Реквием часовщицы
Барт Андерсон
Перевод с английского Сергея Трофимова
Крина ткнула пальцем в задремавшие часы, и встрепенувшийся механизм тут же вытянул шею к ее уху. Его крохотные коготки защекотали кожу на ее плече.
— Налево, — зашептали часы. — Еще налево. Теперь иди вперед.
За Криной шагала наперсница — девушка, с тонкими паучьими членами. На ее губах блестели кольца, опечатавшие рот. Она старалась не отставать от своей госпожи. Наперсница знала, что изобретения Крины всегда находили правильный путь, каким бы зигзагообразным тот ни был. Полы их плащей касались каменных плит и поднимали каштановую пыль, которая, казалось, порождалась здесь самим временем.
— Этим вечером салон открылся наверху Вознесения, — сообщили шепотом часы.
Сегодня проспект выглядел огромным пролетом лестницы под небесным сводом потолочных окон. На ступенях в необъятной пещере солнечного света располагались группы вооруженных урбанизаторов. Их жесткие воротники торчали вверх, как зубья капканов. На верхних и нижних площадках гигантской лестницы крикливые торговцы предлагали поднимавшимся и спускавшимся покупателям продукты, ткани и россыпи фруктов. Их яркие палатки превращали проспект Вознесения в разноцветные каскады феерического водопада. Кроваво-красные хлеба. Заморские лимоны. Спелые груши. Плоды помпельмуса.
Крина остановилась перед прилавком и задумчиво посмотрела на желтовато-зеленые шары помпельмуса. Она инстинктивно прикоснулась к маленькой колючей крышке другого механизма — Бдящих часов. Те обвивали ее правый большой палец и немного походили на часы, висевшие на шее. Когда она приподняла руку к плечу, Бдящие предупредили ее о грядущих неприятностях.
— Катерина! Подмастерье скажет тебе, что люди должны видеть одинаковое время. Для этого он сделал инструмент, который продемонстрирует тебе. Останови его. Не позволяй ему менять традиции.
Наперсница с ужасом наблюдала, как ее госпожа осматривала горку ноздреватых плодов. Тонкие пальцы девушки замерли на губах, словно плотного ряда колец было мало для ее молчания. Ей хотелось отговорить хозяйку от покупки помпельмусов. Торговец ласково провел ладонью по округлому фрукту. Смахнув пыль с зеленой кожуры, он поправил намокшую от пота бандану.
— Любите кисловатую сладость, моя герцогиня?
Для него это был просто плод. Торговец не знал, какое особое значение имели помпельмусы для касты Крины. Иначе он не назвал бы такую цену.
— Всего полкроны за штуку.
Тень от взлетевшей голубиной стаи помчалась вверх по Вознесению. Момент прошел, и Крина покачала головой. Приподняв полы длинного плаща, она продолжила свой путь по ступеням лестницы.
Он только подмастерье, передала наперсница на тактилослэнге. Вы ведь не тронете его?
— Мы, часовщики, являемся движущей силой зиккурата, — повернувшись к ней, ответила Крина. — Я спасу всех жителей, если не дам ученику завершить его еще несделанные часы. Но почему ты так интересуешься им?
Наперсница почтительно взяла ее левую руку и серией быстрых прикосновений передала безмолвное сообщение — аналог шепота для тех, кто понимал тактилослэнг.
Бдящие советуют убить его, не так ли? Это было бы трагично.
— Что ты ко мне цепляешься? — вскричала Крина, вырывая руку из пальцев наперсницы. — Я же ничего не купила!
Крина снова зашагала по ступеням. Путеводные часы шипели и ползали по ее плечу. Руки в глубоких карманах отстукивали гневные фразы: Неблагодарная бунтарка! Зачем я только сделала тебя своей любимицей?
* * *
Над головой тянулись толстые, художественно опиленные ветви деревьев. Масляные фонари на полу создавали лужицы света. В зале пахло древесными углями, картофельными блинчиками и пролитым вином, постепенно превращавшимся в уксус. Мастерская подмастерья была самым красивым уголком салона. Когда-то прежде здесь находилась часовая лавка Крины. Посетители перемещались по кругу от витрин с изделиями молодого дебютанта к столам, заставленным бутылками вина. Зал постепенно заполнялся людьми. Крина приняла напиток от наперсницы, и они направились к экспозиции эксклюзивных часов. На первой витрине размещались механизмы, выполненные в форме кленовых листьев.
