День Цветения
Мы сидели у костра и ждали, когда закипит вода в котелке. Крупой, слава мне, я успел запастись до праздников, поэтому сегодня можно побаловать себя горячим, а не давиться сыром и сухарями. А до Каменной Рощи еще дня три, не меньше, и все лесом. Это нам лень делать крюк по дороге, как все люди ездят, это мы "срезаем угол".
— Так вы что, даже не целовались? — с недоверием в голосе спросил Каэлин Араньен, мой рыцарь и господин.
Рыцарь он был что надо, а вот господин паршивый. Денег считать не умел, в тавернах угощал всех направо и налево, и частенько мы уезжали из кабаков без гроша и без завтрака. В долг Кай не брал и не давал принципиально, приговаривая, что давать — не мужское занятие. При этом ржал как лошадь. Я спросил, почему тогда брать нельзя, а он ответил, что у женщин он денег не берет, а мужчин не хочет ставить в неловкое положение. И снова заржал.
Когда мы обнищали в первый раз, он заехал мне в ухо и начал орать, что я, как верный оруженосец, должен был позаботиться о фураже и припрятать часть денег. В следущий раз я припрятал, но он выловил меня на конюшне, снова заехал в ухо и деньги отобрал. Потом, правда, извинялся. А толку?
Два дня назад был День Цветения и Каэлин отпраздновался на славу -все деньги и плащ на собольем меху просадил в кости младшему Флавену, поругался с ним, подрался, сломал ему левую руку и заявил, что праздник удался.
Поэтому мы сидели на моем плаще, который я купил полгода назад, когда выиграл свой первый турнир. Для оруженосцев, конечно. Каэлин не спешил посвящать меня в рыцари. Я, дурак, тогда подскакал к нему — распаренный, красный и счастливый, а он прищурился и сказал: "Неплохо". И добавил: "Для соломенного чучела".
— Так целовались или нет? — толкнул Кай меня локтем в бок. А локоть как таран.
— Целовались, — буркнул я, досадуя, что сдуру рассказал ему про Лилу.
— Врешь небось, чучело, — хмыкнул Араньен.
Чучелом он повадился называть меня, когда узнал, что Ютт основал Ютер Тростниковый Идол. "Предок? — спросил мой рыцарь, а когда я кивнул, оглядел меня с головы до ног и выдал: — Ну, до идола ты еще не дорос, так, чучелко". Сам Кай носил грозное прозвище Лесной Пожар и на вопросы о том, как он его получил, каждый раз врал что-то новое. Я уже сбился со счета его байкам. Два раза он спасал принцессу Летту на охоте, когда загорелся лес; четырежды выкуривал отряд денгов из Гнилой лощины; трижды спорил с братом, кто быстрее разожжет костер; и один раз бурно отпраздновал помолвку, да так бурно, что на следующий же день помолвка была расторгнута. Не знаю, какая версия была истинной, но про себя я называл его Кай Стихийное Бедствие.
Вода закипела. Я засыпал крупу в котелок, вбросил несколько кусочков сушеного мяса и помешал. Затем принялся ломать сухари. Не знаю, где мой рыцарь подхватил привычку вбрасывать в миску — с супом ли, кашей — мелко наломанные сухарики, но он сильно это дело любил и называл "настоящей солдатской похлебкой".
Я смотрел, как прыгают в воде всплывшие кусочки мяса и грустно думал, что с таким господином мне никогда не стать рыцарем. Во-первых, рядом с ним никаких подвигов мне совершить не удасться, потому что до подвигов он был сам охоч, а силы и умения у него поболе моего. Турниры? Ага, разбежался! Каэлин как-то бросил, что турнир есть ни что иное, как тренировка для души и тела, то есть дело для рыцаря непочетное и обычное, вроде умывания. И, глядя на меня подлыми зелеными глазами, спросил, разве стал бы я награждать высоким рыцарским званием того, кто содержит морду в чистоте? Я буркнул, что на турнирах не каждый побеждает, а он ответил, что и умывается далеко не каждый. Так что турниры тоже отпадают. И что остается? Остается война. Вот на это вся моя надежда.
