Бабулю привезли в понедельник, и в тот же день Тит понял, что прежней его жизнь уже никогда не будет. Несмотря на пять комнат, квартира сразу показалась тесной, неуютной и чужой. Бабкины сумки, чемоданы, тюки и баулы заняли половину гостиной, а отвратительная вонь поселялась на всем, чего касалась бабуля.
Сама она была крохотной и высохшей, как и десять лет назад, когда Тит, тогда еще первоклассник, первый и последний раз навещал родственницу в деревне. То был акт насилия со стороны родителей, которые отправили отпрыска к бабушке на ягоду. К счастью, бабуля потом надолго заболела и подобного не повторялось. От деревни у Тита остались исключительно плохие воспоминания, самым кошмарным из которых был сельский туалет.
Глядя, как отец помогает распаковывать старушечьи сумки, Тит испытал нехорошее предчувствие. Казалось, бабуля перевезла к ним не только весь свой дом, но и содержимое кладовок и сараев тоже. В самом большом чемодане оказались разобранные на части три лопаты, одни грабли, топор и четыре тяпки. Черенки к ним обнаружились в длинном бауле, оказавшемся простыней, обмотанной веревкой. Отец, у которого всегда было, что сказать, когда он находил комиксы Тита у себя в кабинете, лишь улыбался и добродушно качал головой.
Поджав губы, Тит недовольно смотрел, как мать убрала с полки в кухонном шкафу его сухие завтраки, чтобы освободить место для бабушкиных банок, склянок, туго завязанных тряпочных узелков и сушеных трав, которые, по словам бабули, следовало вернуть в прежнее висячее положение, желательно над батареей. Самое ужасное — мать послушалась и принялась развешивать этот кошмар по их красивой современной кухне с хромированными панелями, которые лично Титу напоминали космический корабль. Если эти веники увидит его друг Верман, репутация Тита будет безнадежно испорчена.
— Бабушка Валерия хоть и стара, но еще сильна и в своем уме, а для стариков это главное — сказала мать, зайдя в его комнату вечером. — Постарайся с ней подружиться. Отец правильно сделал, что забрал ее из деревни. Мы всегда на работе, а тебе нужен родной человек, который будет рядом. Жалею, что не привезли ее раньше. Тебе полезно общаться не только с виртуальными друзьями в социальных сетях и онлайн играх, но и с живыми людьми, особенно родными.
Мать, как всегда, забыла о Вермане, но, видимо, за человека он не считался, так как друг занимался тем же, что и Тит — пропадал в виртуальном мире, который временами казался реальнее настоящего.
В следующие три дня Тит убедился, что мать поторопилась с выводами насчет здравого ума старушки Валерии. Утром, когда родители ушли на работу, а Тит пытался разбудить себя с помощью доброго старого металла, грохочущего из четырех колонок, бабуля вломилась в его комнату и принялась стучать палкой по стенам, мебели и подоконнику, заваленному дисками и комиксами. Тит чистил зубы в ванной и заметил вторжение лишь тогда, когда бабкина палка умудрилась-таки свалить колонки с верхней полки шкафа, отчего те заглохли.
Оказалось, что на музыке у бабули пунктик. Как и вообще на всем, что звучало более-менее слышно. Телевизор надо включать совсем тихо, в квартире громко не разговаривать, радио не включать вообще, и, конечно, Титу запрещалось слушать музыку не в наушниках, потому что их комнаты находились рядом. Старушенция даже мать заткнула, когда та пела на кухне, готовя блинчики к ужину. Автозвук же, временами громогласно доносящийся с улицы, и вовсе приводил бабулю в ужас. Она сразу убегала в свою комнату и долго там бормотала, то ли молясь, то ли колдуя. К слову сказать, в свою нору — а по-другому назвать комнату для гостей теперь было нельзя — старуха никого не пускала и даже велела отцу приделать замок, чтобы ее покой не нарушали.
