Драгонвик. Гл. 5

АНИ СЕТОН

ДРАГОНВИК

(роман)

Перевод с английского Ю.Р. Беловой

ГЛАВА ПЯТАЯ

На следующее утро завтракали впопыхах, а трапеза сопровождалась раздражающим слух аккомпанементом с улицы. Там на громыхающих фермерских повозках прибывали арендаторы Николаса, поэтому топот и ржание тягловых лошадей доносились беспрерывно, как и возгласы мужчин, возбужденный визг разглядывавших карусель и навесы для пикника детей, кряканье уток, кудахтанье кур и блеянье ягнят, принесенных в качестве дани патруну.

Сегодня был день выплаты полугодовой ренты, и перед речью Николаса и объявленным после нее праздником следовало заняться делом. Под большим тюльпанным деревом была установлена платформа, на которую водрузили кресло, стол и несколько стульев.

В десять утра Николас поднялся на платформу в сопровождении бейлифа Дирка Дюкмана, графа и Миранды. Джоанна уже несколько лет не посещали эти церемонии. Они утомляли ее, и к тому же ей не нравились, когда на нее глазели неотесанные мужланы, один из которых однажды во всеуслышание посмеялся над ее фигурой. Само собой, этот человек был наказан, хотя и не так, как мог наказать дед Николаса — посадив виновного на день в колодки, а более современным способом — конфискацией той части фермы, на которой арендатор не проявлял должного усердия по выплате ренты. Но с тех пор в день выплат Джоанна не показывалась на людях, пока арендаторы не разъезжались по домам.

Графиня тоже предпочла остаться в своей комнате и отдохнуть, но ее муж очень заинтересовался сбором ренты как отголоском феодального строя, а Миранда всегда была рада находиться рядом с Николасом и принимать участие в жизни Драгонвика, когда ее до этого допускали.

Николас уселся в старое господское кресло из черного дуба. Его доставили из Голландии с первым патруном, и с тех давних пор оно верой и правдой служило всем последующим Ван Ринам.

Рядом с креслом стоял бейлиф, держа в руках огромный, тисненый золотом, гроссбух. Он прочистил горло и важно провозгласил:

— Пусть арендаторы выходят вперед, один за другим. Патрун ждет плату!

Фермеры, толпившиеся на дальнем конце лужайки за веревочным ограждением, замявшись, робко поснимали шапки.

Два лакея Ван Рина опустили веревку.

Вперед к платформе вышел невысокий худой мужчина в домотканой коричневой одежде с двумя серыми гусями и полным мешком картошки.

— Том Уилсон, — произнес бейлиф, перелистывая книгу. — Ферма Холлоу на северной дороге. Птица и картофель. Пра-а-вильно.

Его глаза пристально рассматривали гусей.

— Птица больно тощая, Том. Ты не мог принести чего-нибудь поупитанней?

Изможденный невысокий человек отрицательно затряс головой, бросив затравленный взгляд на Николаса, сидевшего в молчаливом внимании.

— Я ничего не мог сделать, сэр. Кукуруза кончилась, а озимые плохо взошли. Дождей было мало. К тому же моя старушка больна. Она не может кормить птицу как раньше.

Николас наклонился вперед.

— Мне очень жаль это слышать, Том. У нее был врач?

— Нет, сэр. Не любит она врачей, от них никакого толку. Она думает, ее кто-то сглазил, может старая Медли Клаббер, что живет через дорогу.

— Чепуха, — ответил Николас. — Если она больна, ей нужен врач. Дюкман, проследите за этим, а потом доложите мне.

Бейлиф кивнул, Том Уилсон неуверенно проговорил "спасибо, сэр" и смахнул со лба пот.

Он поместил гусей и картошку в огромный загон справа от платформы и направился к бочонку пива, выставленного для арендаторов.

Бейлиф подал сигнал, и вперед вышел другой фермер, Джейд Риблинг, доставивший ягненка, большой кусок бекона и мешок муки, намолотой на деревенской мельнице. После того как его выплаты записали в книге, он оставил свою дань в том же загоне и присоединился к Тому Уилсону у бочонка с пивом.

