Мессир барон 1-11

Пролог

Первая весна после Арсолира пришла с дождем и ветром. Вихрь несся сквозь город как атакующая армия, гремел ставнями, швырял в лица прохожим пригоршни воды, срывал со стен праздничные вымпелы, швырял их в лужи, и от грязной воды королевские петухи темнели в цвет крови.

Старшего интенданта второго, особого отдела Максимиллиана Планта и его спутника разгул стихий застиг врасплох на площади Висельников, и они поспешили укрыться за стеклянной стеной кондитории пана Скляжевского. Мотовство, думал Плант, устраиваясь на твердом стуле у жаровни. А впрочем, можно себе это позволить — теперь.

Прошел уже месяц с тех пор, как он вернулся с озера. И с тех пор ему нередко казалось, что что-то пошло не так. Он не взялся бы описать это ощущение подробней. Пожалуй, так себя чувствуешь, обнаружив на рынке, что остался без кошелька, в то время, как руки полны товара, и надо теперь возвращать все продавцу, извиняться перед ним. Смешно. Он честно исполнил свой долг, а труд его был оценен по достоинству.

Якоб Бенцони закашлялся и Плант поднял взгляд от скатерти. Бенцони сильно постарел за этот год, осунулся, и особист снова ощутил укол беспокойства за друга.

В школе они были неразлучны, но в последние годы встречались нечасто, слишком много дел у каждого. Бенцони так и остался холостяком, работал в судебном архиве и на первый взгляд производил впечатление рассеяного затворника. Плант знал, насколько оно обманчиво: у Бенцони было особое чутье.

Заварные пирожные оказались слишком приторными, но сидр был кисловатым, в самый раз. Протерев запотевшее стекло рукавом, Плант разглядел кусочек площади Висельников, бегущих сквозь косой дождь клерков, блестящую брусчатку. Он отвернулся.

— Как прошла коронация? — спросил Бенцони, ложечкой побарабанив по краю блюдца. Плант вздохнул.

— Да благословят боги правление его величества. Все было прекрасно. На площадь ты не ходил?

— Побоялся давки.

— Ты прав. Собрался почти весь город. На угощение горожан было выделено сорок золотых, еще пять по обычаю разбросали в толпе. На украшение фасадов было потрачено еще почти...

— И призрак явился в самом деле? — перебил Бенцони с почти юношеской живостью. — В городе судачат.

— О да. — Плант не сдержал еще одного вздоха. — Эрик Бесстрашный явился благословить своего сына перед возложением короны. Все люди на площади стали тому свидетелями.

Это было идеей Эрика и о том надлежало молчать. Иллюзию призрака соткал мэтр Рупрехт, после коронации вдруг начисто забывший последние полгода своей жизни. Должно быть, Ринальдини не рассчитывал, что его заклятие сработает столь мощно, но амнезия мага-театрала никого в городе не удивила. С богемой вечно что-то случается.

Не столь уж велика цена, а благая цель вполне оправдывала обман, но что-то в этой истории тревожило Планта.

— В легендарном доспехе истинного серебра его юное величество казался воплощением духа рыцарства, — добавил особист. — А когда появился призрак, среди женщин начались обмороки.

— Народ такое любит.

— Да, наверно.

Они замолчали. Бенцони провел по стеклу платком, открыв взорам возводимый заново помост для казней. На время праздника, как велел обычай, его разобрали, но теперь жизнь возвращалась в привычную колею.

— Так ты теперь светский человек, Макс, — чуть улыбнувшись, сказал Бенцони. Плант досадливо пожал плечами.

— Надеюсь, что нет, — признался он. — Я предпочел бы канцелярию.

— Как так?

— К ней я уже привык... впрочем, не знаю.

— Понимаю, — кивнул Бенцони. Потом заговорил уже без улыбки, тише, чем раньше:

— Макс, ты чувствуешь, какие собираются тучи?

Плант помедлил с ответом, вглядываясь в лицо друга. Сложил четырежды столовую салфетку и наконец сказал:

— Не лучшие времена, согласен. Угорье...