Родители к странностям старухи отнеслись, на удивление, терпеливо. Почему-то, когда Тит приволок с улицы грязного кота без хвоста, зверюгу немедленно вытурили обратно, а Титу пришлось весь вечер слушать про блох, лишай, бешенство и свое безответственное отношение к животным. Когда же отец случайно обнаружил в бабкиной калоше коробку, полную белых тараканов — наполовину дохлых, сей факт сочли легким недоразумением, а вечером старушенции не сказали ни слова.
Если бы не бабкина нелюбовь к музыке, Тит, пожалуй, бы с ней смирился. В конце концов, от старушки была и польза. Теперь ему не нужно было самому стирать носки и спортивную форму, или разогревать вчерашний суп, наскоро приготовленной матерью перед сном. Бабуля на удивление быстро научилась управляться с бытовой техникой, а от стиральной машины и вовсе была без ума, стирая не только за Титом, но и за родителями, отчего те прощали ей все. Конфликт вышел с пылесосом, который громко жужжал, но отец быстро смекнул и поменял модель на новую, бесшумную. Теперь и об уборке можно было забыть. Освоив кухонный комбайн, микроволновку и хлебопечку, старушенция радовала семью добротными обедами, которые, как заметил отец, не только обходились дешевле, чем еда из супермаркета, но были еще и на порядок вкуснее. К ужину теперь старались не опаздывать. Жареный, отварной или запеченный картофель с селедочкой, цыпленок со специями, фаршированные баклажаны, тушеные овощи, жареная рыбка, грибы в горшочке — чего на столе только не было! И конечно, бабушке удавались пирожки, особенно, с мясом.
Титу безумно понравилось новое сырное печенье, которое пекла бабуля, но музыку и свободу он любил больше. На второй день появления старушки они с Верманом держали военный совет, который постановил: бабкино появление в квартире Тита считать вторжением. А с инопланетными сущностями полагалось бороться.
Выходных Тит дождался с трудом. Родители уезжали на пару дней к друзьям в другой город, ему же предстояла важная операция: бабулю следовало проучить.
Едва отъехала машина отца, Тит заперся в своей комнате и для надежности пододвинул к двери комод — на случай если у бабки от злости появится суперсила. Идея с комодом принадлежала Верману, который поставил перед Титом четкие задачи: включить на час их любимый трек, от которого бесились все соседи, поставить его на повтор, валяться на кровати, ловить кайф, смотреть, что станет с бабулей. Насчет соседей Тит был спокоен, так как давно понял, что днем полиция не приедет, и можно слушать музыку как угодно громко. Родители его за это не наказывали, так как считали музыку меньшим из зол, которые окружали подрастающее дитя в суровом мире.
Первые десять минут дом занимал выжидательную позицию, потом сверху забарабанили. Самих стуков слышно не было, зато Тит видел, как затряслась люстра — верный признак того, что сосед прыгал, пытаясь воззвать к его совести. Тит глубже зарылся в подушки и уплыл на волнах рока. Бабуля, вероятно, тоже стучала, но ее не было слышно и подавно. Тит уже предвкушал, как он распахнет дверь и выдвинет бабке ультиматум: либо она остается жить в квартире на его условиях, либо уезжает обратно в деревню, где тихо, спокойно, и петухи кукарекают. Про петухов придумал Верман, который настоял, чтобы друг включили их в победоносную речь.
Тит заподозрил неладное, когда случайно взглянул на дверь и обнаружил, что комод медленно, но верно двигается в его сторону. Дверь оставалась запертой, но вот ящики с одеждой, мелко дрожа, скользили по паркету, словно их толкали сзади. Тит оцепенел лишь на секунду. Потом вскочил на ноги, с трудом ловя равновесие на мягкой постели, да так и рухнул на подушки, потому что комод преодолел расстояние до кровати в два счета и с грохотом врезался в нее, вывалив на одеяло содержимое ящиков. Белье, сыпавшееся из накренившегося комода, помешало ему сразу разглядеть длинное узкое тело размером с некрупную собаку, которое запуталось в простынях. Это его и спасло. Потому что когда Тит разглядел, что именно к нему ползло, то сумел лишь закричать — бездумно, во всю мощь легких. Тело же оцепенело, перестав слушаться.
