Птица

"он ловил бабочек прямо на квиддичном поле и съедал их сырыми"

из фанфегов

Уютно мерцал огонь в камине, потрескивали поленья, кто-то возился в большом глиняном горшке, иногда наподдавая изнутри крышку, Клык дремал под столом, положив голову на лапы, и вздыхал во сне. На блюде красовались печенья, кулинарный шедевр Хагрида. Они были не совсем каменные, а если обмакнуть в чай, даже вкусные. Гарри, Рон и Гермиона сидели у стола, грызли печенье и болтали ногами. Сегодня у лесничего было лирическое настроение. Он рассказывал о прекрасном — в смысле, о самых восхитительных животных, с какими ему приходилось иметь дело.

— ...Словом, вилорогая гидрохимера прожила у меня целую зиму в сарайчике и совершенно никому не мешала. Но по весне у нее наступил брачный период, и пришлось выпустить ее в озеро.

— И что — она до сих пор там живет? — поинтересовался Гарри.

— Нет, — вздохнул Хагрид. — Уплыла к морю. Они, знаешь ли, предпочитают метать икру в соленой воде... Я надеялся, что она вернется осенью, но она так и не вернулась.

Глаза его подозрительно влажно блеснули.

Гермиона положила ладонь на здоровенную ручищу Хагрида — в знак сочувствия.

А Рон спросил, есть ли в Запретном лесу птица Сирин.

— Нет, только шестиструнные лирохвосты, — ответил лесничий. — Иногда они позволяют немного поиграть на лирах. Жаль, что у меня не очень хороший музыкальный слух, они, знаете ли, обижаются, если берешь фальшивую ноту.

— Это надо группу "Ведуньи" звать, — заявила Гермиона. — Лирохвостам наверняка понравится.

— Что-то я сомневаюсь, — проворчал Рон.

— Потому что ничего не понимаешь в музыке! — отрезала Гермиона. — Они очень ничего, вот, например, та песня — "Полетим в небеса на стеклянном крыле"...

— Стеклянное крыло — просто выдумка, и слова глупые!

— Сам дурак!

— Ну-ка никаких ссор за моим столом!

Рон замолчал и ожесточенно вгрызся в печенье, сердито косясь на Гермиону.

Некоторое время все молча жевали и прихлебывали чай, думая каждый о своем. Гарри, например, думал о Букле. Хорошо, что она не шестиструнная.

— А рассказывал ли я вам о самой удивительной птице, какую встречал в Хогвартсе? — спросил Хагрид. — Красавица, и до того ласковая и милая! — взгляд его мечтательно затуманился, а на физиономии появилась блаженная улыбка

— Она тоже водилась в лесу? — спросила Гермиона.

— Нет, это была ручная птица, любимица одного нашего преподавателя. Вы его не знаете, он проработал всего год, а было это десять лет тому назад.

— Темные искусства преподавал, что ли? — догадался Гарри. — В смысле, защиту от темных искусств?

— В точку, — кивнул Хагрид. — Случай редкостный во всех отношениях: в том году наш директор отчаялся найти преподавателя среди британских магов и нанял иностранца.

— Из Дурмсланга кого-нибудь, наверно? Или из той французской школы, как ее? — Рон сделал вид, что совсем не помнит названия, уж очень сурово на него смотрела Гермиона.

— О, ребята, по сравнению с тем магом, что отыскал в тот раз Дамблдор, педагоги из Европы почти и не иностранцы. Это был настоящий азиат.

— Подумаешь, — сказал Гарри и покраснел: он вспомнил Чжоу Чанг.

— Такого азиата, как этот маг, вы точно отродясь не видали, — возразил Хагрид. — Небольшого росточка, тощой, — чихнешь, так сдует. А гонору на двух Малфоев хватит. Голову задерет и выступает важно, и смотрит сверху вниз, это на меня-то! И глаза дикие, как у бойцовой виверры. Так вот, у него была птица... Умная, страсть! Она для своего хозяина сплетни собирала по всему Хогвартсу. Он и в Лондон ее посылал, и даже, кажется, куда-то в свою Азию.

— Типа попугая, — кивнул Рон.

— Ничего подобного, — Хагрид помотал головой. — С виду она больше всего была похожа на ворону, только больше в четыре раза, и на голове хохолок из перьев, а еще...

— Но говорящая? — уточнила Гермиона.