Фермеры медленно двигались один за другим. Звучали голландские, английские и даже немецкие имена. Николас лично говорил с каждым арендатором, интересовался здоровьем их домочадцев или же урожаем зерновых.

Миранда затаив дыхание наблюдала за ним из своего уголка платформы, восторгаясь его чудесной памятью и удивительной осведомленностью о жизни арендаторов, любезностью, с которой он находил нужное слово для каждого.

— Бог ты мой, он напоминает молодого короля, — прошептал граф, наклоняясь к ней. — Хотя я никогда не видел такого красивого короля.

— О да, — с восторгом ответила она. — Он как король, правда? Без сомнения, они его обожают!

Граф сдержал улыбку. Он не был уверен, что все крестьяне, шедшие друг за другом с продуктами своего труда, относились к Николасу так же, как Миранда. Он заметил хмурые лица, нечувствительные к бесспорному обаянию патруна и его снисходительной любезности. Но пока все проходило достаточно мирно.

Осталась не более полудюжины фермеров, и Миранда, чей интерес к сбору ренты слегка угас, размышляла, не следует ли ей присоединиться к благотворительному базару, обещавшему больше развлечений, чем она видела за всю свою жизнь, как вдруг церемонию нарушила небольшая суматоха.

Перед платформой с вызывающим видом стоял высокий фермер лет тридцати. Его руки были засунуты в карманы, а нижняя челюсть упрямо выставлена вперед.

— Клаас Биккер, два бушеля озимой пшеницы и... — начал Бейлиф, затем сердито обратился к арендатору. — Сними шапку перед патруном.

Клаас поднял грубые красные руки и еще глубже натянул шапку на голову.

— Я ни перед кем не снимаю шапку. Я свободный американский гражданин.

Бейлиф набычился, и его огромный живот заколыхался.

— Сними шапку или я сам это сделаю! И где твоя рента?

Клаас повернулся к бейлифу спиной. Его маленькие узкие глазки уставились на Николаса с поразившей Миранду злобой. Она не понимала, что происходит. Граф пододвинул стул вперед, наслаждаясь тем, что скучную процедуру что-то оживило.

— Я не принес вам арендную плату, Николас Ван Рин, — жестко заявил Клаас. — И вы никогда не получите от меня ни зернышка.

Николас слегка приподнял бровь. Если не считать того, что его губы чуть сжались, выражение лица оставалось таким же спокойным, как и раньше.

— Неужели? — с ледяной вежливостью спросил он. — И ты желаешь жить на моей земле и пользоваться всеми привилегиями, которые я тебе предоставлю, ничего не отдавая взамен?

Лицо Клааса исказилось ненавистью. Он сделал яростное движение по направлению к маленькой группе фермеров, все еще стоявших за ним.

— Вы слышали его, друзья? — закричал он. — Чертов обманщик! Он говорит о своей земле. Он говорит о моей собственной ферме, которая принадлежала моему отцу, а до этого отцу его отца. Двести лет ферма Хилл принадлежала Биккерам, а он смеет называть ее своей!

Мужчины, к которым он обращался, неловко переминались с ноги на ногу, один из них даже кивнул, а другой сжал кулаки, но все-таки продолжали опасливо посматривать на Николаса, который мягко произнес:

— Но так уж случилось, что это моя земля и она всегда будет моей, неважно, сколько ты здесь прожил или собираешься прожить. Никто не может оставаться здесь, не выплачивая положенную арендную плату.

— Боже! Да это самая большая несправедливость на свете! Своей рентой мы уже несколько раз оплатили стоимость земли, и вы это прекрасно знаете. Вы тут расселись в кресле и выжимаете из нас жалкие крохи нашего труда, чтобы мы могли сохранить земли, которые уже давно по праву принадлежат нам. Я больше не желаю это терпеть! Предупреждаю, здесь есть еще много других, которые думают точно так же. Вы еще это увидите, мой надушенный господинчик!

