— Это ты виновата, Гиивар! Снова неудача!
— Придержи язык, Дарея. Ты говоришь со старшей жрицей, девчонка.
Кавалькада длинноволосых всадников и всадниц на черных и серых конях галопом неслась по каменистой дороге, неестественно-ровной, серой, белесой.
Копыта злых коней высекали искры в сумерках, выл осенний беспокойный ветер, развевались подбитые мехом плащи. Случайные прохожие шарахались к обочинам, осеняли себя сантигвардой. Ледяные порывы подхватывали конское ржание и истончали его до лезвийного визга. Взвыл сигналом и пронесся мимо грохочущий самосвал, задев пришельцев двумя снопами белых огней.
— Ты слишком дерзко говорила с ним! В прошлый раз было все то же самое, и он отказался. Мы же решили — пасть в ноги, смиренно молить.
— Клянусь Холодным Господином, да разве может мольба, пусть самая смиренная, конкурировать с сиськами четвертого размера. Эта женщина попыталась вымыть пол прямо под моими ногами! Если бы мы спешно не удалились, она стала бы обметать нас полынным веником, верь моим словам!
— В меня чуть кипятком не плеснула.
— А он только усмехнулся.
— Он никогда к нам не вернется!
— Проклятье! Если бы мы только отыскали его раньше!
Ветер метался, раскачивал фонари на столбах, рвал провода электропередач и мел по асфальту мокрые листья.
— Ходют и ходют! — светловолосая пышная красотка в переднике отжала тряпку в ведро, распахнула дверь и выплеснула обмылки с крыльца в непроглядную ночь. — И на майские притаскивались, и на праздник урожая, а теперь еще и на осенние приперлись. Удержу им нет.
— Это мой двор, Роза, как я могу прогнать их.
— Да уж как-нибудь! И ничего они о тебе не заботились! А теперь вынь да положь!
— Они потеряли меня и были растеряны.
— Они потеряли, а я нашла! И какого страху натерпелась! — блондинка присела на скамеечку и пригорюнилась. — Лежит красота несказанная, корнями оплетенная, мхом присыпанная, а сам белый, да холодный, как ледышка, и не дышииит...
Хозяин дома клыкасто усмехнулся на "несказанную красоту", с любовью поглядел на жену, потом придвинул к себе стакан чая и вчерашнюю газету.
Молодая девка и впрямь наткнулась на него под холмом, где он лежал, скованный холодом инсаньи, и пролежал бы еще много лет, а то и раскололся бы на части, как ледяная глыба. Роза Фиалка думала, что отыскала драконидскую статую и по вечерам бегала проведать находку. Заглядывала в слепые черные глаза, гладила пальчиком жесткое лицо, поверяла свои незатейливые беды и тревоги. Через месяц он наизусть знал и про четыре яблони на ее дворе, и что мачеха придирается, сил нет, и что вот беда — никто не нравится, а пора бы уж... Теплые девичьи слезки щекотно капали на веки и губы, и наконец лед не выдержал, растаял.
— Показывай свои яблони, — сказал он тогда и стряхнул с себя мох и коренья.
Через год их дом отыскали жрицы Неблагого Двора.
— В следующий раз порог иголками истыкаю, — решительно сказала Роза и поджала губы.
— Да ладно тебе.
Он глотнул душистого чаю с травками и уткнулся в газету. В доме было опрятно и чисто, на окнах красовались кружевные занавески, наволочки для подушек были старательно вышиты гладью. Яблоки в этом году уродились золотистые и наливные, не то что мелкие и терпкие плоды его родины. В сарае ждал полуразобранный мотоцикл — сакральные тайны двигателя внутреннего сгорания, цилиндров и маслопровода завораживали его, как в юности — тайные руны. Ветер выл за окном, Роза Фиалка ругательски ругала непрошенных гостей, но уже высыпала в миску горку белой муки и завела оладьи.
— Только мальчик твой и годится для гостей. Такой скромный, тихий. Недокармливают они его... я уж сунула ему гостинчик.
Он подумал, что рядом с одним из народа слуа Роза проживет полвека, а то и век, не старясь и не болея, и весной будут расцветать яблони, летом — краснеть клубника и помидоры на грядках, и мотоцикл однажды все-таки починится, и тогда они поедут в какое-нибудь путешествие, недалеко.
Еще он подумал, что Неблагий Двор как-нибудь переживет его отсутствие на столь непродолжительный срок. Сами справятся. Не маленькие.
— Киаран, во имя богов, что ты вцепился? Что там отец тебе сунул?
Киаран мааб Инсатьявль, принц Аркс Малеум и наследник своего отца, вез у луки седла нечто тяжелое, размером с конный шлем, хрупкое, тщательно оберегая от падения и укрыв полой плаща.
Он повернул к жрице смуглое, с графитным полуночным загаром лицо, глаза его, залитые тьмой, были бесстрастны, но губы улыбались.
— Варенье... клубничное. Целую банку! Но я поделюсь!
Ледяной ветер подхватил одичалых всадников и они исчезли, как тени.