У существа не было головы. Покрытый спутанным, влажным мехом червяк заканчивался резко и тупо. Там, где тело кончалось, имелось лицо — другими словами то, что смотрело на Тита из первой половины червя, назвать было нельзя. И это лицо было самым отвратительным зрелищем, какое приходилось видеть Титу — а ведь он считал себя специалистом в ужастиках. Но какая же разница была между монстрами из виртуального мира и тем существом, которое, плюясь и клацая острыми зубами, рвалось к нему, путаясь в постельном белье. Торчащие из пасти зубы составляли разительный контраст с младенческим личиком твари: большие умилительные глаза лазурного цвета, гладкая нежная кожа, смешной носик-пуговка... Еще от существа отвратительно воняло, и Тит вдруг с ужасом понял, что то зловоние, которое он периодически улавливал из бабулиной комнаты, принадлежало не старушке, а твари.
Когда оцепенение прошло, было поздно. Тит дернулся, спрыгивая с кровати, но младенчик с туловищем червяка оказался быстрее. Ногу рванула острая боль, и Тит приземлился на пол уже с присосавшимся к лодыжке чудовищем. Схватить тварь за длинное туловище, чтобы оторвать от себя, не удалось. Ее мех вдруг покрылся какой-то смазкой, отчего руки скользили, а кожу на ладонях щипало, словно он трогал кислоту. Сражаясь за жизнь, Тит давно перевернул колонки, которые стояли рядом на постели, и теперь комнату наполняли не божественные ритмы рока, а его трусливые вопли.
Он уже был уверен, что его сожрут, начиная с ног, когда увидел дырку, прогрызенную в двери. Из дыры выглядывало бабкино лицо и рука с кружкой. Старушка протягивала ему чашку, словно предлагая выпить молочко перед смертью. При этом она напевала, и Тит безошибочно узнал мелодию, которую за неделю успел выучить наизусть. Старуха всегда пела эту песню, если в квартире или за окном шумели.
Когда тварь вдруг отпустила его ногу и шустро поползла к бабуле, Тит понял, что никогда больше не сможет смотреть ужастики так, как они это любили с Верманом: с хохотом и полными чашками попкорна. Когда тебе отгрызают ногу, это чертовски больно и совсем не смешно.
Старушка ласково взяла червяка на руки и, протянув сквозь дыру, исчезла в своей комнате. Когда она вернулась, Тит сидел в прежней позе, и ей пришлось долго кричать, а вернее, по-старушечьи хрипеть, чтобы он впустил ее, открыв дверь. Где-то в помутненном сознании всплыло правило, что нечистую силу добровольно впускать нельзя, но Титу было больно и страшно, поэтому он доковылял до двери и упал в бабулины объятия.
Несколько часов спустя ему стало лучше — по крайне мере, в физическом смысле. Рана, заботливо перевязанная и смазанная старушкиной мазью, уже не болела, в животе было тепло от блинчиков с творогом и вишневым вареньем. А вот то, что творилось у него на душе и в голове, упорядочиваться никак не желало. Пожалуй, Тит скорее бы поверил в мутантов, живущих в канализации под городом, чем в небыль, рассказанную бабкой Валерией.
