— Эй, хозяин, поставь им выпивки! Я плачу.
Голосок, как ни странно, принадлежал девице. Хотя обычно девицы не ведут себя так нагло и не кладут ноги в сапогах на замусоленный стол в низкопробном кабаке.
Вито отдал подбежавшей девчонке сверток, который прислала мать, забрал денежку и позволил себе немного поглядеть на шумную посетительницу.
— Э! Хозяин! Шевели копытами, мы пить хотим! А ты, рыжий, чего пялишься? За погляд — архента.
Девица была красивая, что правда, то правда — черноволосая, с зеленущими, как у драной кошки, глазами, какими-то несытыми, беспокойными и, как у кошки же, раскосыми, обведенными темными ресницами.
Одета она была в мужское, господское — бархатная котта, дорогого сукна шоссы, изукрашенные сапожки. Наборный пояс оттягивали ножны с коротким мечом.
Вито исправно глазел, как приличествует всякому уважающему себя школяру. Зеленый глаз подмигнул.
— Ну, рыжий. Что, язык проглотил? Топай сюда.
Вито неторопливо подошел.
— Ну ты и рыжииий, — удивилась девица. — С кем это твоя мамашка путалась.
— Не знаю. А твоя?
— И наглый. Пить хочешь?
— Да я не пью, спасибо.
— А что ж ты тут делаешь?
— Лекарство принес.
— Ты костоправ что ли? — она пнула сапогом скамейку, выдвигая ее из -под стола. — Умащивай седалище.
Он умостил.
— Ну и как тебя звать, рыжий?
— Вито. Вито Королек.
Она по мужски протяжно присвистнула, сделала глоток из кожаной кружки, потом отшвырнула ее на край стола, подперла мордашку локтями и проникновенно уставилась, тараща зеленые глаза.
— Не великоват ты для королька, э?
Он пожал плечами.
— Мама так в детстве прозвала, за то, что, ну, цвет волос такой. А потом как-то подрос...
— Мама, ишь ты... Она что, тоже лекарка?
— Ну, вроде того. Притирания всякие делает для дам, духи.
— А ты что же, у нее на побегушках?
— Нет, я вообще-то в Катандеране учусь. А на лето приезжаю помогать. А тебе зачем все это?
Она удивленно моргнула, сдула упавшую на нос прядку. Зеленые глаза порядком разъезжались.
— А, не знаю. Набралась вот, и спрашиваю. И потом, зачем ты такой рыжий? Костопраааав. Моя мамашка, к примеру, просто глупая курица. Вечно таскается за отцом и ноет, что тот ее не любит. А он знаешь какой! Из найгонских Экелей! Только тюфяк. Сидит со своими книжками. Книжками надо печки топить. Я никогда замуж не выйду. Мать говорит, что я подзаборная, а отец мне не родной. Врет, конечно, коза драная. Кос-то-прав... Людей резать будешь?
Глаза у нее смотрели уже совершенно в разные стороны.
Толпа мрачных парней в незнакомых Вито цветах, сидела тихо по соседним лавкам, потягивала свое пиво. Десять и более пар глаз пялились на него довольно недобро.
— Ногу мне как-нить отрежешь, ух я орать буду, — неразборчиво пробормотала девица, ложась лицом на стол. — Как Бергарду... ох я оборусь... колено ему камнем раздробило... резали -резали, а все одно помер от гнилой горячки. Ну, скажи рыжий, отрежешь мне ногу?
— Я... скорее теоретик. Не хирург.
— Слышь, теоретик, придумай там что-нибудь... — ее бормотание стало совсем уж невнятным. Вито наклонился, прислушиваясь. — Чтобы...не...в муках...сдохнуть... Благолепно...чтобы.
Стало тихо, только слышен был обычный невнятный шум трактира.
— Ну, я пойду? — спросил Вито, обращаясь к мрачным рожам. — Беседа, как мне кажется, исчерпала себя, хотя насчет книг я просто не успел выразить свое несогласие.
— Проваливай, — буркнул кто-то. — Теоретик...
Трактирщик философски взирал на них, накручивая бороду.
— Кто это? — тихонько спросил у него Вито.
— Ласка Экель, капитан арбалетчиков лорда Раделя. Они в Вереск товарища привезли хоронить. Оторва девка, но дело свое похоже знает.
— Понятно.
Уходя, он еще раз глянул на тот столик — девица так и лежала, не шевелясь, положив голову на скрещенные руки — и ее окружали одинаковые, как персты, молчаливые солдаты.
* * *
Дома он положил мешочек с деньгами матери на стол и сразу поднялся в лабораторию. У него была своя, отдельная — Вито часто устраивал жуткую вонь и, случалось, взрывы. В университете он считался подающим надежды, но мать его выселила в отдельную комнату от своих гидролатов, мацератов, бесчисленных склянок с ароматами и перегонных кубов.
В лаборатории он достал склянку с бабочками и долго смотрел на нее. Вроде заснули. Но как теперь решить... Вито повертел в руках флакон с желтоватой маслянистой жидкостью, сжал губы.
— Занимаешься?
Мать, как всегда, вошла неслышно, наверное наблюдала за его творческими муками.
— Да вот... смотри, бабочки заснули. Похоже что-то у меня наконец получается. Я вот только думаю...
— О чем?
— Как понять, сами они задохнулись, или все-таки мое снадобье подействовало. Они постоянно в разное время засыпают. Знаешь, мне не нравится, что военные медики так плохо снаряжены. Во всем должен быть порядок, и во время войны и во время мира... Бабочки засыпают, значит и раненые будут засыпать...
Она смотрела на то, как сын — здоровенный, рыжий, всклокоченный, с простецким широкоскулым лицом — вертит в руках крохотную склянку и хмурит светлые брови — и думала, что ничего в нем нет от отца, ни ярких глаз, ни черных пригожих перьев, ни сокрушающей стены харизмы, обычный альдский паренек. Вот он достает уснувшую бабочку и пристраивает ее на предметном стекле, ловко и осторожно вскрывает... Цель его жизни — сделать так, чтобы в военной хирургии царил порядок, чтобы все было тихо, пристойно, без корчей и закушенных губ, без рвоты, сломанных зубов, без выкаченных глаз... наверное ей надо было раньше уйти из госпиталя, пока он был мелкий и не понимал... сразу заняться кремами и притираниями, помадами, духами, масками и прочей дребеденью... не ассистировать при ампутациях. Хотя... господи, только бы у него получилось... только бы это было возможно... у Кая тогда родилась дочь... от какой-то крестьянской девицы, она уж и не помнила, как ее звать... а потом, потом... господи, хоть бы получилось... боже праведный и святая Невена...
— Сделай вторую банку, — говорит она вслух, очень спокойно. — Контрольную. Не клади туда свое снадобье, а бабочек посади. Вот и сможешь сравнить.
— Ротааа, зааапевай, — слышится за окном девичий голосок. — Что носы повесили, серые волки? Смерти нет! Никому вы нахрен не нужны, и безносой тоже! Впереооод!
Мертвые бабочки в стеклянной банке лежат, как пестрая шелуха.