— Князь объявил войну?..

— Нет. Пока нет — время терпит. Но едва ли мы этого избежим — слишком уж хорош повод, да и условия располагают.

— И Север...

— И Север, — кивнул Плант, на миг ощутив себя хористом в трагедии. — Не спокоен.

— На месте угорцев я не преминул бы заручиться поддержкой северных баронов. И поскорее, пока Эрик слаб.

— Идея хороша, но едва ли осуществима. Бароны разобщены, каждый думает о собственной наживе. Ведь что есть свобода от королевской власти? Свобода грабить соседа. Угорцам придется подкупать каждого по отдельности. Может быть, потом, потерпев пару поражений, они и станут сговорчивей, но не сейчас.

— Или же они дадут дружину тому, кто покажется им надежней других.

— Возможно, — согласился Плант. — И спровоцируют остальных объединиться против него. Одно дело — игнорирование престола, заигрывание с противником, но очевидная измена — это другое. Она... требует большей ответственности. И ставок выше. Кому нужно приговаривать себя к позорной смерти ради туманных перспектив?

Якоб подмигнул ему.

— Ты все еще полагаешься на человеческий ratio?

— Мне больше не на что полагаться, — с кроткой улыбкой отвечал особист. — Человеческая глупость не поддается вычислениям, приходится верить в расчет. И я склонен верить, что ничего особенно радикального на Севере не происходит. Да, разброд, никаких налогов и много шуму, — но рано или поздно с ними удастся совладать. Как всегда случалось прежде, — с оптимизмом, которого не чувствовал, заключил он.

Бенцони полуприкрыл глаза, отхлебнул шоколад и закашлялся

— Зюценрахт... — выдавил он, пытаясь совладать с собой. — ересь... слышал?

— Водопоклонники? — неуверенно отозвался Плант. Здоровье Якоба нравилось ему все меньше. Он и раньше был склонен к болезням, бедолага, а последняя зима выдалась обильной на грудные лихорадки, — слишком уж сыро. Об этом беседовали целители перед коронацией. Интересно, сколько они требуют за излечение? И каким способом можно представить это Бенцони, он и сюда-то заходить не хотел.

— Они... — выдавил Бенцони. Замолчал на пару мгновений, прижимая ко рту салфетку. — Прошлой весной судили одну эльфийку. За бродяжничество и подобную чушь. Я ее запомнил, потому что она и ходить не могла, стража ее тащила. Дело от венитов. А через два месяца бродяжка сбежала. Обварила кипятком тюремщика, призвала туман и скрылась.

— Жрица?

— Как оказалось. А еще через месяц мы получили донесение из Зюценрахта, на предмет убийства местного жреца культа Отрина. Там была засуха, и жричка устроила молебен. Жрец пробовал ей помешать... писали, что у него кровь вскипела в жилах. Он умер тем же вечером, когда жричка сотоварищи скрылась. А в Зюценрахте пролился дождь.

— Храни нас Отрин-Защитник, — машинально произнес Плант. — А дальше?

— До конца осени все было тихо. А потом... ор-Зюценрахт рапортовал о взятии под арест некоей пейзанки, которой якобы приснилась сама Ратин. Пока шла переписка о мерах пресечения, он вконец устал от ширящейся ереси. Как раз грянули холода и он... приказал загнать пророчицу в реку. Это уже из канцелярии Отрина передали. Девушка стояла по горло в замерзающей воде и пела гимны. А на исходе третьего дня сам ор-Зюценрахт вывел ее на берег под ликование народа, и они сожгли храм Отрина. С тех пор там все как свихнулись.

— Скверно, — признал Плант.

— Скверно. При том, что после Арсолира жриц Ратин и так не любят...

— Можно понять.

— Так вот, Макс. Это третий штрих, ну, после Угорья и Севера. Потом... Эльвель Флавио.

Плант вздернул брови. Он-то тут при чем? Откуда Бенцони вообще его знает? И понимает ли Якоб, на какой тонкий лед ступил?

— Учитель полукровок, — уточнил Бенцони с кривой улыбкой. — Его любили в городе. И когда он был убит, да еще так жестоко...