— Мы же говорили тебе, — прошептали Бдящие, ущипнув Крину за ухо. — Он выставил их напоказ. Это начало конца!
Подмастерье — милый юноша с угловатым лицом — о чем-то говорил с коллегами по ремеслу. Потертый фартук и старые башмаки подчеркивали его низкий статус в их касте. Заметив мельком новых гостей, он с улыбкой повернулся к Крине. Около витрин в открытой части его мастерской дефилировали подвыпившие посетители. Их непрерывное перемещение напоминало импровизированный хоровод.
Крина, с заботой садовницы, снимавшей тлю с любимого куста роз, прикоснулась к выпуклой поверхности округлых часов и смахнула тонкий слой вездесущей пыли. Устройство в знак благодарности приподняло одну лапку. Женщина с недоумением присмотрелась к лицу механизма, которое странным образом оказалось незатейливым диском с заостренными стрелками и нарисованными цифрами. Казалось, что там специально оставили место для последующей росписи или возможных украшений.
— Какое предназначение у этих часов? — спросила она, приподнимая механизм.
Нога устройства взбрыкнула в воздухе. Когда Крина хотела взглянуть на заднюю крышку, хвостик часов хлестнул ее по руке.
— Они уже завершены?
Подмастерье с сомнением посмотрел на ее окрашенные вином зубы.
— Это прототип. Но я могу сказать, что вы никогда не видели ничего подобного.
Он говорил осторожно. Наверное, ждал от нее брани или возражений. Крина снова бросила взгляд на безликий механизм, сиявший, словно маленькая луна. Она подумала о зловещем предостережении Бдящих часов — о нашептанном пророчестве.
— Да, я впервые вижу такое устройство. Расскажи мне о нем.
Рядом цокали высокие каблуки. Смоченные вином губы начали наигрывать на нонете мелодию в ритме кружившегося хоровода. Медленный шаткий вальс.
— Эти часы отличаются от всего, что вы делаете, Катерина, — ответил юноша. — Вы можете определять по ним время.
Его голос утонул в всплеске смеха танцевавшей публики. От большого количества гостей в зале стало душно. Часовщица надеялась, что гневный румянец на ее щеках спишут на жару и легкое опьянение.
— Какой самонадеянный вздор! Ты хочешь сказать, что сделал часы времени?
— Это устройство не будет эксклюзивным. Оно предназначено для многих людей. Сейчас я размышляю над массовым производством.
Увидев, как она нахмурила брови, подмастерье запнулся. Затем он робко продолжил свои объяснения.
— Считайте мой механизм обычным повседневным инструментом.
Путеводные часы на ее плече зарычали от возмущения.
— Инструментом? — переспросила Крина.
Это было неправильным для нее. Безликие часы напоминали ей рыбу, шагавшую под солнцем в зеленой траве.
— И для чего же нужен такой инструмент?
— Чтобы...
Он помолчал, выискивая слова, которые не обидели бы ее.
— Чтобы синхронизировать время. Мое изобретение объединит людей. Отныне они будут жить в одном измерении. Сейчас каждый заставляет часы создавать свое собственное время. А этот механизм... Он будет показывать одни и те же цифры.
— Прекрасная идея! — кивнув подмастерью, сказал проходивший мимо официант. — Давно пора разобраться с качеством времени. Оно не может быть субъективным. Мы должны прийти к общему мнению. Я всегда так думал.
Приподняв поднос с двумя бокалами вина, он направился к толпе посетителей, но затем снова повернулся к юноше.
— Как работает ваше устройство?
— С этими часами мы будем точно ориентироваться во времени. В любой момент дня и ночи. Конечно, остались некоторые нерешенные вопросы.
Подмастерье взглянул на механизм и задумчиво склонил голову на бок.
— Возможно, я укорочу хвост и руки. Или установлю звонок, который будет извещать нас о наступлении какого-то важного события.
— То есть, твои часы будут показывать нам время? — с упреком спросила Крина. — Прежде о нем рассказывали только мы, часовщики.
— Короче, парень, я жду, когда ты закончишь работу над своим устройством, — сказал официант. — Мои друзья и знакомые тоже купят такие часы. Это безумное место нуждается в преобразовании. Нам понадобится помощь от каждого, кто сможет ее предложить.