— Я в молодости глупой была, совсем как ты, — говорила старушка, ласково поглаживая внука по голове. — Весь мир казался только моим, кровь бурлила, сердце в пляс пускалось, стоило солнышку из леса показаться. Изба у меня хоть и с краю деревни находилась, но дома у нас рядком стояли, двор к двору. А я как выйду утром на крыльцо, да как затяну песню, да еще громко, чтобы на другом конце улицы слышно было. Горластая была, петь любила — слов нет как. Что ни делаю, всегда пою. Меня, конечно, предупреждали. Старая Текла, ведьма деревенская, шум ой как не выносила, внучки ее не раз ко мне бегали, и проклятиями грозились, и капусту топтали, и гусей в поле выпускали. Много пакостей делали, да я ведь упрямой была. Все пела. А когда брат баян подарил, так еще и играть стала — больше ведьминой семьей назло, чем в удовольствие, играла ведь плохо. Ну и доигралась, допелась. Ведьма Текла при смерти была, а колдуны на пороге миров жизни и смерти — самые сильные. Подселила она ко мне Тихолюбку. Хоть бесом ее назови, хоть демоном, все одно. Когда только тварь эта появилась, то совсем крохотной была — с палец, не больше. А теперь вон как раздалась, уродина бесноватая. Стоит ей шум услышать, сразу расти начинает, надувается, как упырь болотный. А тому, кто шумит, несдобровать. Сущность у нее такая — убить, и дело с концом. Хорошо, что знакомая колдушка из другой деревни помогла, научила шептать одну песенку, от которой Тихолюбка успокаивается. Ну, еще молочко — верное средство. Так-то вот, внучок, и живу с проклятием на горбе. Вся жизнь тихо проходит, как в могиле. В деревне Тихолюбку оставить не получилось, к вам привезла. Куда я, туда и она. Богом клянусь, не хотела в город, да сынок мой настойчивый, помрешь, говорит, одна, а так хоть на старости лет в семье поживешь. Я подумала и согласилась — очень уж тоска меня заедала. А для Тихолюбки чемодан особый смастерила. Специально песни громко над ним пела — и ничего, не слышала она. Но твои песни, Титус, громче моих оказались. Семь дней назад Тихолюбка была с ладонь, а теперь вон, до собаки вымахала. Что делать? Прямо не знаю...
Рассказ бабки привел Тита в дикий восторг. Иметь в семье настоящую проклятую — это было круто, а быть укушенным демоном — такого не случалось ни с кем из его друзей. Показать Тихолюбку, спящую в чемодане, старушка отказалась, но Тит был уверен, что рано или поздно ее уговорит. Он был рад и тому, что она согласилась обучить его волшебной песенке.
Дыру в двери Тит закрыл постерами, наклеив их с обеих сторон, а комнату прибрал в рекордные для себя сроки. Пообещав старушке ничего не рассказывать родителям и вернуться до темноты, он умчался к Верману, чувствуя себя героем.
Но Верман, потомок магов в седьмом колене и еще больший знаток комиксов, чем Тит, к его рассказу отнесся скептически. Друг снял очки, протер линзы видавшим виды платком и затряс толстыми щеками, подражая директору школы.
— Бабка твоя сколько в деревне прожила? — спросил он, тыча в Тита коротким пальцем. — Правильно, всю жизнь. Нормальные люди столько в глуши не живут. Ясно дело, что у нее с головой проблемы. А у тебя от музыки галлюцинации были, такое иногда случается. Скорее всего, ты не червяка видел, а собачку, которую ваша старуха тайком от всех в комнате держит. Комод же ты сам отодвинул, и...
Видя, что Тит покраснел от злости и готов устроить драку, друг сменил тактику.
— Ладно, если не врешь, то следует эту твою Тихолюбку из чемодана выманить. Во-первых, так ты докажешь, что честный человек, а во-вторых, поможешь своей старухе. Надо Тихолюбку убить.
Тит с досады мог только хлопнуть себя по колену. И почему все хорошие идеи принадлежали Верману? А ведь он дело сказал. Бабка-то без своего демона неплохой старушенцией была, вон какие пироги знатные печь умела.
— Как же мы с этой тварью справимся?
Кто бы сомневался, что у Вермана был ответ и на этот вопрос.
— Все демоны боятся осину и соль. А деревянный колышек у меня еще от брата остался, он в театре играл, помнишь я рассказывал? Клялся, что кол настоящий — из осины! Проткнем чудовищу сердце, а сверху насыплем соли. Можно еще для верности укол из соляного раствора, я видел, как в фильме так с чернокнижником боролись. Правда, шприц достать надо, в аптеке мне точно не продадут.
— Шприц достану, — уверенно кивнул Тит. Отец колол себе витамины, а пробраться в туалетную комнату родителей после всего пережитого проблемой не представлялось. — Как выманивать-то ее будем?
