Паська
Я лежал на пузе возле речки, разглядывал красивую ромашку на длинном стебле, и ковырял в носу. Из-за кустов вишняка доносилось ауканье няньки. Я словно видел, как она вытягивает морщинистую шею, выкрикивая мое имя, потом хлопает себя по бедрам и бормочет: "Вот негодное созданье!". Она всегда меня так называет, но ей можно, она еще моего отца нянчила. Остальные слуги называют меня лордом Парселем, бабушка и родители — Парси, а друзья — Паськой. Сам бы я хотел называться Лавеном-Странником, только кто ж меня так назовет?
Я к Лавенгам никакого касательства не имею. Это Сарске повезло, моей сводной сестре — она принцесса, вот и дерет нос выше сторожевой башни. Мой отец — мамин второй муж, поэтому я — Элспена. Поди выговори такую фамилию, язык свернешь. Так что я охотней откликаюсь на Паську, чем на лорда Парселя Элспена.
Правая ноздря опустела, левая тоже ничем не порадовала, поэтому я перевернулся на спину и начал подыскивать себе самую спелую вишню среди порядком объеденных кустов. Я же их и объел, когда сидел в засаде в прошлый раз.
Как я ни объяснял Тинели и Руське, что это — андаланская вишня, они упрямо твердили, что вишня — на дереве, а на кустах — вишняк. Я долго спорил, даже притащил из замка толстый травник в дорогом футляре. Вот, показываю, видите, это — андаланская войлочная вишня, а это — вишня обыкновенная, нашенская. Лучше бы не мучился. Травник уронили в воду, мне больно попало от отца, а эти неучи остались при своем.
Наконец я нашел веточку, к которой лепилась целая низка красных ягод, обобрал ее и, держа в горсти бархатистые комочки, принялся заправлять в рот по одной. Скользкими косточками выстреливал, сжав их между пальцами, но в ромашку так и не попал.
Зов няньки стал отдаляться, а потом затих. Наверное, решила, что я убежал в город, к друзьям. Откуда ей знать, чего я задумал? Я даже Руське с Тинели ничего не сказал.
Я приподнялся и сорвал проклятую ромашку — просто так, от досады. Потом повозился, устраиваясь в траве поудобней, положил ладонь под щеку и заснул.
Видно, спал я долго, потому что проснулся от вечернего холодка и оттого, что по спине щекотно ползала какая-то мелкая пакость. Я придушенно пискнул и содрал с себя рубашку. А вдруг паук? Обмахнулся рубахой, потом попытался вывернуть шею, чтоб заглянуть себе за спину... чуть шею не свернул. Но пакость куда-то делась, наверное, я ее сбил.
Пауков я жуть как боюсь. Года три назад, когда я был совсем малым и сопливым, сидели мы у Тинели на крыльце. А он тогда паука прикармливал. Ловил мух и кузнечиков всяких, бережно оборачивал ошметками старой паутины и вешал на большую сетку, которой его паук затянул целый угол крыльца. А Руська, сволочь, возьми и толкни меня в эту паутину. На рожу сразу налипло, а жирный паук пробежал у меня по голой руке. Уж не знаю, кто больше перепугался — я или он. Но я визжал как резаный, так что выбежала мать Тинели и накрутила уши — и сыну, и Руське. Меня отпоили компотом, а паук так и не вернулся. Может, он с тех пор людей боится?
Я отряхнул рубашку, проверил, не завалилась ли пакость в какую складочку, и не потерялась ли предусмотрительно воткнутая в ворот иголка. Пакости не было, иголка была, потому я успокоился и снова надел рубашку. Солнце уже село, над дальними холмами пластами висел закат. Красивый! Розовая полоска, голубая, снова розовая и снова голубая...
Я спустился к самой реке и умылся — ох и теплая вода! — а потом окунул губы в воду и сказал: "Лилия". Не знаю, получилось ли чего, по-моему только глупое бульканье. Точно также было в прошлые разы — с "кувшинкой", "речкой" и "водяницей". Но я все равно вскарабкался на бережок и уселся ждать. Руська говорил, что она выплывает после заката. А бабка сказала — когда очень ждешь.
Конечно, Лукша это не Нержель, мелкая она и илистая. Руська один раз даже назвал меня Лукшиным лордом. Это потому, что ров нашего замка наполняет вода из речки. Но я не обиделся и в ответ обозвал его ссикуном. Он не лорд — это раз, и дом его стоит на бережку Мочуни, еще одного притока Нержеля — это два. Он надулся, крикнул, что я Парсёл-козёл и мы подрались.
В стрекотание сверчков и журчание воды вкрался какой-то новый звук. Я затаил дыхание и пощупал ворот. Неужто повезло?