Крина накинула на голову капюшон. Маленькие Бдящие сердито прошипели:
— Видишь? Что мы говорил тебе!
— Нам не нужны подобные механизмы, — крикнула Крина в спину уходившего официанта. — Фермеры прислушиваются к своим петухам. Пекари знают ритм восхода по ломоте в запястьях и пальцах. Люди отвергнут такие часы! Каждый из них получил лицензию на собственное времяисчисление. Этот подмастерье предлагает нам чуждые идеи.
— Возможно, пока они чуждые, — сказал подмастерье, улыбаясь наперснице. — Но скоро они станут привычными.
Служанка Крины скромно опустила взгляд, как будто знак внимания симпатичного юноши был для нее излишне большим даром. Она старательно посасывала вино через соломинку.
Ах, вот как, подумала Крина, наблюдая за молодым человеком.
Его часы засеменили ножками, переползая через другие устройства, лежавшие на витрине. Традиционные механизмы шипели от злости и плевались в безглазую вещь.
Часовщица по-прежнему не понимала потребности в подобных новшествах. Почему люди должны терпеть такое унижение? Им будут говорить, какое сейчас время! Оно станет одинаковым для всех: не хуже и не лучше, не более печальным и не менее красивым, не более счастливым и великим? И какое влияние окажут часы подмастерья на это пространство, где время изменяет архитектуру и стиль?
Один из механизмов с кленовыми листьями ударил ногой по слепым часам. Те испуганно сжались, не в силах защитить себя.
— Мы, часовщики, несем ответственность за время, — сказала Крина. — Мы должны управлять им разумно и бережно, поддерживая его энергичным и сильным. А это устройство без голоса и глаз кажется мне грубой пародией.
Она отвернулась от уродливых часов и посмотрела на юношу, желая убедиться, что ее слова достигли цели. Молодой человек рассеянно кивнул. Казалось, что он вынашивал в уме конструкцию какого-то нового механизма.
— Когда ты переделаешь эти часы и превратишь их в нечто стоящее, — сказала она, — я с удовольствием взгляну на них.
— Да, я скоро закончу работу над ними, — ответил подмастерье.
В его голосе прозвучали нотки вызова или даже угрозы. Крина поправила плащ и прошептала наперснице:
— Вернись и купи у продавца фруктов три помпельмуса.
Боясь выдать свои чувства, наперсница закрыла глаза. Когда Крина повернулась спиной, она просигналила юноше на тактилослэнге: Заканчивай скорее.
* * *
Сумерки наполняли комнату темными тенями, но Крина не зажигала свечей и ламп. Ей нравилось фиолетовое спокойствие вечера. Она стояла на черном ковре и наслаждалась сгущавшимся полумраком. В другой части комнаты играла музыка. Брат и его друзья исполняли оду на струнных и ударных инструментах. Этим вечером ей не хотелось веселья. Впрочем, она в любой момент могла покинуть гостей и удалиться в свои апартаменты.
— Что тебя печалит? — спросил Лемет, ее брат. — Ты выглядишь немного огорченной.
Он кивал головой в такт музыки. Виолончели покачивались. Барабаны задавали ритм.
— Меня пугают часы, которые выставил в салоне новый подмастерье, — ответила Крина.
Лемет тоже был часовщиком. Его широкие сильные руки не уступали в мастерстве тонким пальцам сестры. Он похлопал по своим коленям в такт барабанам и с усмешкой спросил:
— Что ты имеешь в виду? Как можно бояться часов?
— Они уничтожат наш зиккурат, — сказала Крина.
— У тебя приступ паранойи.
— Бдящие предупредили меня о беде. Я говорю вполне серьезно. Сейчас, пока мы ведем беседу, моя наперсница раскладывает у порога подмастерья три плода помпельмуса.
Лемет перестал улыбаться и кивнул головой, показывая, что он одобряет столь рассудительный шаг своей сестры. Его приятель, виолончелист, понимающе ухмыльнулся. Его пальцы брали лады около уха, проколотого десятком колец.
— Неужели никто не предупредит несчастного юношу? — шутливо возмутился он. — Какая жестокость! Бедняжка покроется черными пятнами. Ты решила послать к нему отравительницу, Крина?