— Мне приходилось слышать, что он учил полукровок не только грамоте, — перебил Плант резче, чем намеревался. Щелкнул пальцами, подзывая служанку. — Поделом.

— Возможно, — смиренно кивнул Бенцони. — Но некоторые сочли это... вызывающим. Когда такой человек гибнет от рук Гильдии, а престол безмолвствует...

Девица наконец подошла и Якоб, хвала Отрину, заткнулся.

Нет, конечно не все ладно в королевстве, думал Плант, пока они одевались, но расказывать о наиболее вопиющих фактах нельзя. Допуск 'альфа'. Великая честь. Магистр Готенбюнтер, помнится, назвал его величество 'безнравственным и наглым щенком', и много добавил других слов, недопустимых в отношении престола, кто бы ни сидел на нем. Магистру нечего было терять, и все закончилось буднично — почетной отставкой и эскортом в отдаленную крепость на Севере. Орден Вениуса желал перемен, но Планту, лично знакомому с магистром, казалось, что избавившись от старика, орден лишится некоторой части могущества, может быть — Силы. При всей вере в ratio, — или же благодаря ей, — особист был суеверен.

Промозглый ветер несся над площадью, и друзья, переглянувшись, ускорили шаг. Зашагали к рынку; тень оборвавшегося разговора парила над ними.

В старом квартале ветер поутих; уже медленнее они пошли дальше. Бенцони остановился, разглядывая обветшалый приземистый фасад с проржавевшими ставнями.

— Где-то здесь должен быть колодец Орны, — с ноткой удивления сказал он.

— Направо, — уточнил Плант. Вспомнил о мэтре Ханубисе и решил, что заходить к нему в гости, пожалуй, не стоит. — Там живет один маг, — сказал он вслух.

— Макс, — сказал Бенцони, опустив голову. — Ты слышал об амнистии?

— Амнистия — традиционная милость короля, вступающего на престол, — ровно отозвался Плант и зашагал дальше. Бенцони поспешил за ним, а потом приступ кашля заставил его согнуться пополам, а когда он выпрямился, особист заметил на платке кровавые пятна.

— Ты был у целителя? — спросил Плант, а Бенцони ответил не в лад:

— Сырая зима... в этом году.

— Давай зайдем куда-нибудь под крышу.

— Можно ко мне... погоди, отдышусь.

Максимиллиан Плант, старший интендант второго отдела, приближенный ко двору и снискавший особое расположение его величества, смотрел на мертвый квартал и чувствовал беспомощность. Она вполне объяснялась естественными, бытовыми причинами, но вдруг, на несколько ударов сердца, стала огромной, взяла Планта штурмом, разметала и перевернула его полностью. Плант подумал о будущем и вспомнил тропы Бездны, — тот путь, о котором досель старался не вспоминать. Там не было ничего рационально страшного — и именно это было страшнее всего.

— Так амнистия, Макс, — повторил Бенцони, дыша по прежнему отрывисто и хрипло. — Мой отдел попросили подготовить списки... по предоставленным критериям.

— Как это делается всегда.

— Ненависть к эльфам — это критерий?! Они готовы отпускать убийц, насильников — и чего ради?

— Его величество знает, что делает, Якоб, — Плант одернул воротник плаща. — И прошу тебя — ни слова больше. Ты опасно близок к...

— К чему?.. Собираешься донести на меня, а, Макс?

Плант воззрился на друга. Дурацкая провокация, вызванная, должно быть, нездоровьем, но за разговорами об измене всегда, — всегда, — скрывается нечто большее. В частности, ход мыслей, самим помыслившим заклейменный как крамола.

Чужая душа — потемки.

— Не болтай чепухи, — вздохнул особист. — Просто следи за формулировками, вот и все. Идем?

— Да...

— Здесь живет маг Ханубис, — сказал Плант, когда тишина, нарушаемая лишь звуками их шагов, стала невыносимой. — И знаешь, кто у него в учениках?

— И кто же? — равнодушно спросил Бенцони.

