона я тебя покусаю?
— Можно, — улыбается он. — Только я ядовитый.
— А я безоаром запасусь
— Только не пей его. А то в сочетании с моим ядом он создаёт взрывоопасную смесь.
Она хитро улыбается, вспоминая что-то забавное:
— Можно тебя пригласить на чашечку кофе?
— Я не пью кофе, — подражая интонацией одному персонажу мультфильма, отшучивается он.
— А что ты пьешь? — уточняет девушка. — Шампанское? Пиво? Чай?
Он облизывается. Дважды. Трижды. Содрогается.
— Жутко сожалею, но сегодня меня будут убивать. Если выживу, то...
— Это кто тебя убивать собирается? А я? А как же я? А кто со мной любовью поделиться обещал...
Глядя на дрожащие губы
— Ради тебя — выживу... — откуда-то издалека раздаётся звон, будто кто-то бьёт молотком по пуленепробиваемому стеклу. — Зеркала небьющиеся попались. Возьмёшь целое? Всего 800 кг.
— Мне не донести такое большое, — обиженно отвечает она. — Я просто буду знать, что оно мое, хорошо?
— Оно маленькое — он снимает со стены зеркало размером чуть более пудреницы.
— 800 кило и такое маленькое? — изумляется она. — Боже, сколько же там всего?!!
— 800 000 ударов сердца. Мало это или много? Всего — чуть меньше моей жизни.
— Я даже не знаю, что и ответить на это...
— Будем вместе молчать? — ободряюще улыбается он.
Мир тает.
До встречи, гость.
Сцена два. Камень: любопытство.
С неба падает красноватый свет, а внизу расстилается синяя трава. Но тебе кажется, что ты здесь уже был. Нет, не кажется, это так и есть. Это тот же мир. Входи, гость. Видишь, две стены с окном, одна с дверью и одна дверь с окном и без стены. Да, это то же самое место. За столом сидит хозяин дома с большой чашкой горячего чая, а напротив него, открыв дверь в несуществующей стене, вошла та же девушка.
— Тёплый сумрак, сеньорита, — вежливо говорит хозяин, привстав со стула. — Грустный вид...
— Люди, как же я вам всем страшно завидую, — сказал грустно девушка. — Вы умеете жить не испытывая к самим себе ненависти.
— Не надо, сеньорита, — он отставил чашку, — Не говорите за других. Порой я себя очень сильно ненавижу.
— Как же все-таки сложно жить, когда ненавидишь себя, — восклицание было исполнено горечи. — И как сложно любить других в таких условиях
— Ну, — собеседник бросил взгляд на чашку, но всё же решил продолжить. — Мне ненависть к себе совершенно не мешает испытывать иные чувства. Страх, боль, отвращение, любовь, любопытство — они же хранятся и используются в других... — он запнулся, подбирая слово, — отсеках разума.
— Просто эти чувства все из-за ненависти к себе сильно искажаются, — возражает она.
Собеседник грустно улыбается и берёт с полки драгоценный камень. Камень... это чувство. Настоящее чувство, только... драгоценное.
— Возможно, в чём-то вы правы, — он протирает алмаз ненависти и ставит его на полку. — Все чувства искажаются, — берёт рубин дружбы, протирает его, ставит обратно, — искажают друг друга... — берёт изумруд зависти и повторяет действия, — и, в конечном счёте... — с полки берётся сапфир отвращения, протирается и возвращается, — остаются чистыми, — с той же полки берётся жидкий чёрный карбункул любопытства. — Жизнь, — наблюдая, как карбункул вытягивается к окну, — странная и необъяснимая штука. — любопытство застывает, становясь похожим на ежа, пронзая ладонь. Из раны течёт чёрный огонь, превращаясь в сталь. — Тем она и интересна, — ледяной клинок колеблется, будто вспоминая о своей пламенной сущности. — В конце концов, ожерелье никогда не будет завершённым, — лужа алого серебра, только что имевшая форму меча, расплывается в воздухе летающим островом. Он улыбается и становится на угли. Ветер кружит вокруг хлопья чёрного пепла, отражаясь в море наверху, — Моё почтение, сеньорита! — кланяется и растворяется. Стены, окна и двери рассыпаются серым прахом.
— Ах! ВЫ поразили меня в самое сердце, синьор! — восклицает девушка.
В ветре, всё сильнее и сильнее, начинает слышаться музыка. Прислушайся. Да, это он. Кипелов.
...В шуме ветра за спиной
Я забуду голос твой...
