"Ступайте в Арморику, иначе Малую Британию, и только попробуйте возгласить на рынках и в деревнях ее, что Артур, бритт, умер, как и все смертные — увидите сами, сколь верным было пророчество Мерлина, что кончина Артура будет сомнительной.

Вы едва ли останетесь невредимы, ибо слушатели обрушат на вас град камней и проклятий. "

Ален де ль`Иль, середина XII века.

...Любовь небесная срамится,

Разбрызгивая здесь и там

В зловонном прахе свой бальзам,

Цветет на самом скверном месте,

И ей позор милее чести.

Кретьен де Труа, "Ивэйн"

Глава 1. Прозрел и сказал...

...Хоть имя он свое не знал —

Но тут прозрел он и сказал,

Что наречен был Персевалем.

Правдиво ли уста сказали,

И сам не ведал он сперва —

Но правдой были те слова.

(Кретьен де Труа, "Персеваль".)

...— Я забочусь о твоем будущем, Ален.

— Да, мессир.

Он переминался с ноги на ногу, как всегда лицом к лицу с грозным графом чувствуя себя неловко. Старик Тибо оперся руками о столешницу, слегка усмехнулся в усы.

— Ну, что ты съежился, как будто я тебя в темницу хочу засадить? Ты же, в конце концов, рыцарь (граф опять усмехнулся — эта история его в равной степени злила и забавляла), сарацинов в глаза видал и все такое... А жить ты будешь не бедно, денег я тебе дам. Только смотри, — Тибо сдвинул брови, широкие, как у его сына, но не черные, а рыжеватые. — Смотри, если вместо учебы будешь их на что другое тратить!.. Ты меня знаешь...

— Да, мессир.

— А парень ты умный, думаю, все у тебя получится. Найдешь себе славного наставника, а то и к двум-трем походишь. Лет через семь — или сколько их там надобно — вернешься ученый, вот тогда посмотрим, на что ты годен. А то эти клирики задрали уже, неужели не может граф иметь хорошего секретаря без тонзуры, который полы рясой не метет и про грехи не заливается? А заодно и не тянет в карманы все, что плохо лежит... Ты человек надежный, тебя я давно знаю. Как ты насчет этого думаешь?

— Да, мессир.

— Ну, вот и отлично. На этой неделе и поедешь. Дам тебе хороший эскорт, какого бы и мой сын...хм, и дворянин бы не постеснялся. Париж — град великий, город словесности, тебе должно понравиться. Жеан проследит, чтобы ты снял себе недурное жилье. Не в этих тухлых школах, где сплошь плешивые монахи — в городе, как достойный юноша. Содержание буду тебе посылать раз в год, с человеком. Вроде, все обговорили?

— Да, мессир.

— И еще одно. Ты, я надеюсь, понял насчет того, что в Париже — никаких мечей, никаких шпор и всего такого прочего?.. Живи потише, и все с тобою тогда будет весьма неплохо. Позорить тебя я не хочу, да и не заслужил ты позора, — добавил граф, косясь на своего сына Анри, с мрачным видом смотревшего в кубок, — но ты, опять повторю, парень умный, сам понимаешь, что тут к чему. В общем, смотри у меня, клянусь костьми святого Тибо...

— Да, мессир.

— Ну, ступай тогда, если хочешь. А ты, Анри, пока не уходи. Посиди со стариком до обеда, расскажи еще пару баек про свой Поход. Правда ли, что турки перед битвою плюют на крест да кажут на восток голый зад?

...Нет, неправда, хотел сказать Ален, да не решился. Он просто поклонился графу и его сыну и пошел прочь — в новую свою комнатку недалеко от сеньоровой спальни, ту, которой ему предстояло так недолго владеть. Дело в том, что старик Тибо уготовал ему славное будущее — не далее чем через неделю Ален отправлялся в Париж, на Синай учености, учиться гражданскому праву.

А все дело было в этом несчастном рыцарском звании.