— Ну, может, с магом тем она и говорила, врать не буду — не слышал. Только, по-моему, она умела мысли передавать. Я с ней сразу подружился, птицы, они же чуют, кто к ним со всей душой. Никому не доверяла, кроме профессора Доусона, клевалась страшно, но я с ней договорился.

— Профессор Доусон? — удивилась Гермиона. — Это же обыкновенное английское имя.

— Имя-то обыкновенное, — кивнул Хагрид. — Только такого жуткого иностранного акцента, как у этого Доусона, я в жизни не слыхал. Знаете, как он называл профессора Мак-Гонагалл? Макугонагару! А что у него выходило, если он пытался выговорить "Альбус Дамблдор" — это же вообще не передать. Вот мне повезло, у меня имя простое: Рубеус Хагрид. Меня он всегда правильно называл, только зачем-то величал "солнцем", уж не знаю почему. Такая манера была, все у него были "солнца". Физиономия мрачная, смотрит косо, а сам приговаривает: Хагрид, солнце, послушайте... Так я про птицу-то...

— Погоди, — перебил Гарри, вспомнив маггловские азиатские боевики. — Я понял. Хагрид-сан, да? Он, наверно, был японец, этот профессор. Это он не про солнце. Это просто у них вежливое обращение такое.

— Точно, Хагрид-сан, — подтвердил лесничий. — Надо же, а я все недоумевал. А птица у него...

— Хагрид, — удивилась Гермиона, — а как же он выговаривал заклинания? "Ридикулус", например?

— А никак. У него для всего были свои слова. Типа... ну вот встанет он, скажем, так. Руки сложит... нет, у меня так не получается, я себе так палец оторву... в общем, примерно вот эдак руки складывает и шпарит: "аге кареаге тарирерде" — или вроде того, я не запомнил. Звучным таким голосом, нараспев. А, еще помню слово "тусюк". Не знаю, что уж оно значит. Наши школьники за ним не смогли выучить, он все ругался, мол, звуки не те. Ну, ему наши — не те, нам — его... И вот его птица...

— Не понимаю, — потряс головой Рон. — Он же как-то учил, целый год, небось, как всегда? Или ребята у него должны были заговорить по-китайски, или сам он...

— Не по-китайски, а по-японски, это же совсем разные вещи, Рон Уизли! — фыркнула Гермиона.

— Воображаю, как бы звучало "Уизли", — хихикнул Гарри.

— Профессор Доусон быстро перестал мучиться с произношением студентов. Может, неделю-другую. А потом просто перешел к письменным заклинаниям, и все. Берешь такую длинную бумажку, рисуешь на ней закорючки, прицепляешь на объект — и готово, он тебе подчинен. Он говорил: даже гадзынь... гайцзынь... короче, даже англичанин способен выучить пару сотен иероглифов, на первое время хватит. По-моему, больше десятка никто не запомнил, а потом занятия пришлось прекратить.

Гарри посерьезнел и поежился, чувствуя, как по спине пробежал холодок.

— Он что, тоже был... из тех... из Пожирателей смерти?

— Нет, — качнул бородой Хагрид. — Он сошел с ума, и его пришлось уволить. По состоянию здоровья. Отправили в больницу святого Мунго, конечно. Только, говорят, он сбежал по дороге и исчез. А птица...

— Сумасшедший профессор, — пожал плечами Рон, — да в нашей школе половина профессоров — очень странные! Ну очень! Наверняка некоторые сумасшедшие. Профессор Трелони — так точно.

— Вот уж профессор Трелони наверняка в своем уме! — поджала губы Гермиона.

— Не представляю, как вел себя этот Доусон, что за ним приехали санитары, — сказал Гарри. — На людей бросался?

— И это тоже, — подтвердил Хагрид. — Но началось с малого. Вообразите — он ненавидел бабочек!

Этого никто себе представить не мог.

— Понимаю еще — гусениц, — проворчала Гермиона. — Но бабочек?

— Профессор Дамблдор сперва тоже не верил. Оказалось, этот иностранный преподаватель при виде бабочек просто терял голову. Кидал в них тяжелыми предметами. Раз даже с ножом бросился, говорят. Миссис Помфри, правда, уверяла, что это был скальпель, и что Доусон похитил его из больничного крыла.

— Ой, — вдруг сказал Рон. — Я же о нем слышал. Билл рассказывал, а ему старшекурсники. Он еще, бывало, поймает бабочку — и ножницами режет на две половинки.