И только-только я нарисовал себе сладостную картину, как Кай Араньен посвящает меня в рыцари на поле боя, среди курганов из вражеских тел, как на костре зашкворчало — это каша полезла через край. Я подскочил и впопыхах рассыпал по земле заготовленные сухарики.
Ужин прошел без приключений — и кашу спасли, и ухо почти не болело. Когда я вернулся от ручья с чистым котелком, Каэлин сказал, что первую стражу буду сидеть я. А потом его опять потянуло на расспросы:
— А чего ты не побежал к ней, когда мы были в Ютте?
Я дернул плечом и буркнул:
— Мы поссорились.
И принялся подбрасывать ветки в костер, давая понять, что разговаривать на эту тему больше не желаю. К моему удивлению, он промолчал. Потом повозился, сокрушенно вздохнул: "Бабы!" и затих. Я совсем уже собрался сказать, что Лила — не баба, что она вообще не женщина.... нет, женщина, конечно, но не обычная, а волшебная, но пока я путался в определениях, Кай заснул. Когда Кай засыпает, это сразу слышно.
Я сидел на страже, слушал, как трещат ветки в костре, шуршит ночной лес и храпит мой рыцарь. Попытался было вернуть картинку с грудами вражеских тел и моим посвящением, но последний вопрос Каэлина все испортил и картинка не складывалась. И тогда я сжал зубы и сказал себе: ты станешь рыцарем, Парсель Элспена, и сделает это Каэлин Араньен по прозванию Лесной Пожар! Потому что я так хочу!
А потом мне вспомнилась Лила. Мы поссорились из-за чепухи. Ну, я так считаю. Сидели в обнимочку в пещерке и болтали. Вспомнили, как в первый раз встретились. Посмеялись. А я, дурень, чтоб, значит, поддержать веселый разговор, взял да и брякнул, что обманула она меня тогда. Моя красавица обиделась и сказала, что нет. А меня как черт за язык дернул. Как же, говорю, а первое желание? Ты же не принесла мне волшебную палочку. Русалка надулась и сказала, что я просил не палочку, а кольцо, которое все желания исполняет. А не принесла, потому что нету такого кольца. А я не унимаюсь. Вот, говорю, значит, осталось у меня еще одно желание! Она засмеялась, сказала, что я жадный, но она, Лила, добрая и позволит мне загадать еще одно, последнее желание. А я сказал, что больше всего мне хочется стать рыцарем, но я сам справлюсь, без колдовства. А желание пусть останется про запас.
Вот тут она и обиделась. Зашипела, стала говорить, что я не люблю ее, раз не захотел остаться с нею навсегда. Ну как ей сказать, что ее Волшебная Страна для меня — темный лес? Как я ни оправдывался, она злилась еще больше. Я тоже начал закипать и спросил, почему ж тогда она не хочет остаться со мной? А Лила: это твое желание? Нет, испугался я, я не хочу тебя неволить. Как сама решишь. Она: ну так иди к своему рыцарю, смертный! Когда придумаешь желание — позовешь! Сказала, как плюнула. И пропала.
Когда мы в последний раз были в Ютте, я совсем уже было собрался ее позвать. Просто так, без желания. Сам не знаю, что меня удержало. Дурость, наверное.
Разбудил меня Лесной Пожар. Пнул в бок и погнал седлать лошадей. Свою Руську я заседлал быстро, а с Пердуном пришлось повозиться — норовистый он, как и его хозяин. Вообще-то коня звали Подре, но Араньен называл его Пердуном. Видимо, он считал это дружеским сокращением, потому что когда я весело повторил эту кличку, он хлопнул меня по маковке и велел именовать его жеребца Подре, и никак иначе. И добавил: радуйся, мол, что не господином Подре, хотя и следовало бы.
Сперва мы ехали молча, но Кай долго молчать не умеет.
— Мы с братом как-то поспорили...
Половина его историй начиналась именно так. Его брат-близнец Раэлин был такой же оторвой, как и мой господин. Говорят, их в детстве отличали, произнося: "Кай хороший мальчик". Тот, кто начинал лыбиться — Кай, а кто щерился и протестующе тряс рыжей башкой — Рей. Иногда, ради справедливости, имя в волшебной фразе меняли.