Острова в вышине моря начинают кружиться в бесконечной спирали, сливаясь в какую-то гипнотическую картину.
Я свободен!
Словно птица в небесах!
Я свободен!
Я забыл, что значит страх!
Я свободен!
С диким ветром наравне!
Я свободен!
Наяву, а не во сне.
(No "Я свободен" из альбома "Смутное время" с Мавриным)
И чёрный столб пламени соединяет пепельную долину с кровавым морем наверху, и спираль дороги раскалённых углей со следами, ведущими в никуда, обвивает этот столб. И зеркала, ничего не отражающие зеркала, прозрачные, как ночное небо, миражами колеблются в изумрудно неподвижном воздухе, создавая лабиринт без входа, но с двумя выходами.
Мир исчезает.
До встречи, гость.
Сцена три. Камень: боль.
На этот раз ты видишь, как изменяется мир. Пепел поднялся до неба, смешался с кровью моря, и оно обрушилось на равнину. И под тобой долина, залитая бездонной алой трясиной, с замком из восьми башен, к которому устремились зеркала. Они неподвижно летят мимо серебряных черепов невиданных гигантов.
Там, внизу, кто-то, выдирая увязающие ступни, упрямо движется к замку, рядом с которым находишься ты.
Идеально круглые башни без единой трещины, построенные из кубов зеленовато-прозрачного льда, своей чёрной непроницаемостью напоминают лижущее уголь пламя, огнём и веет от них, заставляя ёжится от жары и искать поблизости хоть один водоём. Но вверху уже нет моря, только четыре кроваво оранжевые луны, чьи вертикальные зрачки образуют стороны квадрата. Параллельные "стороны" попеременно закрываются лёгкими сиреневыми облачками, и от этого кажется, что наверху поочерёдно моргают две невидимые, если не считать глаз, кошки.
Раздаётся стук в дверь.
— Что же заставило на этот раз прийти сюда сеньориту? — хозяин замка прикрепляет пластырем к лицу содранную полосу кожи. Половина лица уже на месте, остальная лежит в виде полос на волнистой плоскости стола.
— Почему мне так хреново? — спросила она.
— Хороший вопрос, — хмыкнул он, отрываясь от своего занятия.
— Был бы на него еще и ответ... — вздыхает посетительница.
— Может, абонемент в раю закончился? — сосредоточенно спросил он.
— Да и раньше ведь не рай был...
— Могу написать путеводитель по моему аду, Может, легче будет.
— Давай, — несколько оживляется она. — С удовольствием почитаю
В воздухе начали светиться буквы.
"На данный момент у меня болит верхняя десна и, подозреваю, тамошний же зуб. В результате готов прыгать по всем существующим и несуществующим в комнате поверхностям."
— А есть что-нибудь обезболивающее?
"Не знаю. Вдобавок, я жутко хочу пить (это после большущей кружки чая)"
— Очень хорошо цитрамон разжевать и по всему рту его размазать и так и ходить. Проверено, проходит. А я опять стала курить
— Зачем? — спросил он вслух
"И ещё нам завтра выключают горячую воду. Сильно подозреваю, что хорошая погода резко послезавтра закончится"
— А у нас без всяких выключений вода с какими-то перебоями. Я дождик хочу. Только надо бы купить прозрачный зонт. Что зачем? Ты про курить?
"Это не говоря про послезавтрашние тесты, к которым я, по идее, должен готовиться, но вместо этого... (мечтательно) А под дождём лучше всего совсем без зонта. Вот только работа не всегда позволяет..."
— Ага, — подтвердил он, опять же вслух.
— А я болею, какое мне под дождем без зонта может быть? Я хочу прозрачный зонт и резиновые сапоги... — она немного помолчала. — Как-то так получилось, вспомнился механизм: плохо — покури. Но это ведь когда я на никотине сидела. А теперь опять видимо сижу. Можно ли быть настолько волевым человеком, чтобы покончить жизнь самоубийством, задержав дыхание?
"Зато я себе купил новенький кожаный чёрный планшет, и завтра буду зеленеть от воспоминаний, во сколько он мне влетел."
Он возвращается к приклеиванию полосок и прекращает писать слова в воздухе.
— Сеньорита, осторожней с курением, здесь иногда прорывается пропан.
— Хорошо, я буду всегда тушить спички пальцами, а сигареты о ладони
— Меня не поняли... — вынимает правый глаз, осторожно его протирает.
— Простите, Сударь, я сегодня сама не своя, теряюсь во всем и всех не так понимаю. И компьютеры мои совсем не хотят работать так, как мне бы того хотелось
Он о чём-то припоминает.
