Драгонвик. Гл. 3

АНИ СЕТОН

ДРАГОНВИК

(роман)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В эту ночь Миранда почти не спала. Все казалось ей странным: огни города, свет которых проникал в комнату даже через задвинутые шторы, на удивление мягкая постель, отсутствие Табиты. Впервые в жизни Миранда спала одна и почему-то скучала без теплого дыхания Тибби и ее неустанного тихого бормотания, совсем не похожего на непривычный шум. Она слышала тиканье часов на каминной полке, громыхание повозок по булыжникам мостовой, звон колоколов с находящейся неподалеку церкви Святого Павла, а также раздающийся с завидной регулярностью голос сторожа: "Сейчас один час после полуночи. В третьем округе все спокойно".

А позднее, когда занялся рассвет, сторож, вдохновленный скорым освобождением от тяжких обязанностей, начал выражаться более пространно: "Сейчас вторник июньского утра. Четыре часа утра, и все спокойно. Джон Тейлор по-прежнему наш президент. Погода прекрасная, благослови вас Господь".

В пять Миранда поднялась с постели.

Она оделась и почти час просидела у окна, пока в гостиной не появились официанты с завтраком. Она была слишком возбуждена, чтобы много есть, а когда появился Николас и, одобряюще улыбнувшись, сказал, что у входа ожидает коляска, она подавила в себе внезапно возникшее желание намертво вцепиться в отца.

Этим утром Эфраим не был склонен к излишним сантиментам. Дочь все равно уезжала, а ему не терпелось вернуться домой. Он тоже плохо спал этой ночью, потому что не принадлежал к людям, радующимся переменам в монотонной рутине жизни.

Поэтому стоя на ступенях Астор-Хауза, они торопливо проговорили слова прощания.

— Господь Бог в своем провидении будет руководить тобой, Миранда. Всегда помни, что ты раба Божья и служи ему со всем тщанием, — заявил Эфраим, решительно надевая круглую бобровую шапку. — Прощайте и вы, сэр, — Эфраим повернулся к Николасу, стоящему рядом. Темные непокрытые волосы Ван Рина были слегка взъерошены утренним ветерком. — Наказывайте ее, если это понадобится. Я буду молиться, чтобы она оказалась полезна вам и вашей жене. Предупреждаю, она ленива. Проследите, чтобы она часто писала домой, и не позволяйте ей забывать о молитвах.

Миранда покраснела, а Николас, церемонно поклонившись, ответил:

— Я буду обращаться с ней как с собственной дочерью.

Но я же не его дочь, размышляла Миранда, он старше меня только на тринадцать лет! И эта простая мысль внезапно поразила ее.

— Тогда до свидания, — сказал Эфраим. Он подхватил плетенную корзину и быстро зашагал по Бродвею.

Миранду стало жаль себя. Он мог бы поцеловать меня на прощанье, думала она, признавая, впрочем, что надеяться на это было глупо. Эфраим терпеть не мог нежностей. И в любом случае, он не очень-то меня любит, размышляла она с самым разнесчастным видом. Но она знала, что Эфраим все-таки думал о ней. Он выполнил свои обязательства, хотя и не слишком охотно, передал ее новоиспеченному кузену, а теперь волновался, как бы поскорее вернуться к своим настоящим интересам.

Она только тревожно вздохнула, когда Николас проводил ее в экипаж. Пока они ехали на запад по Барклай-стрит, она была слишком подавлена, чтобы замечать что-либо вокруг. Она никогда не ездила в таких красивых экипажах, но даже кучер в дорогой ливрее, гордо восседавший на козлах, и две великолепные гнедые лошади не могли привлечь ее внимание.

Она неуверенно предположила, что он их нанял, не имея даже представления о том, как живут люди вроде Николаса. Миранда не догадывалась, что он содержал в Нью-Йорке конюшню и две кареты, чтобы иметь возможность пользоваться ими во время своих редких визитов. А недавно для этих же целей он выстроил здесь дом. Сейчас дом был на замке, вся мебель упакована в чехлы, а так как не было ни малейшего смысла открывать дом на одну ночь, Ван Рин решил остановиться в отеле.

Однако когда они подъехали к причалу на Гудзоне, и Миранда увидела поджидающий их большой бело-золотой пароход, она пришла в такой неописуемый восторг, что сразу же забыла обо всех обидах.

— О, мы поплывем на нем?! — изумленно воскликнула она. — Я никогда не видела такого большого корабля... и такого красивого.

Николас улыбнулся. Ее наивность забавляла его. Будет интересно сформировать этот еще незрелый ум и обучить девушку разным премудростям, переделать по своему образу и подобию. Ей придется многому научиться, прежде чем она станет его достойной кузиной. Эти ужасные наряды необходимо выбросить. И она должна избавиться от кошмарного произношения, которое выдает в ней янки. Он заметил, что она почти не умеет пользоваться ножом и вилкой, и в целом ее манеры нуждаются в исправлении. Она должна научиться двигаться с достоинством и избавиться от этой наивной восторженности. Она была еще недостаточно уравновешенна, а ее движения слишком порывисты — похоже, она даже не подозревала, что должна идти впереди мужчины и каждый раз в растерянности замирала, когда он пропускал ее вперед. Но ничего, она быстро все выучит. К счастью, природа одарила ее душевной тонкостью и восхитительной грациозностью — всем тем, чего не было у Джоанны.