— Клаас, образумься, — вставил бейлиф, с испугом взглянув на Николаса. — На самом деле ты не являешься хозяином этих земель, а посмотри, как много патрун делает для всех вас. Он построил церковь и мельницу, присылает вам торговые суда, чтоб вы могли продавать свой урожай, отправляет к вам врачей, когда вы больны...

— Тьфу! — фермер наполнил рот слюной и демонстративно плюнул в сторону платформы. — Он не сделал для нас ничего, ты, жирная свинья, чего мы не сделали бы для себя сами.

На ботинок Ван Рина попал плевок. Николас вытащил из кармана платок, вытер им ботинок и бросил платок на пол.

— Ты безумец! — закричал бейлиф, уже по-настоящему перепуганный. — Ты что, совсем лишился ума и признательности? Не понимаешь, чем это может закончиться?!

— Успокойтесь, Дирк, — произнес Николас, поднимая руку. Он встал и взглянул на маленькую группку фермеров. Уголки его рта были сжаты, а ноздри трепетали. — Вы все будете рады узнать, что если Клаас Биккер думает именно так, то ему нет необходимости принуждать себя жить на моей земле. Он покинет ферму завтра утром. Без сомнения, он и его семья найдут пригодные для них земли на Западе, где их не будут обременять ни арендная плата, ни существующие законы.

По толпе пронесся сдавленный возглас.

Клаас пошатнулся. Вызов на его лице сменился растерянностью.

— Вы... вы не можете, не можете вот так просто выкинуть меня на улицу, мистер Ван Рин. Нам некуда идти.

Он с трудом сглотнул.

— Я родился на этой ферме, вы же знаете, сэр. Вы не можете быть столь жестоки, мистер Ван Рин.

Николас взглянул сначала на свой ботинок, потом на фермера.

— Раз тебе здесь не нравится, ты, бесспорно, будешь, счастлив в другом месте. После благотворительного базара ты можешь обратиться к Дюкману. Я распоряжусь, чтобы он дал тебе денег.

Лицо фермера скривилось, став багровым.

— Мне не нужна благотворительность. Я... я не уйду. Вы увидите. У меня друзья... вы пожалеете. Мы уничтожим ваше проклятое поместье... — его дрожащий голос оборвался, когда Николас равнодушно посмотрел сквозь него. Фермер медленно побрел к повозкам, через некоторое время взял вожжи, и его лошадь двинулась вдоль дороги.

Вокруг платфрмы воцарилась гробовое молчание, затем Николас произнес:

— Намерены ли оставшиеся арендаторы выйти вперед и выплатить ренту?

Не глядя друг на друга, те быстро подошли. Гебхард, кузен Клааса Биккера, пришел с пустыми руками. Бейлиф прочистил горло. Вот еще одно беспокойство. Миранда в тревоге подалась вперед. Почему они столь неприязненно относятся к Николасу, ведь он так много делает для них, к примеру, устроил им чудесный праздник? Это несправедливо, они злые, грубые люди, — нервно думала она. Конечно, этот Гебхард не откажется выплатить ренту.

Тот действительно не отказался. Некоторое время он неуверенно мялся перед платформой, шаркая подбитыми гвоздями сапогами и уставившись в землю, пока Николас терпеливо ждал. Затем, по-прежнему не поднимая глаз, стащил шапку с головы, что-то пробормотал о поломке фермерского фургона и добавил:

— Я принесу все завтра, сэр, если вы позволите.

— Конечно, — ответил Николас. — Все будет в порядке. Я не намерен проявлять суровость. Дюкман, не созовете ли вы фермеров? Я хочу, как обычно, сказать моим арендатором несколько слов.

Бейлиф засуетился и громко объявил:

— Патрун будет говорить. Идите к платформе, все вы.

Не желая подчиняться, они недовольно зароптали, но все-таки подошли. Они собирались вокруг своего лорда, как всегда это делали все арендаторы в поместье.