— Кстати, плётки с зубами в южном подвале.
— В южном? — трясущимися руками ищет в складках платья карман для компаса, — А мы где? Я ничего не узнаю
— Это за восточнозападным углом вверх по горизонтали.
Да где же все мои карты и компасы? — прекращая поиски и всплескивая руками, — Где хоть что-нибудь?
— Возможно, она поможет, — вытаскивает из рёбер даму пик. — Во всяком случае, её у меня одалживал один Ваня. Сусанин его фамилия, кажется, была. Ему она очень помогла.
— Поможет? Спасибо, — берёт карту. — Кстати, а зачем не нужен был южный подвал?
— Там кусачие зубастые плётки. А ещё дыба, железная дева и испанский сапог. И какой-то псих, Торкнутый Квамеда, кажется.
— Мне некого мучить кроме себя, а себя мучить получается и без пыточных инструментов... Спасибо, дама пик, думаю. мне пригодится
— Хм... мы как-то про s&m договаривались. Или я уже свободен?
— Хочешь, чтобы я тебя помучила?
— По-моему, сейчас это сложновато. — прикрепляя последний лоскут, — После того, как я порезался электробритвой...
— А разве можно порезаться электробритвой? И разве это когда-то и для кого-то было помехой в получении новых увечий?
— Здесь — можно, — тяжело ступая каменными ногами по живому полу, — Видишь? — показывает отливающую стальным цветом руку. — Это последствия. Так что примерно до послезавтрашней вечности ты можешь попробовать сделать что-то только с лицом. Например, выжечь глаза.
— Нет, не хочу. Я еще не поняла ничего про твои глаза, а хочется разобраться
— Ничего сложного, — пожимает плечами, — Их можно выжечь, — показывает на потолок, с которого сталактитами свисают миллионы моргающих глаз, — У меня их вон сколько.
— Мне страшно в твоем мире... не за себя, за тебя
— А мне-то что здесь будет? Я здесь — почти всё.
— Вот именно, ты здесь — почти все. И мне страшно, что это ты
— Ну, должен я быть где-то и чем-то.
Замок исчезает
Возникает тёплая опушка кленового леса, с мягким ковром из пернатых одуванчиков.
Из чащи доносится уверенный голос какой-то сладкоголосой птицы.
Лёгкие белые облачка едва заслоняют ласковое солнышко.
Мимо протекает ручей из пива, в котором, звеня друг об друга ручками, болтаются на одном месте стеклянные кружки.
— Что-нибудь добавить, миледи? — спрашивает бестелесный голос.
— Не знаю. Это все тоже ты?
— А куда в моём мире от меня деться? Хотя там меня нет.
Мир растворяется.
До встречи, гость.
Сцена четыре. Камень: смех.
Ты видищь... что? На что это похоже? На гнездо саблезубых белок? Хммм... а ведь и правда, они тут жили, когда охотились... в общем когда они были. Нет, это не оно вверх тормашками, это ты. Да, земля должна быть вверху, а непонятно что, похожее на черничный йогурт — внизу. Ого! А все остальные уже здесь!
— Веччер, сеньорита, — нынешний хозяин гнезда сидит на самой крайней ветке и болтает ногами. — Как оно?
— Здравствуй, — улыбается зелёная царевна и ложится на гамак из паутины. — Ничего так, красиво. А у тебя как?
— Потихоньку, — весело пожимает плечами он.
— Это хорошо
— И неврастения
В запустении, — напел он под свист ветра.
— Ммм, неравстения. как знакомо, — она улыбается и жмурится на солнце.
— И всё такое.
Но всё пустое, — продолжил петь он.
— Почему пустое? — изумилась она.
— Ну, потому, что лень сходить в маг и купить чё-нить прохладительного.
— Лень — наше все!
— Не. Ещё есть пофигизм!
— Ага, это другое наше все, не меньшее
— А ещё есть клёвые геймы. И мультяки!
— Ыыыы, даа!
Он становится в позу признанного гения. Прямо в воздухе.
— Я — зверински счастливый человек!
— Оооо, зверински — классно звучит.
— Дарю.
— Спасибо
— Не за что. У меня в мозгу скозочнительно богатые извилятены.
— Ыыыыы! — она закатывается от смеха.
— Лаграмкиллер.
— Это что?
— Почти килогламмер.
— Забавно! — улыбка.
— Я же говорю.. этому сожержательному черепнячей коробкенции ещё векторчилу бы...
Мир распадается калейдоскопично разноцветными осколками.
До встречи, гость.