— У Руты днюха через неделю, — торжественно сообщил Верман. — Она как раз в доме напротив твоего живет. Родители ей специально квартиру для вечеринки оставляют, подарок, мол, любимой дочке, а сами к друзьям сваливают. Туса будет знатная. Рутка всех из класса звала.
На том и порешили.
Дни пролетели незаметно. Семья вела себя тихо, стараясь угодить привередливой старушке. "Привыкнет к городу и чудить перестанет", — говорил отец, подключая наушники к телевизору. Тита же одолевали противоречивые чувства. С одной стороны, видеть еще раз Тихолюбку ему не хотелось, да и веры в то, что какая-то соль может одолеть демона, было маловато. Но от одной мысли, что тварь живет в соседней комнате, ему становилось не по себе. А никак он чихнет громко ночью и тогда не проснется вообще? Может, стоило маме сказать? Но Верман идею впутать сюда родителей категорично отверг.
— Не хочешь с Тихолюбкой биться, мы сами ее убьем, — заявил он на репетиции сражения, которое они устроили накануне в его квартире. Верман, действительно, раздобыл кол и не раз убедительно проткнул им кусок говяжьей вырезки, украденной с кухни. — Хотя, сдается мне, все это сказки, и никакой Тихолюбки нет.
Тит был бы и сам рад в это поверить. Но слушая, как бабуля бормочет в комнате каждый раз, когда мимо окон с грохотом проносился автомобиль, он понимал: бездействие будет хуже.
Кстати, волшебной песенке его все-таки обучили. Песня оказалось простой, в два куплета, и, если бы Тит услышал ее со стороны, ни за что бы не поверил, что она предназначена для усмирения чудовища. В ней пелось о каких-то ромашках, радуге, ручье, грибах... Детская такая, невинная песенка.
— Тихолюбка, как услышит ее, сразу засыпает. Но при этом нужно обязательно звереныша гладить, иначе заклятие будет недолгим, — говорила бабуля, вылавливая вареники из кастрюли. — Не думаю, что тебе эта песня пригодится. Я чемодан с Тихолюбкой в шкаф спрятала и одеялами обложила. Там тихо-тихо, ничего не слышно. К тому же, как помру я, а мне ведь недолго осталось, так и Тихолюбка со мной уйдет, будем вам всем покой. Ну а ты, надеюсь, простишь меня, старую. Знаешь, я ведь к ней даже привязалась. Меня колдушка предупреждала — связь эта прочная, с одной стороны, проклятие, а с другой — любовь крепкая. Так мне и сказала: стоит один раз песенку спеть, и все: полюбишь Тихолюбку, как дочь родную. Так и случилось. Ведь Текла насильно перенесла ее в наш мир, здесь она сиротинушка. Иной раз взгляну в это младенческое личико, а у самой слезы от умиления наворачиваются.
Тит бабкиного умиления не понял. При одном воспоминании о мерзком червяке с детским лицом его начинало тошнить и мелко потряхивать от внезапного озноба. Теперь он был уверен: ему, непременно, нужно было увидеть Тихолюбку, чтобы избавиться от этого кошмара на всю жизнь.
В ту субботу родители отпустили его на вечеринку неохотно. Так получилось, что они оба работали, сдавали какие-то проекты, и мать хотела, чтобы Тит побыл с бабулей, которая в последние дни чувствовала себя неважно. Ему пришлось выдумывать целую историю о тайной любви к Руте, которую, к слову, с трудом терпел, так как на химии они сидели за одной партой, и она постоянно у него списывала. В конце концов, мать его отпустила, но к девяти велела быть дома. Тит врал легко и согласился, не моргнув глазом.
Все шло по плану. Верман пришел на вечеринку в костюме охотника за вампирами, и его осиновый кол привел всех в восторг. Друг еще никогда не пользовался такой популярностью среди одноклассниц. С ним фотографировались, звали танцевать и даже доверили разрезать именинный пирог. Тит, который пришел в пиджаке и футляре со шприцом в потайном кармане, чувствовал себя преданным.