— Барон ор-Мехтер. Удостоенный рыцарства лично его величеством, и прилюдно названный им оплотом и десницей престола на Севере.

— Барон-некромант? Забавно. И ты его знаешь?

— Он был на озере. Такой... тихий мальчик.

— Вот как? И что, думаешь, он справится с... доверием?..

— Не знаю, — покачал головой Плант. — Прежде решил бы, что нет, а теперь — не знаю.

Той весной барон ор-Мехтер был одним из последних людей, занимавших его думы.

Глава первая

Они вернулись в столицу тропами Бездны. Марвин знал, что никогда не забудет этой дороги, короткой, всего-то и времени, что до утра. Не забудет уверенной походки и невидящего взгляда учителя, не забудет блеска доспеха истинного серебра, потерянных лиц выживших, преодолевших. Бледного как полотно менестреля, беспрерывно шевелящего губами, Пафнутьева, идущего в отдалении, глядящего вокруг с ужасом потерявшегося ребенка.

Они вернулись на рассвете и разошлись, не прощаясь, — слишком уж устали для церемонных прощаний.

Впрочем, все это не имело значения.

С возвращением же начались странные дни. Учитель заболел. Он лежал в постели и смотрел в стену, и так было много дней подряд. Ничего не ел, ни о чем не просил, не отвечал, когда к нему обращались. В первые дни они — Марвин и Флора, были слишком напуганы, чтобы заботиться о чем-то, кроме насущнейших дел. Готовили по очереди, по очереди сидели с учителем, а остальное время проводили каждый в своей комнате. Они избегали друг друга, при встречах обмениваясь малозначащими словами.

Опустевший дом казался склепом, а за дверью качала голыми ветвями яблоня, так что Марвин порой переставал понимать, вернулся ли он с озера. Он почти не спал и часто думал об Орне, но чаще не думал ни о чем, плавая в беспросветном отчаянии, причин которому он не желал искать.

Их спасло чудо. На пятый день Марвин, щурясь от солнечного света побрел на рынок, и встретил там госпожу Мюллер. Вероятно, лишь отчаянье заставило юношу обратиться к ней, но она откликнулась сразу, с живейшим сочувствием согласилась прийти, и действительно пришла, не обманула. С ее возвращением к дому вернулась жизнь. Госпожа Мюллер гремела кастрюлями на кухне, открывала окна и вытирала пыль, и она, возможно, единственная здесь, была настоящим живым человеком.

В один из вечеров Марвин услышал наверху крики. Поднявшись, он нашел Флору рыдающей у двери в спальню учителя.

— Он меня выгнал, — пожаловалась вампирша, а потом вдруг попыталась улыбнуться. — Ему лучше.

Деревянным шагом она прошла мимо Марвина к лестнице.

Учителю и в самом деле стало лучше. Теперь он лежал, повернувшись к двери, и глаза его были темными и живыми на чудовищно осунувшемся лице.

— Я буду тебе признателен, если ты подыщешь Флоре какое-нибудь занятие, — голос тихий, но интонации знакомы до боли. — Из нее вышла бы превосходная плакальшица, но мигрень плохо отражается на моей терпимости к искусству.

— Какое?

— Да хоть грамоте научи.

— Хорошо, — кивнул Марвин. — Я... волновался за вас.

К его удивлению, эти слова оказались внезапно правдой.

Ханубис улыбнулся — словно череп обнажил зубы.

— Я бы не позволил себе умереть в столь ответственный момент. Не беспокойся.

С тех пор жизнь стала лучше. Марвин заваривал учителю чай с запахом летних трав и читал ему вслух. Книг в опустевшем доме почти не осталось: с десяток разрозненных томиков — календари на прошлый век, два пухлых сборника поэзии, несколько романов, рыцарских и эльфийских, учебник алгебры. Небогатый выбор, а потому они остановились на беллетристике. Марвин читал, учитель слушал, прикрыв глаза, а Флора, если дело происходило после заката, как случалось частенько, сидела на табуретке в дальнем уголке и старательно чертила на доске большие, уродливые буквы.