Драгонвик. Гл. 1

АНИ СЕТОН

ДРАГОНВИК

(роман)

Перевод с английского Юлии Р. Беловой

Иначе, чем другие дети,

Я чувствовал и все на свете.

Хотя совсем еще был мал,

По-своему воспринимал.

Мне даже душу омрачали

Иные думы и печали,

Ни чувств, ни мыслей дорогих

То, чем я жил, ценил не каждый.

Всегда один. И вот однажды

Из тайников добра и зла

Природа тайну извлекла, —

Из грядущих дней безумных,

Из камней на речках шумных,

Из сияния над сквозной

Предосенней желтизной,

Из раскатов бури гневной,

Из лазури в час полдневный,

Где тускла и тяжела,

Туча с запада плыла,

Набухала, приближалась —

Эдгар Аллан По "Один"

(Перевод Р. Дубровкина)

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Письмо из Драгонвика пришло в майский полдень 1844 года.

Один из сыновей Мидов, случайно заметив на почте в Хорснеке необычный конверт, сделал крюк в три мили по стэнвичской дороге, чтобы услужливо передать письмо на ферму Уэллсов.

Когда пришло письмо, Миранда, старшая из дочерей Уэллсов, к величайшему сожалению, занималась не тем, чем полагалось заниматься от двух до трех пополудни.

Она не сбивала масло на маслобойне, не связывала пучки лука и даже не обращала ни малейшего внимания на малышку Чарити, которая сбросив с себя одеяльце, спокойно жевала листочки луговой травы, наслаждаясь свободой.

Всегда предельно аккуратная Миранда лежала, свернувшись калачиком у стены, ее розовая ситцевая юбка небрежно сбилась у колен, а длинная зеленая гусеница ползла по гладкой поверхности наряда совершенно незамеченной. Майский ветерок, напоенный яблоневым цветом и запахом клевера, растрепал распущенные волосы девушки, и они лезли ей в глаза. Миранда нетерпеливо отбросила прядь одной рукой, а другой еще крепче вцепилась в книгу, поглощая удивительные страницы "Прекрасных прелюбодеяний".

Описания любовных приключений были до того увлекательны, что даже когда капор соскользнул вниз и жаркое солнце, проникая сквозь листву вязов, стало обжигать кожу, Миранда не попыталась защититься от солнечных лучей. А ведь удивительная белизна ее кожи, вызывавшая зависть всех подруг, была достигнута путем множества утомительных процедур, вроде косметических масок из молока и огурцов.

"Прекрасные прелюбодеяния", одолженные у Фебы Мид, необходимо было дочитать к вечеру, чтобы подруга могла вернуть книгу Деборе Уилсон, которая стащила ее из седельной сумки брата. Хотя Миранде было уже восемнадцать лет и она получила хорошее образование в Гринвичской академии* филандера Баттона, несмотря на жадное прочтение этой и множества других подобных книг, девушка имела весьма отдаленное представление о тех немыслимых деяниях, в результате которых женщина — о, ужас! — становится прелюбодейкой. Все это до сих пор оставалось для нее тайной за семью печатями.

* Как правило, академиями в США называют средние школы-интернаты.

Но сейчас лишь одно имело для нее значение — увлекательный, заставляющий трепетать, роман, меланхоличные герои, томные героини, стенающие призраки, мрачные замки, озаренные фантастическим светом и, наконец, кульминация — завораживающий, нежный, восхитительный, но, в любом случае, преступный поцелуй.

Миранда не слышала, как ее несколько раз позвала мать. Она не отзывалась до тех пор, пока, не потеряв терпение, Абигайль не закричала так громко и недовольно "Миранда-а-а! Да где же ты?!", что девушка даже подскочила. Она засунула книгу меж двух камней в стене и торопливо ответила:

— Иду, мамочка!

Миранда отряхнула платье и передник от травы и опавшего яблоневого цвета и снова надела на голову черную сетку, которая обычно придерживала во время работы ее густые вьющиеся волосы, отливающие в солнечном свете золотом подобно лютикам на лугу. Потом она подхватила на руки Чарити.

— Эх, как не стыдно маленькая, ты опять мокрая, — с упреком заметила Миранда.

Малышка немедленно заревела. Даже в годовалом возрасте она не выносила упреков. Миранда рассмеялась и поцеловала нежную детскую шейку.

— Ну ладно, малышка. Сестричка не сердится, — но тут же вздохнула, быстро представив, сколько всего надо успеть сделать до сумерек.

Ее ждала большая корзина, доверху заполненная детскими пеленками, которые необходимо было выстирать и высушить, масло, которое надо было сбить, и, хуже всего, — домашняя птица, которую следовало забить, ощипать и выпотрошить для завтрашнего субботнего обеда. Эту работу Миранда не любила больше всего. От вида крови ей делалось дурно. И там, где ее братья и сестра видели лишь развлечение, спокойно обезглавливая цыплят, Миранда всегда ощущала тошноту. Также неприятна была ей и следовавшая за тем необходимость погружать руку в скользкие внутренности птицы.

После этой процедуры она обычно минут десять тщательно отмывала свои тонкие белые пальцы, на что Эфраим, ее отец, смотрел с явным неодобрением.