Как всегда при мыслях о жене его лицо омрачилось.

Когда они подошли к сходням, этому удивительному творению красного дерева, увитому плющом, Миранда застыла в неуверенности, ожидая, что Николас пойдет вперед, прокладывая ей путь.

Он покачал головой.

— Вы должны идти первой. Леди всегда идет впереди своего спутника.

— О, конечно, — торопливо сказала она. Папа всегда вел свою семью сам, но здесь все было иначе — таковы были традиции знати. Она никогда больше не повторит свою ошибку.

* * *

"Ласточка" совершенно поразила Миранду. Она была, как гордо писали газеты, настоящим "плавающим дворцом". От огромного кованного золотого орла на носу до весело развивающегося на корме флага по всему пароходу шел бело-золотой орнамент, выполненный с величайшим вкусом. Внутри главного салона коринфские колонны поддерживали готические своды высотой в две палубы, которые, соединяясь, превращались в широкий потолок, разрисованный озорными купидонами. Атласные драпировки, толстые ковры и роскошные канделябры затмевали даже все увиденное в Астор-Хаузе.

Не далее как вчера Миранда сидела на грязном мешке с картошкой на торговой барже, а сегодня в крытой нише на широкой палубе ей было предложено сандаловое кресло, обитое бархатом. И еще звучала музыка. Немецкий оркестр в салоне без перерыва исполнял одну за другой популярные мелодии.

Они набрали скорость уже после того, как миновали Ионкерс, и Миранда была благодарна Николасу за найденное для нее безопасное место, так как кочегары для поднятия давления добавляли к антрациту смоляные сосновые сучья, и пассажиры менее надежно укрытые должны были либо попасть под дождь из сажи, либо прятаться в душном салоне.

* * *

"Ласточка" миновала пристань Ньюбурга, когда несколько пассажиров побежали по палубе к корме, пароход, казалось, прыгнул вперед, поршни застучали в новом исступленном ритме, а из труб роем красных мошек полетели искры.

Николас встал и пристально посмотрел на реку, на которой появилось другое судно.

— Это "Экспресс", — заметил он, — гонится за нами. Теперь, без сомнения, мы сможем устроить гонки до Поукипси.

— Гонки? — удивленно спросила Миранда. — Зачем?

— Доказать, что наш пароход лучше. Это доставит всем удовольствие.

Услышав этот странный ответ, она быстро взглянула на него, спрашивая себя, не смеется ли он над ней, но он очень внимательно следил за успехами догонявшего их "Экспресса". Сотрясение "Ласточки" усилилось так, что, казалось, палубу сейчас разорвет, а искры из трубы превратились в настоящие языки пламени. Неожиданно гонка напугала ее.

— А это не опасно? — закричала она, когда под тонкими подошвами ее туфель палуба стала горячей.

Николас пожал плечами, не отводя глаз от преследовавшего их парохода, чей нос уже сравнялся с их кормой.

— Полагаю, опасности существуют повсюду.

Она упала в кресло, вцепившись в подлокотники и уговаривая себя, что не надо быть трусихой. Без сомнения, здесь все наслаждались гонками. Пассажиры хлынули с носа на корму, то восторженно вскрикивая, то издавая стоны, когда вперед вырывался то один, то другой пароход. Они заключали пари на исход гонок, выкрикивая свои ставки через сотню ярдов воды, отделяющие их от "Экспресса", пассажиры и команда которого отвечали тем же.

Но скоро все закончилось. "Ласточка" первой подошла к пристани Поукипси. На их палубе раздались оглушительные аплодисменты, в то время как с побежденного судна неслись свист и проклятия.

Миранда, чувствуя себя пристыженной, восторженно взглянула на Николаса и удивленно заметила, что, хотя тот и не принимал участие во всеобщем ликовании, на его лице было написано выражение явного удовольствия и триумфа. Выражение, которое тут же исчезло, и он вернулся к своей обычной сдержанности.

На какой-то момент Миранда ощутила странное беспокойство, потому что, хотя и совершенно не понимала Николаса, ясно видела, что его реакция на гонки была совсем иной, чем у других пассажиров. Она чувствовала, что состязание имело для него какой-то особый смысл, и что исход этого поединка представлялся ему в некотором роде воплощением его воли.

* * *

"Ласточка" чинно продвигалась вверх по реке от Поукипси, но беспокойство не оставляло Миранду. Это было нечто вроде необъяснимого предчувствия, словно азартное и бессмысленное состязание двух пароходов имело немалое значение для ее будущего. Однако летний полдень был тих и спокоен, сужающаяся в этом месте река мирно несла на своих волнах белый пароход, и поросшие лесом берега становились все ближе и ближе, так что казалось, будто никаких причин для беспокойства нет. Когда западный берег вознесся вверх багровой мощью гор Кэтскилл, Миранду вновь охватил страстный восторг, и она вскрикнула:

— О, кузен Николас! Какие они высокие! Я и не знала, что горы такие большие!