Он занял позицию у окна и, спрятавшись за тюль, принялся наблюдать за бабулиной комнатой, которая хорошо просматривалась из рутиной квартиры. Стоял бесснежный, но ветреный февраль, и прохожих на улицах почти не было. На город давно опустились сумерки, но свет старушка не зажигала, и это немного тревожило Тита. Зато он разглядел полуоткрытую створку окна — видимо, бабуле было жарко. В феврале батареи грели на полную мощность, и иногда в квартире стояла страшная духота.
Тем временем, перешли к танцам, но как-то вяло и без энтузиазма. Выручил Верман, который, наконец-то, вспомнил, что они пришли сюда не с девчонками обниматься.
— Давайте откроем окна! Пусть будем жарко всему району! — закричал он и крутанул на полную мощность регулятор громкости. У Руты был хороший музыкальный центр, с басами и шестью колонками.
Все в восторге завизжали, потому что от музыкальных волн, проходивших сквозь тело, кружилась голова и хотелось взорваться от счастья. Опьянели все. Тит с трудом заставил себя остаться у окна, так как был уверен, что Тихолюбка заберется именно отсюда. Он был готов. Кроме шприца у него имелся пульверизатор с соляным раствором, а еще мешочек соли и пневматический пистолет, взятый у отца без спроса. В отличие от Вермана, Тит на один осиновый кол не полагался. Мало ли каких размеров достигнет Тихолюбка, когда доберется до их вечеринки? А стрелял он неплохо, так как пропадал в тирах каждые выходные.
Пока что кроме разгневанных соседей под окном никого не наблюдалось.
Тита толкнули, и на подоконник рядом навалился широкоплечий Феликс, двоечник и вожак местной гопоты, с которым Тит не особо ладил.
— Эй, люди! Гуляем вместе! — закричал Феликс, высовываясь из окна. — Что вы там бормочете, вас не слышно! Что? Громкая музыка? До одиннадцати имеем право, так что заткнитесь и валите отсюда!
Вообще-то шуметь можно было до десяти. Тит, который тоже любил слушать музыку по вечерам, знал это правило наизусть и часто терзал соседа сверху, выжидая до последней секунды десятого часа и выключая колонки в последний момент, предварительно сделав громкость максимальной.
— А ты что не веселишься? — прицепился к нему Феликс. — Че не танцуешь? Не рад, что моя девочка родилась?
Рута на празднике официально объявила Феликса своим парнем, и теперь у пацана явно сносило крышу. Тит хмыкнул и достал из кармана пару сигарет, тоже позаимствованных у отца.
— Сейчас перекурю вот. Хочешь?
Курить было модно и круто, поэтому Феликс взял сигаретку, заткнул ее за ухо и отвалил от окна к танцующим. Тит перевел дух. Ему только драки с Феликсом не хватало.
— Где тебя носит? — набросился он на Вермана, который явился взлохмаченным и с глупой улыбкой на лице. — Нас на весь район слышно, сейчас полицию вызывать будут, а Тихолюбки нет! Бабка говорила, что в шкафу ее спрятала и одеялами обложила, неужели там не слышно?
— Не паникуй, — хмыкнул Верман и, достав из кармана бинокль, принялся разглядывать квартиру Тита. — В жизни правит случай. А у тебя родаки, кстати, когда вернуться должны? Чего-то странно темно у вас в окнах. Может, Тихолюбка сначала с твоей семьи решила начать, а потом уже к соседям нагрянуть?
Тита бросило в жар, потом в холод, он вскочил и, забрав у друга бинокль, принялся жадно всматриваться в родные окна. Мысль о том, что Верман может быть прав, настойчиво билась в районе сердца.
Сказать он ничего не успел, потому что в этот момент отключили свет, и все погрузилось в темноту и тишину.
— Вот же, сволочи! — выругался Верман. — Может быть, единственный раз так гуляем и на тебе! Не верю, что это авария! Наверняка, диверсия какая-то! А может, Тихолюбка твоя до электростанции уже добралась, пока мы тут веселимся? Может, мы вообще во всем городе одни остались?
Но это было неправдой, потому что с улицы раздались радостные вопли соседей:
— Ну как, гуляки? Обломился вам кайф? Чтобы вам в аду гореть!