О, какой жуткий скандал разразился между отцом и сыном несколько дней назад!.. На свете существовал только один человек, которого неукротимый Анри боялся, которого не мог переспорить — и этим человеком являлся его суровый папенька. Во всей Шампани Тибо мог нагнать страху на кого угодно, будучи, как говорится, "сильным правителем"; только одна слабость была у графа — старший сын, наследник, гордость и любимец. Однако уж если меж этими двоими разгорался спор, без особенных пророчеств делалось ясно, чем оный кончится. На этот раз Анри, командовавший войском, подыхавший от жажды в сарацинских песках, был доведен отцом до слез, как выпоротый мальчишка. Одно утешение — когда отец любит, он все же старается бить не слишком сильно.

Ален Талье, свежепосвященный рыцарь, век бы не подумал, причиною каких неприятностей для своего сеньора, а заодно и для всей Шампани может он явиться; и до крайности был бы поражен, узнав, с каким бешеным пылом отстаивал его перед отцом мессир Анри.

— Отец, да ты понимаешь, что твои вассалы подумают?.. — орал бедняга рыцарь, бегая по комнате, как лев по клетке. Тибо, скрестив руки на груди, мрачно стоял у окна, против света вырисовываясь темным силуэтом. Годы ничуть не убавили графской мощи, не согнули его широченную спину — даже седины не было видно в светлой, жесткой бороде. Говорят, у кого жесткие волосы — у того упрямый характер. По отношению к графу Тибо это было более чем правдой.

— Мне этими людьми потом править! Да чего будет после этого стоить мое слово?. Да они мне плюнут в лицо и правильно сделают, если увидят такие дела!.. — Анри даже зажмурился, когда страшное видение снова пронеслось у него перед глазами. Ален, бледный и растрепанный, на навозной куче — эту самую кучу придется ради такого случая специально... гм... воздвигнуть посреди двора ристалищ... Если не на соборной площади в Труа... Любопытная толпа вокруг, и здоровый мужлан, в общем молчании отбивающий обухом топора с ног Алена рыцарские шпоры, острые, ярко блещущие в лучах солнышка... Или их отбивают не топором? Ясно только, что отбивают, а не просто снимают — это для большей назидательности. Мол, если родился мужланом — весь век так и сиди в навозе, изволь не высовываться! О, государь Луи Шестой, могущественнейший сеньор, отважнейший из франков, что, черт подери, заставило вас издать этот омерзительный указ?.. Ведь Готфрид так в рыцари посвящал. И Балдуин, и Раймон Тулузский. Все те, кому мы вместе так усердно подражали в неудачном своем походе. Может, потому он и был неудачным, что подражали, оказывается, не во всем?

В любом случае — вот тебе, Ален, награда от меня, дар за то, что спас мою драгоценную жизнь. Получай подарок — жуткое унижение, слезы стыда... Унижение для нас обоих. Поиграли, мальчики, — и будет: ты, Анри, не настоящий военачальник, а это — твой ненастоящий рыцарь. Папа пришел и все исправил, надрал нам обоим уши — прилюдно... А старый гад де Мо, наверно, будет скалиться от удовольствия, на это взирая! Кровь Господня, я же так не могу!..

Тибо поразмыслил, подергивая свою жесткую пшеничную бороду, щурясь, посмотрел на метания бедолаги сына. А ведь он дело говорит, и впрямь, незачем пятнать честь будущему правителю... Пожалуй, выход только один — сына, конечно, огорчать не хочется, но, по-хорошему, не слишком ли много шуму из-за служанкиного мальчишки?..