— Это еще что за церемонии, Ренни! — шумел он, хмуря свои густые брови, когда застал ее однажды за этим занятием. — Господь милосердно дает нам пропитание и Он не любит тех, кто считает себя для приготовления пищи слишком важным.

Эфраим всегда знал, что думает или чувствует Господь, так же, как преподобный Коу, если даже не больше.

Миранда решила, что мать зовет ее из-за цыплят и медленно пошла на кухню, перекладывая достаточно тяжелого ребенка с одной руки на другую и избегая смотреть на птичий двор, где кудахтали в счастливом неведении бедные жертвы.

Пока девушка шагала, она машинально отметила, что на северном картофельном поле никого нет, и значит, ее отец и три брата закончили опрыскивание и отправились на большое поле за ручьем Стрикленд. А еще она заметила, что голубоватый из-за дальнего расстояния пролив Зунд сегодня необыкновенно чист, так что она даже смогла разглядеть на горизонте лиловую полоску Лонг Айленда. Для Миранды это означало только то, что скоро пойдет дождь, и в красоте простой сельской природы она не видела ничего особенного, хотя, следуя истине, нужно было признать, что Коннектикут был прелестнейшим уголком Америки — цветущие луга, шелестящие листвой вязы и вечнозеленые болиголовы, кажущиеся почти черными на фоне неба. Ферма и добротный дом выглядели весьма непритязательно, но за всю свою жизнь Миранда никогда не бывала от него дальше, чем в десяти милях.

Когда девушка вошла в сумрачную кухню, она с облегчением увидела, что осунувшееся, но все еще красивое лицо матери не выражает ни раздражения из-за ее опоздания, ни даже привычной озабоченности, с которой она отправила своих детей на выполнение очередного задания.

Абигайль, обычно трудившаяся с утра и до поздней ночи, сидела в кресле из тростника и внимательно рассматривала развернутый на кухонном столе лист бумаги. Когда дочь вошла, Абигайль подняла голову.

Вслед за пребывавшей в недоумении матерью Миранда посмотрела на лежавшую на столе бумагу.

— О, да это же письмо, правда? — воскликнула она с живейшим интересом. На ферму Уэллсов приходило не более трех писем в год. — Можно мне почитать?

— Пожалуй, — ответила Абигайль. — Но сначала переодень ребенка, а потом замеси тесто для хлеба, пока я покормлю малышку. Спешить некуда.

Девушка, бросив долгий взгляд на загадочное письмо, взялась за порученное дело. Абигайль сновала по кухне, то разрезая бекон быстрыми, уверенными движениями, то мешая угли в печи, где вскоре должен был выпекаться хлеб. Наконец, она расстегнула корсаж и, подхватив проголодавшегося ребенка, уселась с ним на низенький стульчик.

Когда тесто было поставлено, Миранда схватила письмо. Сначала она внимательно рассмотрела конверт. Тонкую кремовую бумагу, очень приятную на ощупь, она видела впервые, также как и уверенный и довольно неразборчивый почерк, лишенный всяких изящных завитушек и вычурных заглавных букв, чему она так старательно училась в академии. Послание было адресовано:

Миссис Абигайль Уэллс

Стенвич-Роуд

Хорснек (или Гринвич)

Коннектикут

На конверте стоял почтовый штемпель "Гудзон, Нью-Йорк". Это название ничего не говорило Миранде, которая даже не слышала о таком месте. Но когда она отложила конверт и взяла письмо, ее охватила дрожь возбуждения. У нее появилось непонятно откуда взявшееся ощущение, будто этот лист бумаги очень важен для нее, и, хотя это чувство приятно возбуждало, оно и пугало ее. Наконец, она прочла:

Драгонвик. 19 мая 1844 г.

Моя дорогая кузина Абигайль!

Хотя мы никогда с вами не встречались, мы, как вам, без сомнения, известно, являемся родственниками через нашу общую бабку Аннету Гаансеван.

Посоветовшись с женой, мы решили пригласить к нам в дом с длительным визитом одну из ваших дочерей. Мы можем предложить ей немало преимуществ, на которые она не может рассчитывать в своем нынешнем положении. В благодарность, если она этого пожелает, она сможет иногда развлечь себя занятиями с нашей шестилетней дочерью Кэтрин, но в любом случае к ней будут относиться исключительно как к моей родственнице.

Я навел справки и рад был узнать, что вы и ваш муж пользуетесь почетом и уважением в своей общине. Будьте любезны сообщить мне, когда вам это будет угодно, которую из дочерей вы выбираете, и я подготовлю все необходимое для вашей поездки в Драгонвик.

Прошу вас, мадам, положитесь на вашего искреннего друга и кузена.

С уважением

Николас Ван Рин.

Миранда дважды прочитала письмо, прежде чем в совершеннейшем изумлении вернула его матери.

— Ничего не понимаю, мама. Кто такой Николас Ван Рин?

— Насколько я помню, он очень большой человек, — ответила Абигайль, чуть улыбнувшись. — Он владелец огромного поместья на Гудзоне, что находится недалеко от Олбани.