Николас вспомнил об Альпах, где он провел незабываемое лето 1835 года, совершая турне по Европе перед женитьбой, и улыбнулся, но не стал лишать девушку иллюзий. Вместо этого он указал на Маунтин-Хауз, чьи тринадцать белых колонн были видны издалека.

— Вон там, за Маунтин-Хаузом родные места Рипа Ван Винкля, — сказал Николас. — Говорят, что в жаркий летний полдень до сих пор можно слышать, как маленькие человечки играют в кегли.

Ему ответил непонимающий взгляд Миранды.

— Разве вы не слышали о Никербокере и "Книге эскизов"?

Она покачала головой.

— Это сочинение Вашингтона Ирвинга, замечательного писателя и моего друга, — объяснил Николас. — Вы обязательно с ним познакомитесь.

Николас вновь опустился в кресло. Разговор затронул один из самых глубоких его интересов — современную американскую литературу. Конечно, он прекрасно разбирался и в классике, хотя отец не отправлял его в колледж по причине доступности этого вида образования почти для всех, даже для сыновей торговцев и фермеров, что было совершенно недопустимо для истинного аристократа. Тем не менее, у него было много гувернеров, немцев и англичан, подготовивших его к культурному апогею большого турне по Европе, на которое он потратил два года.

Он успел вдоль и поперек объездить Англию, Францию, Испанию, Италию и Германию, пока однажды, вернувшись в Драгонвик, не узнал, что его отец умер, а он сам стал владельцем огромного поместья.

Николас превосходно знал классику, но последние пять лет в нем проснулся живой интерес к современной литературе. Этим он отличался от подавляющего большинства молодых людей своего класса, которые, подражая Европе, утверждали, что Соединенные Штаты малообразованны и в культурном плане совершенно ничтожны.

Николас, верный своему происхождению и воспитанный в еще меньших демократических традициях, чем какой-нибудь английский лорд, наслаждался ролью мецената, и совершенно того не осознавая, держался с величием Лоренцо Медичи или князя Эстергази.

Ему нравилось принимать у себя в Драгонвике пишущих интеллектуалов. Он с удовольствием читал новые публикации Брайанта, Хоторна и удивительного молодого писателя по фамилии По, испытывая к ним искреннюю признательность, в которой примешивалась лишь слабая доля покровительственности. Дело в том, что убежденность Николаса в своем превосходстве настолько вошла в его плоть и кровь, что ему даже не требовалось доказывать это другим, как делали бы люди менее убежденные. Он был Ван Рином из поместья Драгонвик, сам устанавливающий для себя законы, и он не собирался отчитываться перед кем бы то ни было — ни на земле, ни на небесах.

Он вновь взглянул на Миранду, сидевшую немного впереди и вертевшую головой то в одну сторону, то в другую. Ветерок заставил зарумяниться ее белую кожу, ее губы слегка приоткрылись, а маленькая грудь под коричневым шерстяным лифом быстро поднималась и опускалась. От нее исходила аура женственности, а взгляд искрящихся удлиненных глаз с длинными темными ресницами усиливал это впечатление. Если не считать того, что они были совершенно невинны в осознании своей принадлежности к прекрасному полу, это были обольстительные глаза страстной женщины.

— Через полчаса мы прибудем в Драгонвик, Миранда. А этот город — Гудзон.

Миранда послушно посмотрела на небольшое скопление аккуратных домиков на берегу, но она была уже пресыщена новыми впечатлениями и про себя решила, что Ньюбург или Поукипси гораздо красивее.

— Откуда это странное название Драгонвик, кузен Николас? — робко спросила она. — Пожалуйста, не сочтите меня слишком любопытной, — добавила она, боясь, что ненароком может оскорбить его.

Но Николасу всегда было приятно что-нибудь объяснить, особенно если это имело отношение к истории его семьи.

— Это довольно специфическое название и является синтезом индейской легенды и голландского языка, ныне англизированного, то есть произносимого на английский манер, — добавил он, видя, что она его не понимает. — Так вот, когда мой прямой предок Корнелиус Ван Рин, первый патрун, приобрел здесь земли, он поплыл из Нового Амстердама*, чтобы осмотреть их и выбрать место для дома. И он выбрал утес у реки, но рядом находилась стоянка индейцев племени могикан, и вскоре мой предок обнаружил, что они панически боятся места, на котором он начал строить дом. Поэтому они всегда избегали его, и хотя он был добр к ним, они боялись его и ни разу не прикоснулись ни к одному камню, ни к одному кирпичу, что шли на строительство. Когда он узнал их получше, то выяснил причины страха. Они верили, что под утесом живет гигантская крылатая змея, пожирающая все, что только посмеет покуситься на ее владения.

* Первоначальное название Нью-Йорка, данное голландцами.

— И он все же достроил дом? — спросила Миранда.

— Конечно, достроил. И он назвал его Дракенвик — "гнездо дракона" по-голландски, трансформировавшееся потом в Драгонвик, и этот дом стоит уже две сотни лет.