Сейчас Раэлин Араньен служил у лорда Каменной Рощи. Собственно, к нему мы и ехали.
— ...кто первее станет рыцарем.
Я навострил уши.
— Я тогда ходил в оруженосцах у Мирвина Арвеля, а он у Таэ Морана. Арвеля в глаза называли Золотой Меч, а за глаза — Оторви-башка, потому мой брат надеялся, что до рыцарства я не доживу.
И многозначительно посмотрел на меня. Можно подумать, у самого прозвище — Добрый дядя. Я захлопал ресницами и выжидательно посмотрел на него в ответ. Он поморщился и продолжил.
— А Таэ звали Змеиный Князь и говорили, что его змеи слушаются. Ну, могу сказать, что со всякими гадами он обращаться умел. Они его и правда слушались. Один гаденыш так точно.
Он гоготнул, потом припомнил что-то свое и крякнул.
— Так вот. Это как раз во время мятежа было, на самом излете, после драки за Маргерию. Сидели мы как-то утречком с братцем у шатра, пока рыцари наши отдыхали от... победы, и вступило нам подвиги свои перечислять. Пыхтим, пальцы загибаем... Я насчитал три трупа, он пять — война, как-никак. Тут подкрался сзади Золотой мой Меч, хвать нас за уши, да как приложит лбами друг об дружку! А ну, говорит, стервецы, берите мечи, да вставайте биться. Кто кого ухайдокает, тому рыцарство и выдам, по щедроте душевной. Мы сопли подобрали и запищали, что не будем драться друг с другом, мы же братья и такое прочее. "А если я скажу, что это подвиг?" — спрашивает Мирвин и хитро так зенками желтыми зыркает то на меня, то на него. Какой же это подвиг, скулим мы, брата родного... а потом докумкали и заткнулись.
Он сам зыркнул на меня и спросил с подозрением:
— А ты-то докумкал?
— А чего тут кумкать, — беспечно откликнулся я. — Убивать на войне своих же подвиг небольшой.
И пошутил сдуру:
— Это так, тренировка для души и тела.
Получил по шлему так, что чуть с лошади не слетел.
— Думай, что говоришь, Элспена! — рявкнул Лесной Пожар прямо в мое бедное ухо. — На войне не убивают, а сражаются. И не со своими, а с противником. По зову рыцарской чести и во исполнение клятвы сюзерену.
Разбушевался не на шутку: рожа покраснела, глаза кровью налились и прямо из прорезей шлема лезут, грудь раздувается — вот-вот хауберк лопнет... сразу понятно, откуда у него такое прозвище.
— Не бывает у рыцаря подвигов, есть дело. Сражаться — вот наше дело, без сражения рыцарь ржавеет. Если исполняешь его, как понимаешь — молодец, возьми кружку с подноса. А начинаешь считать, кто у кого сколько дырьев провертел, и думать, что это подвиг — значит, сопля ты в кольчуге и ничего больше.
— Так это каждая прачка тогда героиня, — проворчал я. — Она тоже свое дело исполняет.
— А ты как думал? — откликнулся Каэлин. — Чистая рубаха великое благо. Так что если тебя вдруг начнут просить, чтоб ты подвиг какой спроворил, пойди да постирай себе штаны.
— А Мирвин Арвель что вам сказал? — спросил я у него.
— Ничего, — буркнул он. — Приставил нас к мертвецкой команде, могилы копать. Вот погоди, наскочим на какую-нибудь рубиловку, я тебе тоже такое устрою.
А в полдень мы и наскочили.
Если бы не зарядил холодный ливень, они бы увидели нас издалека и успели бы подготовиться. Если бы они еще не сунулись в овраг, к которому мы подъезжали, они перестреляли бы нас на спуске. Если бы они были в железе, а не в коже... если бы часть из них не была ранена в какой-то предыдущей стычке... Если бы. Да если бы Кай решил перебираться через этот проклятый овражище в другом месте, мы бы вообще не встретились.
А так мы с их разведчиками увидали друг друга почти одновременно. Они завизжали и вскинули луки. Кай заорал: "Денги!", выхватил меч и погнал коня вперед, прямо через жидкие кусты. Я пришпорил Руську и тоже что-то закричал, кажется: "А-а-а!".