Конечно же, более законопослушный, чем Анри, старый граф подивился самодурству своего отпрыска. По-хорошему, надо б его ошибку исправить — но никаких унизительных церемоний с отбиванием шпор на навозной куче Тибо и самому проводить вовсе не хотелось, потому сие возмутительное рыцарство надлежало предать забвению, и как можно скорее. Чтобы никто не прознал. Перед вассалами как-то неудобно, а уж если дойдет до короля Луи... Прошли те времена, когда молодой и полный сил Тибо мог открыто противостоять государю и в ус не дуть — теперь, на старости лет, он желал оставить сыновьям в наследство мир и дружбу, и сильного союзника для Шампани и Блуа... Теперь были не двадцатые годы, когда граф просто из чистой наглости прятал на своих землях заподозренного во всех на свете ересях Абеляра, хоть и не имел четкого представления, чем оный магистер перед королевскими Сен-Денийцами провинился. Удивительно ли после этого, что для своего второго отпрыска Тибо не смог выпросить у святого Бернара ни единой бенефиции? А ныне старый граф, собираясь в могилу, задумывал новые планы насчет своих детей, некие династические браки и тому подобное... И так после истории с церковью в Витри король, кажется, ищет малейшего повода к графам Шампанским цепляться, и немалого труда стоило лояльному Тибо устроить свои с сеньором отношения — тут здорово помог Поход в Святую землю, где Король видимо приближал к себе Анри, полюбив его за храбрость и за то, как юноша им искренне восхищался. Но всякой любви есть пределы, и долго ли государь Луи будет раздумывать, если узнает, что в это самое время Анри у него под боком нарушает указы его батюшки? А притвориться, что не знал — бесполезно, это все равно, что заявить, будто не знаешь ярмарок Шампани... Как бы король не счел это издевательством, как бы не случилось нового Витри-Сожженного. Короче, Алена надлежало удалить, а эту историю — замять. Не убивать же его, в конце концов, хотя для политической обстановки было бы лучше, если б мальчишка тихонько сгинул себе в Святой Земле, и делу конец... Но, в довершение всех неприятностей, Тибо этот парень нравился. Тем более что по возвращении Алена, превратившегося из обозного слуги в самого что ни на есть настоящего молодого рыцаря — с виду он походил на такового куда больше, чем многие баронские сыновья, — граф все сильнее утверждался в мысли, что этот толковый юноша не иначе как все-таки его потомок. Кровь, она дает себя знать. Признать его, что ли, в открытую? Тогда и проблем не будет... Или нет, лучше не надо, зачем Тибо нужен бастард, вот дельный секретарь — это куда полезнее. Кроме того, что ж это он черноволосый? Отродясь у графов Шампанских в роду таких не было...

Короче, графу понадобился секретарь, знающий толк в законах, чтобы разбираться в его многочисленных тяжбах. А идея монастырской школы честолюбивого Тибо не вдохновляла — нет, ему понадобилось самое лучшее, что только он мог измыслить. Все решалось само собой — ученый секретарь, он уже не просто слуга, и двойственное положение мальчишки наконец-то прояснится. И никаких рыцарей, будто никто никого никуда не посвящал... Просто велеть ему не надевать шпор, а там пусть живет, как получится. Да лет за десять обученья все уже давно забудут эту историю — там ведь лет десять учатся, или все-таки меньше, в Париже-то?.. И де Мо перестанет коситься, если сам не помрет к тому времени — а то мало ли, что ему в голову взбредет, всегда отличался склочным характером, может и рассказать кому не следует... Тем более что возмущенье несчастного старика по поводу этого дурацкого посвященья было сначала очень велико, — и дело ничуть не улучшилось тем, что Анри, горячая голова, едва не подрался с ним на пиру, устроенном по поводу возвращенья. Хорошо еще, тогда мальчишка Ален куда-то задевался, пропал года на полтора — вместе со своим рыцарским званием... Потом объявился невесть откуда, тихонький, незаметный, конечно — однако кто знает, как оно дальше пойдет?.. Вот опять шепотки поползли...

Тибо был достаточно умудрен опытом и знал, что вражда людская сможет и малую искорку раздуть в огонь смуты. Удалить парня, удалить. Подальше, и употребить его с пользой. Эта голова нам еще послужит. А то, что Анри возмущается — это ничего. Поворчит и забудет. С детства он такой — не любит, чтобы ему перечили... Но что ж поделаешь, иногда надо применять суровость и к собственному обожаемому наследнику. В конце концов, кто здесь граф?..