— Она исполнила свой долг и запустила в действие Метод, — с укором сказал Лемет. — Так поступил бы каждый в этой комнате.
Он не принял плохо скрытый намек на то, что его сестра использовала наемницу. Вновь повернувшись к Крине, он тихо спросил:
— Но почему тебе понадобился Метод? Ты могла бы уничтожить подмастерье обычными часами Смерти. К чему такие усилия? Заведи часы Смерти и затми его жизнь.
— Не все так просто. Многим людям понравились его изделия. Вы бы видели толпу вокруг его салонных витрин.
Лемет нахмурился, показывая сестре, что он огорчен ее тревогой. Затем он снова начал наигрывать оду. Взглянув на его профиль, Крина печально добавила:
— Наш зиккурат находится в смертельной опасности.
— Это просто какой-то фашизм! — произнес виолончелист. — Кто из разумных людей захочет часы, которые унифицируют время?
Барабанщик перевел ритм на легкие постукивания. Взглянув на друга, он недоуменно спросил:
— Разве тебе не нравится объединенное звучание наших инструментов? То же самое будет и со временем.
Остальные музыканты рассердились на него. Больше всех возмущался Лемет.
— Да, единый такт в музыке создает гармонию. Но находиться всю жизнь в согласованном ритме с другими людьми? Это нечто за пределами скуки! Это превратит нашу жизнь... в такое... в ужас...
— Я тоже не нахожу нужных слов, — сказала Крина, оценив заикание брата.
Она подошла к окну и посмотрела вниз на широкую эспланаду около лагуны. Вихри каштановой пыли проносились через мощеную площадь. Подростки в длинных плащах, с шарфами на лицах, собирали этот мелкий прах времени в большие ведра. Напрасная работа. Казалось, что проклятая пыль порождалась самим зиккуратом.
Фагот стонал под плач виолончели. Им вторили басы барабанов.
Туфли из птичьей кожи заскользили по блестящим плитам пола. Крина направлялась в свои апартаменты — подальше от брата и его подвыпивших друзей. Они собирались пировать всю ночь, и ей не хотелось составлять им компанию. Она захлопнула дверь, оборвав гортанную ноту виолончели. Крину встретили деревянные часы — ее первое детище со сложно соединенными сосновыми шкалами. Они ласково потерлись о ее лодыжку. Взяв их за толстые и прочные спиральные пружины, она посмотрела в агатовые глаза механизма.
Внезапно она погрузилась в туман необычных эмоций. Крина приподняла устройство к лицу. Хотя она стояла в центре темной комнаты, перед ней раскрывалось пространство, которое она никогда не видела раньше: лучи заходящего солнца косо пробивались через табачный дым. Она сделала эти часы для хранения особых и давно прошедших мгновений времени. Ее ноздри ощущали сладкий запах табака и смолы, копившейся годами в трубке. Запах вызывал печаль одиночества. Она видела перед собой теплый оранжевый свет и лучи, скользившие через слоистый дым. Почему эта трубка и это время дня пробуждали в ней память о невстреченном возлюбленном? Почему он был связан с оранжевым светом заката?
Она выронила часы на ковер, и те обиженно закатились под деревянный секретер. В комнату галопом влетела пара шаловливых механизмов. Их маленькие копытца застучали по полу. Не обращая внимания на хозяйку и пощипывая друг друга за бока, они с такой поспешностью помчались в спальную, что взбили ковер на полу. Увлеченная их скачущим и безрассудным чувством времени, Крина последовала за ними — прочь от аплодировавших крыльев деревянной мебели. Она переступила порог спальной комнаты и покачнулась на ногах, когда тяжелая вещь, похожая на надгробный камень, опустилась на ее плечо. Царапающие когти несколько раз вонзились в кожу, пока часы устраивались рядом с ее правым ухом. Она повернулась и посмотрела в глаза из чистого золота.
— Дай мне твое время, милочка, — тихо прошептала она.
Пятна пурпурного света на шкафах и диване уже начинали бледнеть, сменяясь серебристо-синими оттенками. Вечерние сумерки уступали место лунной ночи. Голоса караульных на ступенях лестницы утонули в щебете ласточек и летучих мышей.