Уж куда их стрелы попали, не знаю, но Кай срубил одного, а я второго, правда уже у самого оврага. А оттуда как полезли денги.... целая свора. Одеты по-нашему, только рожи смуглые, да черные косицы из-под шапок мотаются.
— Аде-е-ста-а-а!
— А-а-а!
— На!
Хруст костей и веток, вой, лязг. Дождь заливает глаза. Кто-то бешено рычит, хлюпает грязь под копытами и сапогами. И кровь стучит в ушах.
Сколько их было всего, трудно сказать, кто-то наверняка успел уйти по оврагу. Остались трое тяжело навьюченных лошадок, да те, кто убежать не успел.
Я добил последнего ваденжанина, огляделся — вроде спокойно. С Каем мы встретились на краю оврага. Он подскакал вплотную и придирчиво меня оглядел. Хлестал ледяной осенний дождь, а от нас валил пар.
Араньен хлопнул меня по кольчужному плечу и прогудел:
— Почти целый, чучелко! Эк нас... кто б подумал, что они так далеко заберутся?
А потом у меня над головой свистнуло и в прорези его шлема встопорщилось оперение. Он начал заваливаться на спину.
Я развернул Руську и сразу увидел эту суку. Сука сидела на дереве, на развилке толстых веток, и натягивала лук. Первая стрела попала в лошадь. Руська закричала, но не упала. А мы уже были под деревом. Я вскочил с ногами на седло, уватился за нижнюю ветку и полез. Сверху гортанно залопотало, щелкнула тетива и по моему шлему со звоном скользнула стрела. А потом я ухватил денга за ногу. Он попытался ударить меня второй ногой, не удержался и полетел вниз, утягивая меня следом. Мы рухнули в грязь, и я был сверху. Выхватил кинжал и засадил ему в бок. Денг завыл и забился, а я выдернул кинжал и снова ударил, уже в живот. Выдернул — ударил, выдернул — ударил...
Уже потом я рассмотрел, что денг был совсем молодой, не старше меня самого.
Когда я въехал в ворота замка, за мной уже тянулась добрая половина Каменной Рощи, по крайней мере все городские мальчишки. Впереди — я на трофейной коняшке, следом, цепью, Кай на Подре, две горские лошади с добром, которое успели награбить денги, и последней шла раненая Руська. Стрелу-то я вынул, но рана оказалась глубокая. Хорошо хоть не воспалилась.
Наверное, нашу кавалькаду увидели издалека, потому что не успел я спешиться, как из дверей замка выбежал Раэлин, а за ним вперевалку вывалился Каленг-Филин, местный лорд.
Я стоял рядом с денговской лошадью и смотрел, как Рей Араньен ощупывает брата. А чего его щупать, если видно, что живых так к коням не привязывают. Потом он оторвался от Кая, схватил меня за грудки, вздернул в воздух и затряс:
— Кто? Где? Как?
А когда понял, что я ничего ответить не могу, потому что сейчас удушусь, отпустил. Филин тяжело оглядел меня, потом Кая, который висел поперек Пердуна, и сказал:
— Угу. Рассказывай.
Я повернулся, отвязал мешок от своего седла и вытряхнул головы. Они тошно застучали о камень, одна откатилась, разматывая длинную черную косу. Кто-то из солдат остановил ее, наступив на смуглое лицо в корке грязи и крови.
— Вот, — сказал я, и больше ничего сказать уже не мог.
Раэлин как-то странно всхрипнул и начал отвязывать брата от коня. Кто-то бросился ему помогать, а старый грузный Филин взял меня корявыми пальцами за подбородок, поднял мне голову и спросил:
— Оруженосец?
Я кивнул, ткнувшись подбородком в его шершавую ладонь.
— Угу, — снова ухнул Каленг и убрал руку. — Становись на колено.
Потом обернулся через плечо и приказал:
— Торан, меч!
Я стоял на одном колене и глухо бубнил давно заученные слова. Фыркали лошади, стучали копытами, неподалеку переговаривались стражники, а Дарон Каленг, лорд Каменной Рощи, посвящал меня в рыцари.
И я дал про себя еще одну клятву — никогда больше не загадывать желаний.