— И он твой кузен? — не отставала Миранда, удивляясь еще больше.

— Похоже на то, — сухо ответила Абигайль. — Припоминаю, что моя мать очень давно рассказывала мне о Ван Ринах, хотя потом я никогда о них не вспоминала. Подай мне Библию Паттерсонов.

Когда Миранда принесла большой том с золотым обрезом, они вместе принялись рассматривать записи на вкладыше между Старым и Новым заветом.

Все было совершенно ясно. Аннета Гаансеван из графства Ренесселир в Нью-Йорке в 1779 году вышла замуж за Адриана Ван Рина, владельца огромного имения, и родила ему сына Корнелиуса, который судя по всему, был отцом Николаса.

Затем после смерти Ван Рина Аннета вновь вышла замуж за янки из Коннектикута по имени Паттерсон и произвела на свет несколько детей, старшей из которых была мать Абигайль.

— Так значит, бабушка Николаса моя прабабушка! — воскликнула наконец Миранда. — А я и не подозревала, что у меня такие знатные родственники.

Она взглянула на свои тонкие руки. В глубине души она считала их очень аристократичными, и теперь ей было приятно найти этому подтверждение.

— В тебе нет ни капли крови Ван Ринов, — резко заметила Абигайль, — так что не пыжься. Мы связаны с ними только через Гаансеванов, а те были простыми голландскими фермерами, такими же, как и мы. И это так же верно, как и то, что с Ван Ринами связана какая-то диковинная история, окутанная множеством тайн. И это несмотря на все их богатство и высокомерие.

— Правда? — вскричала Миранда, и ее светло карие глаза засверкали от восторга. — До чего романтично! Расскажи, пожалуйста.

Абигайль пересадила ребенка на другую руку.

— Не знаю даже, что рассказывать. Да Бог с ней, с твоей романтикой! Твоя голова забита такой чепухой.

— Но ты же должна знать что-нибудь об этом Николасе, написавшем тебе письмо. Наверное, он уже стар. Жаль, что в Библии не записан год его рождения.

— Ну, я думаю, он средних лет, — ответила Абигайль. — Где-то моего возраста, и я ничего о нем не знаю, кроме того, что у него огромное имение на Гудзоне и дом в Нью-Йорке, а четыре года назад, когда президентом был Ван Бурен, Николас часто посещал Белый Дом — об этом я читала в газетах.

— О мамочка, — выдохнула ошеломленная Миранда. — Он, должно быть, и правда великий человек.

Она задумалась о неожиданно объявившихся родственниках, а затем вновь возбужденно заговорила:

— Но ты ничего не сказала о письме, о приглашении, — и она умоляюще сложила руки. — Как бы мне хотелось поехать!

— Ну, если мы и решим отправить дочь, о чем мне даже не хочется думать, почему, собственно, это должны быть вы, мисс? — поинтересовалась Абигайль. — Почему не Тибби, хотела бы я знать?

Миранда нахмурилась. Табите было шестнадцать, и она заканчивала последний семестр Гринвичской академии. Не было никаких препятствий, чтобы выбрали ее, за исключением того, что она, Миранда, этого не переживет.

— Тибби сама не захочет ехать, — медленно сказала она. — Она не такая как я. Она не... — ее голос дрогнул. Невозможно было заявить матери, что Табиту в отличие от нее не интересуют любовные романы. Что Тибби по-настоящему нравится заниматься домашним хозяйством, нравится готовить, стирать, убирать дом, и что она ничего не просит от жизни, кроме возможности поселиться на соседней ферме вместе с молодым Обадией Брауном и нарожать ему кучу детей. Но я другая, другая, страстно молила Миранда.

Абигайль внимательно наблюдала за дочерью и прочла отзвуки этих мыслей на ее омрачившемся лице. Хотя она никогда себе в этом не признавалась, ее старшая дочь была ей гораздо ближе. Втайне она гордилась красотой Миранды, ее изяществом и утонченностью. В глазах Абигайль она была подобна тем удивительным созданиям, появлявшимся во всех дамских журналах — та же грациозная стройная фигура, очаровательный носик, пухлые губки.

— Итак, — сказала она по обыкновению бодро, — со своим вечным неблагоразумием ты заявляешь, что хочешь ехать. Ты даже не спрашиваешь, смогу ли я обойтись без тебя, и, похоже, даже не подозреваешь, что мы будем скучать по тебе.

Миранда удивленно вскинула голову. Подбежав к матери, она обняла ее худенькие плечи и прижалась щекой к темным волосам, уже тронутым сединой.

— Мамочка, дорогая, конечно, я буду скучать по тебе. А это просто... это такая редкая и удивительная возможность...

Абигаль слабо улыбнулась и Миранда поняла, что позволят ей или нет ехать в Драгонвик, но о поездке Табиты не будет и речи.

Мать встала, застегнула корсаж и уложила спящего ребенка в колыбель. Затем взяла пемзу и принялась драить разделочную доску.

— А теперь хватит болтать. Ступай и забей поскорее ту старую белую курицу. Правда, она может оказаться жестковатой, но остальные куры очень хорошо несутся, так что придется взять ее.