Крина вышла на балкон и посмотрела на проспект Вознесения. Все люди зиккурата радовались этому чувству времени. Оно казалось то непривычно странным, то до близости знакомым. Оно то нарастало, то убывало, как ущербная луна. И жители города подкручивали свои часы, вытягивая солнце обратно в небо и возвращая зиккурат на прежнее место в долгой эре, составленной из многих-многих эпох. Они вновь переделывали башни церквей и зеленые лужайки в скоплении маленьких домиков, чтобы одинокая мелодия фортепьяно могла свободно разноситься по аллее, как ветер, которым она когда-то была.
Крина могла видеть соседние кварталы, окрашенные в каштановый цвет. Там даже свет фонарей казался ржавым от пыли. Зиккурат умирает, подумала она, осматривая улицы, катившиеся в стороны, словно ее первые сосновые часы. Он не может защищаться от этого нового времени. Через глаза своих часов она видела, каким станет мир, преобразованный молодым подмастерье. Этот образ смотрел на нее с площадей переделанного зиккурата — предопределенные и строго измеренные улицы, похожие на стрелки безликого устройства, предательски объявлявшего точное время.
Часы по-птичьи склонили голову на бок. Острые когти, отступив немного от шеи, сжимались и разжимались, сжимались и разжимались. Оглянувшись на хозяйку, устройство ворчливо сказало:
— Мы станем правителями.
— Правителями? — переспросила Крина.
— Часы будут не только измерительными приборами, но и деспотами. Отныне будущее окажется в надежных руках.
— Нет, — холодным тоном ответила женщина. — Я позабочусь, чтобы будущее всегда оставалось под вопросом. Вскоре Метод споет реквием и покроет кожу подмастерья черными пятнами.
Она посмотрела на урбанизированную часть зиккурата. Казалось, что она парила над ним вдалеке. То был редкий вид, доступный лишь в эти часы. Широкая соленая равнина континента, на которой возвышался огромный ступенчатый город. Массивная глыба материка висела в тонком воздухе, и реки изливались в бездну небытия.
— Ты послала наперсницу отметить порог этого юноши? — спросили часы. — Плоды помпельмуса задействуют Метод, и жертва будет уничтожена?
— Мудрый человек почувствует дым пожара еще до того, как загорится спичка, — ответила Крина.
— Тебе не убить всех молодых изобретателей, — проворчали часы. — И ты не сможешь вечно отделять наш мир от реальности. Зиккурат погибает. Он рассыпается в прах.
— Я знаю.
С балкона она видела, как парившие акведуки города исчезали в мерцающем облаке ржавого цвета — облаке, которое теперь окутывало почти весь ее мир. Зиккурат был сказочной фантазией часовщиков. Великие мастера механики, подобные Крине, всегда мечтали о парящем континенте — конструкторе, который можно было вечно разбирать и собирать обратно.
Будто молитву, она прошептала лозунг их касты:
— Нет другой дороги, кроме нашего пути.
— Нам кажется, что появился иной вариант, — ответили часы, поднимаясь в воздух на металлических крыльях. — По крайней мере, один.
Внизу на улице она увидела двух торговцев рыбой. Мужчины шумно приветствовали друг друга, и Крина торопливо ушла с балкона. Ее ноги заскользили по плитам пола, словно начиная дворцовый танец. Но затем пурпурные тени превратили женщину в черную фигуру. Они утащили ее в странную комнату, в холодную кровать, под бархатное пуховое одеяло. Темнота была такой плотной, что Крина ничего не видела. Она лишь наделась, что находилась в собственной спальной. Иногда время вело себя удивительным образом. Она нисколько не удивилась бы, оказавшись во времени другого человека — в страстных объятиях какого-нибудь мужчины. Крина закрыла глаза и прислушалась к звукам быстрой капели. В темноте где-то капала вода, мечтавшая стать потоком.
— Откуда ты знаешь? — спросил бестелесный шепот.
Крина замерла на месте. Она лежала на простыни, погружаясь в липкий страх. Ей хотелось открыть веки, но она боялась, что шум ресниц будет слишком громким. И даже, когда она медленно открыла глаза, ее взгляд встретил только черную непроницаемую тьму. Затем снова началась капель. Нет, это был звук, похожий на постукивание по коже. Шум ласкавшего трения. В комнате присутствовал кто-то еще.
— Да, ты права, — сказал шепчущий голос. — Но как нам понять, что она получила подарок?
Что им нужно? гадала Крина. Какой подарок я получила? Неужели они хотят обворовать меня?