А тяжелый нрав Тибо слишком многие знали на своей шкуре. Последствия некоторых поступков графа, коим этот самый нрав был причиною, сказались даже на шкуре Алена, хотя он того и не знал. По этому самому поводу он однажды едва не лишился собственного носа — тогда, на дороге, после долгой беседы с четверыми рутьерами — и приобрел ломаную походку и боль в стопе — иногда перед дождем. Бывали, бывали у Тибо резкие перемены настроения. И когда взгляд у отца становился таким, даже Анри знал, что лучше ему не противоречить. Лучше, хотя и продолжая глядеть мрачно, сесть рядышком на кресло пониже и рассказать — в сотый раз — отцу про сарацинов, какие у них темные лица да кривые мечи, и что они каждый раз на своих мессах молятся об одном — "Аллах, пожалуйста, пусть христиане и дальше будут разобщены..."

Не то что бы Алену охота было становиться школяром. А уж легистом — и подавно: сама мысль о законничестве внушала ему легкое отвращение. Но вот именно его-то никто и не спросил о желаниях; напротив, его мнение тут считалось последним по значимости. Но вторая закавыка заключалась в том, что по большому счету Алену было все равно. В Париж — так в Париж, легистом так легистом. Париж хорош тем, что это совем чужое и новое место, не связанное ни с какими воспоминаниями, именами и долгами. Там не тонул братик, не умирала матушка. Там вообще еще ничего не происходило. Это чистый лист, на котором свободный человек может написать что угодно; там можно стать кем-то другим, и побыть одному, и пожить в себе — питаясь тем внутренним светом, на коий слегка трудно было смотреть тут, в Шампани, в замке, каждым камнем своим помнящим все, что случилось с тобой. Человек по имени Ален Талье оставался словно записаным здесь по воздуху аккуратными, несмываемыми письменами — хотя этого человека уже, кажется, не существовало. Странное дело: виллан, чье простонародное происхождение умерло под Атталией, так и не превратился в рыцаря — рыцарство было убито и похоронено на лесной дороге близ Труа. Не понадобились никакие торжественные церемонии лишения рыцарства — все сделалось само собой, руками четверых рутьеров, и шпоры, которые никто так и не отбил с Аленовых ног, должно быть, бравые ребята продали кому-нибудь на следующей шампанской ярмарке — кто же не знает шампанских ярмарок!, — или просто загнали в кабаке... Острые, сверкающие Аленовы шпоры с такими удобными мягкими ремешками, некогда тоже принадлежавшие мессиру Аламану. И умершего рыцарства, из-за которого поднялось столько шуму, было даже почти и не жаль. Сказать по правде, об этом более всего печалился мессир Анри — не любил он, когда кто-нибудь отнимал у других его подарки, а он даже не мог протестовать — потому что не поспоришь же с собственным суровым отцом! Ужасно обидно было Анри, а вот Алену — почти никак. Сейчас в теле этого человека обитала какая-то третья душа, еще им самим не постигнутая, и постижение требовало внутренней тишины.

Ален откинул крышку сундука с одеждой и принялся копаться в тряпках, размышляя, что из этого нужно взять с собой. В голове его еще не укладывалось, что можно уехать отсюда лет на десять. Из этого замка, из Шампани, от Анри. Остаться совершенно одному.

— Эй, Ален! Ты здесь?

Это звал голос Анри, который последние несколько дней вынашивал мысль — и вот наконец пришел ей поделиться. Мысли у Анри, скажем по правде, случались нечасто, и каждое такое событие требовало особого внимания. Мысль сия, припасенная любимчику в подарок, была такова: как только Анри станет графом, Ален будет при нем рыцарем — и тогда уж никто и вякнуть не посмеет, если это, не дай Бог, опять кому не понравится. Дай-то срок, дай-то срок. А шпор его никто не лишал, и это главное; надо только подождать сколько-то лет, и истинная ценность даров Анри Шампанского вызреет наконец, как прекрасный плод. В общем, говоря проще, "отец умрет рано или поздно, и тогда все будет по-моему". А пока, пожалуй, ты все равно будешь рыцарем... Ну, рыцарем по умолчанию.

123 ... 303132

↓ Содержание ↓