Николас, глядя на них сверху вниз, ободряюще улыбнулся. И раньше в поместьях случались мелкие бунты, которые быстро подавлялись. Это новое волнение было легко взять под контроль с помощью тактики кнута и пряника.

Среди них не могло быть настоящего отчуждения. Это были его люди, прикрепленные к его земле. Они были искренне ему преданны, и точно так же он чувствовал ответственность за них, которая заключалась в отеческой заботе об их материальном благополучии, а при необходимости умении преподать им урок дисциплины. Ему пришлось применить к Клаасу жесткие меры, и он знал, что известие об этом уже распространилось среди арендаторов. Теперь пришла очередь сказать им что-то хорошее.

— Арендаторы Драгонвика, я очень рад приветствовать вас сегодня в замечательную годовщину независимости нашей страны. Я не стану задерживать вас надолго, так как знаю, вы хотите вернуться к празднику. Когда вы проголодаетесь, я надеюсь, вы не будете стесняться и как следует подкрепитесь. Мои слуги принесут вам угощение, к тому же за каруселью на вертеле жарятся две овцы.

— Наши же овцы, как же, есть за что сказать "спасибо", — проговорил женский голос рядом с Мирандой, которая усиленно старалась разглядеть, но так и не нашла злословящую женщину. Она не поняла, слышал Николас ее или нет, потому что он продолжал складно и, с ее точки зрения, очень убедительно говорить о патриотизме, красоте родной страны и ее превосходстве над другими.

— Я много путешествовал и мне есть, с чем сравнить, — сказал Николас. Затем он уверил их в своем стремлении видеть рост их благосостояния, объявив, что всегда готов помочь решить их проблемы.

— И, конечно, мне нет нужды перечислять огромные преимущества, которыми вы обладаете в качестве арендаторов, перед неуверенными в будущем мелкими фермерами, у которых нет ничего, кроме их жалких клочков земли. Я бы никогда не стал упоминать об этом, если бы не слышал, что в других поместьях некоторые заблуждающиеся находят возможность дурачиться, изображая из себя индейцев в ситцевых ночных рубашках, и стараются возбудить фермеров против землевладельцев. Я знаю всех вас, вашу честность и ответственность слишком хорошо, чтобы опасаться, будто кто-то из вас решит принять участие в этих детских играх. И потому я не буду больше об этом говорить.

Он бодро закончил речь пожеланием здоровья и счастья всем присутствующих и отпустил их веселиться на ярмарку.

Раздались аплодисменты, один дрожащий возглас "Благослови, Господи, патруна", но по большей части все возвращались на благотворительный базар в гробовом молчании.

Миранда заметила скрытую тревогу на лице Николаса, и ее глаза вспыхнули сочувствием к нему. Она не знала, что он вспоминает прежние времена, когда речи его отца вызывали страстный прилив преданности, выраженный неистовыми аплодисментами и топотом ног.

Арендная система была впитана Николасом с молоком матери. Он не видел в ней никаких изъянов, ничего, что кто-либо посмел бы критиковать. Его оскорбляло нежелание арендаторов понять, что более чем умеренная рента, которую он получал, была чисто символической и имела лишь традиционное значение. Их птица и овощи не приносили того дохода, как это было во времена его прадеда. Благодаря вложению денег в городскую недвижимость, то есть благодаря замечательному закону экономики, по которому в развивающейся стране деньги порождают деньги, Николас был очень богатым человеком.

Откровенно говоря, арендаторы приносили ему одни убытки, но он скорее отрубил бы себе правую руку, чем продал бы даже клочок земли, хотя со времен революции не существовало закона, который запретил бы ему это сделать.

Он наблюдал, как они наслаждаются музыкой и играми, которые он для них организовал, а также его угощением и выпивкой. Затем, повернувшись, он заметил выражение глаз Миранды. Она сразу же опустила ресницы, убедившись сперва, что никто не заметил ее чувств. Его глаза сразу же приняли обычное выражение, а губы твердо сжались.