Два звонких постукивания. Шлепок. Постукивание.
Возможно, воры даже не знали, что она находилась в постели. Скованная темной неподвижностью Крина размышляла, как ей подозвать свои охранные механизмы. Например, отвлекающие часы или удалители. Тогда она смогла бы вырезать этот период, стянув время темпоральными стежками. Но она даже не могла поднять руку, чтобы поманить часы. Пальцы казались чужими и тяжелыми. Что происходит? Ум тоже стал шаткой оцепеневшей массой. Она не могла сфокусироваться на самых простых и конкретных мыслях. Кто проник в комнату? Была ли эта комната ее спальной? Что они хотели украсть? Снова шлепки и постукивания. Словно пара рук похлопывала в темноте — над ней, под ней, внутри нее, где-то рядом. Поток механических звуков.
— Кажется, нашел! Это дротик?
Голос был мужским... молодым.
Дротик? Они использовали Метод, подумала она. Но против кого были направлены их действия? Кто они такие? Крина почувствовала головокружительную теплоту. Ее горло стало сухим, будто покрылось песком или пылью. Где она слышала этот голос? На прошлой вечеринке? Она пыталась вспомнить интонации, но ее ум, как и взгляд, порхал в темноте. Мысли разлетались в стороны. Крина чувствовала, что вот-вот догадается о смысле тихих постукиваний. Но ее оцепеневший разум блуждал в глупых догадках. Она лишь вспомнила, что уже слышала голос юноши. Возможно, в салоне. Тот парень улыбался кому-то.
Постукивание. Шлепок. Поглаживание.
— Она получила свое, — уже не приглушая слова, сказал молодой человек. — Скоро весь зиккурат узнает правду.
В темноте зазвучали шаги. Они удалились за пределы комнаты. Затем кто-то приблизился к Крине. Ее тело напряглось от ужаса. Невидящие глаза в отчаянии осматривали черноту перед собой. Она не могла пошевелить рукой. Она не могла защитить себя. Внезапно Крина почувствовала близость другого человека. Она почувствовала жар тела и слабый запах цитрусовых фруктов.
Тонкий запах помпельмусов, оставленных где-то в комнате, догадалась она. Кто-то отметил меня. Я-то думала, что сама наказываю провинившихся. Но кто из врагов послал мне такой подарок?
Чья-то рука приподняла ее локоть. Вторая прижалась к ее ладони, создавая теплую серию постукиваний и хлопков. Тонкие пальцы передавали символы тактилослэнга.
Твои часы умерли удивительно быстро. Как будто они сами этого хотели. Мне жаль. Твой брат сбежал. Я принесла сюда помпельмусы с твоего порога.
Ее наперсница отступила от ложа и растворилась вдалеке — за кругом пространства, в котором теснились ее страхи, дрожь и ленивые мысли. Сон пришел и проник в осколки сознания. Кружение тайных планов сводило с ума, словно шоу волшебного фонаря, в котором тени бурлили и перемешивались в чушь. Наконец, оранжевый свет взломал черноту, и Крина увидела собственные руки, отмеченные созвездиями черных нарывов. Но она была такой слабой, что не могла понять, чем вызвана ее болезнь. Какой-то чернотой. Черной плодовой плесенью.
Кто-то еще находился в этой странной комнате. Мужчина, сидевший в кресле. Его старые башмаки поскрипывали в тишине, и качавшееся кресло отвечало им синкопой. Она видела его силуэт на фоне окна, в котором прогорклый свет, процеженный сквозь пыль, проникал снаружи и нарезал полосками клубы табачного дыма. Неужели ее любимые часы были разрушены? Да, это черное пятно. Куда бежал Лемет? Что стало с их салоном? Где она? Где ее дом? Сохранился ли зиккурат? Возможно, ее похитили мятежники, взбунтовавшиеся против урбанизации. Она жадно вдохнула аромат табака. Ей было приятно ощущать полузабытый запах одиночества. Какая странная ностальгия к табачному дыму! Ни его ли она чувствовала, когда держала в пальцах крепкие спирали часов, показывавших будущее? Крина повернулась, чтобы рассмотреть табачную трубку на тумбочке, но увидела там лишь безликие часы, которые лежали в бездумной неподвижности, тикая, тикая, тикая и отсчитывая ненавистно идеальные отрезки времени.