— Ужасно, — кивнул Хагрид. — Бедные невинные создания, они же такие красивые и совсем никому не мешают... А ножницами он их резал прямо на лету. Берет ножницы, обматывает бумажкой с заклинаниями, прицеливается — они летят, лезвиями лязгают, и за несчастным насекомым! Догонят — вжик! — и все. Иногда промахивался. А если получалось, ходил счастливый и бормотал: "Ему так никогда не суметь!"

— Кому — ему?

— Откуда же мне знать? — Хагрид вздохнул. — Но это было только начало. Потом обнаружилось, что профессор Доусон мучает лягушек. Он их расплющивал.

Гермиону передернуло. Гарри замутило. Рон подавился печеньем.

— Зачем?

-Говорю же — сошел с ума. Сперва он скрывал эти свои издевательства. Но через какое-то время вошел в раж. Да что там — говорят, он ловил бабочек руками на квиддичном поле и поедал их сырыми. На лягушек охотился с острогой и с рогаткой. Как-то я встретил его — он шел от озера и нес чуть ли не десяток лягушек, за задние лапки... — Хагрид побледнел, видимо, воспоминание было слишком ярким. — Ох, я и рассердился! Что, говорю, вы это такое делаете, профессор Доусон? Разве ж так можно? И знаете, что он мне ответил? "Ваш вид радует мой взор, Хагрид-сан! Пожалуйста, ненавидьте меня!" Я не выдержал и ударил... Он захохотал и увернулся, рукавами мантии машет — они у него были широченные, никто таких мантий не носит, желтая, блестючая, и вечно в каких-то горелых пятнах, — я уж так осерчал, мог и зашибить, но ни разу не попал, а он хохочет противно так и бранится по-своему... а потом провел пальцем по моему рукаву, и я вовсе разума лишился, в глазах помутилось... Ох, не люблю я вспоминать. Меня профессор Дамблдор спас. Увидел, как я бегу к школе, размахивая руками, и сказал "остолбеней", я и замер, конечно. Когда расколдовал, я уже успокоился.

— И после этого его увезли в больницу?

— Нет еще. Профессор Дамблдор вызвал Доусона к себе в кабинет, уж о чем они говорили, не знаю, но тот долго потом был совсем нормальный, при виде бабочек отворачивался, а если лягушки заквакают — затыкал уши и бормотал: "они меня совершенно не интересуют, совершенно!". И всю зиму держал себя в руках. Тем более зимой же ни бабочек, ни лягушек. Только вот весной...

— Весеннее обострение, — кивнула Гермиона. — Я знаю, я читала в медицинской энциклопедии.

— Небось, лягушки как заквакают все хором, он и не выдержал, — добавил Рон.

— Тогда в Запретном лесу поселился белый лис, — сказал Хагрид. — До чего же прекрасное создание. Я с ним подружился, курятиной подкармливал. Ну и скажи как-то при Доусоне про этого лиса. Сроду не видал, чтобы человека так перекашивало. Он в меня вцепился как клещ, слюной брызжет и спрашивает: хвостов сколько? Сколько хвостов? Я никак не пойму, о чем это он. Потом дошло. Ну да, говорю, не меньше пяти, а что? Вот после этого Доусон и стал бросаться на людей. Пальцы скрючены, волосы дыбом, и шипит: смотри мне в глаза! Я узнаю этот лисий взгляд! — лесничий покачал головой. — Как сейчас вижу, он мечется, бормочет про лисий взгляд — и вдруг вдалеке зазвучала флейта, протяжно так... Тут он упал на колени, руками в пол уперся, стучит головой об паркет и выкрикивает заклинания, и уже тучи над школой собираться стали, ох и нехорошие с виду... Ну и все. Надо же было что-то делать. Короче, скрутили мы его, дали знать в святого Мунго, и за ним приехали.

— Жуткая история, — сказал Гарри.

— Да уж... так я бишь о чем — у него птица... А, да Мерлин с ней, с птицей.

Хагрид тяжело вздохнул и шумно отхлебнул чай.

Повисло подавленное молчание.

Под столом зачесался Клык, стуча лапой об пол. В глиняном горшке брякнуло и застрекотало. За окном ухнула сова. Далеко-далеко, на грани слышимости, запела флейта.

— А птица у него отличная была, — сказал Хагрид. — Умница, красавица. И знаете, три ноги у нее было. Никогда больше такой не встречал. Но Доусон сбежал по дороге в больницу, и птица исчезла вместе с ним.

Снова отхлебнул чаю и добавил:

— Она его очень любила.