Спокойно, велел себе Тит. Просто родители еще не вернулись, бабушка задремала на диване в гостиной, как она любила в последнее время, а Тихолюбка мирно спит себе в шкафу и ничего не слышит. На миг ему отчаянно захотелось, чтобы так оно и было. Тит знал, что делать. Сейчас он немедленно вернется к себе, а Верману скажет, что Тихолюбка была шуткой, выдумкой.
Когда зазвонил телефон у него в кармане, Тит вздрогнул. Нехорошее предчувствие накатило волной, захлестнуло и тяжело придавило грудь, мешая дышать.
— Сынок, где ты? — у матери никогда не было такого взволнованного голоса. — Я тебе уже весь вечер звоню, разве можно так гулять, чтобы телефон не слышать!
— Ма! Да я иду уже, — попытался оправдаться Тит, впервые радуясь тому, что его зовут домой. — У вас все хорошо?
Он чувствовал, что вопрос лучше не задавать, но все-таки спросил.
— Бабушка умерла, — потухшим голосом сказала мать. — Сердце. Скорая даже до больницы ее довезти не успела. Отец раньше меня вернулся, нашел ее у двери парализованную.
Мать говорила что-то еще, но Тит ее уже не слышал.
На фоне тишины, которая мягко заволокла отключенный от света район, резкие, дробные звуки рэпа, раздавшиеся со двора, должны были быть слышны в каждой квартире.
— Это мой парень! — радостно завизжала Рута, и Тит вдруг понял, что девчонки все-таки дуры.
— Гуляем! — закричал ей в ответ Феликс, выбираясь из новенькой ауди, подаренной ему родителями. Титу нравились внедорожники, но одно он мог признать без колебаний — автозвук в машине Феликса был прокачанный.
— Нет света? Да пофиг! Будем так веселиться! Никто сегодня спать не будет! — надрывался Феликс, не слыша визга и криков, которые подняли гости Руты, столпившиеся за спиной Тита.
Им, а также другим соседям, прильнувшим к окнам, было хорошо видно, как вздыбился горой асфальт позади аудио, как лопнуло дорожное покрытие, являя городу самый страшный из его кошмаров — Тихолюбку.
Тварь не просто выросла. Ее массивное тело раздулось до размеров червей из любимого фильма ужасов Тита "Дрожь земли". Когда-то любимого. Влажная, покрытая защитной слизью шерсть неприятно поблескивала в лунном свете, сильное тело сжималось кольцами, превращая новенькую аудио в гармошку, асфальт, в том месте, где на него навалилась тварь, трещал и лопался. Что в Тихолюбке осталось прежним, так это личико — детское, с умилительно большими глазами и носиком-пуговкой. Только теперь эту младенческую физиономию нелепо растянули в стороны, и Тит твердо знал, что никогда больше не сможет спокойно смотреть в лица малюток.
Феликса сжевали за один раз. Тихолюбка клацнула зубами, оставив на земле две пары армейских ботов, из которых торчали окровавленные обрубки. Подняв невинную мордашку, Тихолюбка оглядела притихший район, и, как показалось Титу, удовлетворенно кивнула.
А потом, неожиданно грациозно подняв тело в воздух, тварь поплыла к луне, красиво растворившись в лунном свете.
Бабушка ошиблась. Потеряв хозяйку, Тихолюбка не исчезла, а снова превратилась в сироту, какой она была до того, как ее в виде проклятия наслали на голову громкоголосой селянке. Только Тит не был уверен в том, что то было проклятие.
Оставив гостей глазеть у окна на пожеванную ауди и ноги Феликса, он оделся и осторожно выбрался из квартиры, стараясь ступать не громко. По дороге он выбросил и шприц, и мешочек с солью, и пульверизатор, испытав огромное облегчение, что едва не совершил самую большую ошибку в жизни.
Напевая под нос бабулину песенку, Тит направлялся к набережной, где в это время года жгли большие костры и устраивали дискотеки под открытым небом. Тихолюбке нужна была его помощь, но еще сильнее в ней нуждался его родной город — яркий, столичный и очень шумный.