Снова послышался тихий плеск и из-за изгиба речки показался пловец. Видно было лишь темную круглую голову. Я разочарованно выдохнул. У русалки, говорят, волосы светлые и хвост по воде бьет. Потом я увидел, что это не пловец, а пловица... плывчиха. Девка, одним словом. Причем голая. Не русалка, конечно, но хоть что-то.
Она подплыла к моему бережку, вышла из воды — мокрая и гладкая, и легко взобралась наверх, туда, где сидел я. А я боюсь только пауков, голые девки меня не пугают.
— Кого-то ждешь, мальчик? — спросила она.
Я сперва хотел нагрубить, не люблю, когда меня мальчиком называют, мне уже десять лет как-никак. А потом увидал, что ноги у нее тоже чистые и гладкие, ила на них нет совсем. И что никакая она не мокрая, просто блестит так... ну, как камешек.
— Тебя жду, — ответил я.
— Вот она я, — улыбнулась девка, присела рядом и хотела меня за плечи обнять.
Тут я ей иголку в лоб и засветил. Воткнул, как рассказывала бабка, прям между глаз и выпалил:
— Сталью закаляю, хладом заклинаю
Белым словом словно солью обметаю
Слово узы вяжет, соль на узы ляжет
Белым хладом слова сталь замкнет оковы,
Будет все по-моему.
Последняя строчка была вовсе не обязательна, но я ее добавил от себя. Чтобы было проще заучивать стишок. А потом, мне казалось, что даже русалка может не разобрать здесь, что к чему, а эта строчка прямо указывала ей, кто тут главный.
Она закостенела, ну точно как мраморная, только глазищи растеклись под веками какой-то мутью, словно в речке ил со дна взболтнули, и зашипела.
А я приказал:
— Принеси мне волшебное кольцо, которое все желания исполняет!
Она зашипела еще сильнее, а потом тихо засмеялась. А в глазах, которые стали голубыми и прозрачными, рыбки запрыгали, замелькали.
— Дурачок, — сказала она, — нет такого кольца.
Я засопел, досадуя, что первое желание пропало впустую.
— Тогда принеси мне меч и корону Лавена-Странника!
Она ожила, кивнула и встала. Без разбега взмыла над берегом и ухнула в воду. Ни брызг, ни плеска — будто растворилась над поверхностью реки. Будто не в Лукшу сиганула, а в яму какую-то.
Я поежился — вечер-то поздний, зябковато стало — и приготовился ждать. Но долго томиться не пришлось. Не успел я представить, что скажут ребята, увидав меня в короне и при мече, как голая девица вернулась. Вышла из воды, как первый раз, но сейчас она держала в руках какой-то куль. Бросила на траву и усмехнулась. Сама рот тянет до ушей, а между глаз иголка моя торчит, заговоренная. Мне ее ухмылка сразу не понравилась. Ну, чую, неладно что-то с моим вторым желанием. И точно!
Развернул я куль, а там ржавые обломки какие-то.
— Ты чего мне принесла, скотина такая? — возмутился я.
— Это — меч Лавена. Вернее, то, что от него осталось. А короны у него никогда не было. Корону Лавен надел впервые на собственной коронации, в Катандаране. Но тогда он перестал называться Странником. Так что ты получил в точности то, что попросил.
И опять ухмыльнулась. Я разозлился, но постарался взять себя в руки. С волшебным народом надо ухо востро держать. Брякнешь что не то — и все, готовьте место в семейном склепе.
Я вздохнул, тронул обломки меча, а они под пальцами рассыпаются.
— Тряпку я себе заберу, — буркнул я. Она мне и правда понравилась, красивая, молочно-белая, как густой туман.
— Это твое последнее желание? — спросила коварная тварь.
— Нет, это твое исполнение моего второго желания. Я попросил — ты принесла. Что принесла, то мое! — отрезал я.
Русалка села на траву, обхватила колени руками и уставилась на меня.
— Мальчик, откуда ты узнал заклятие? Кто тебя научил?
Ага, разбежалась.
— Третье мое желание, — сказал я, — такое.
И произнес свое самое сокровенное, самое горячее желание. Она подняла брови, отчего иголка смешно дернулась, и кивнула.
— Ну? — требовательно спросил я.
— Все, — ответила она. — Исполнилось.
Я засомневался. Ну, меч Лавена-Странника, бес с ним, ладно, но вот это... Может, врет, может, слишком трудное желание? Как бы проверить...
Русалка, видимо, поняла, подняла руку ладонью кверху и у нее на белой ладошке появился мерзкий жирный паук. Хотя, не такой уж и мерзкий...
Я взял паука двумя пальцами, пристально рассмотрел, посадил на увядший уже цветок ромашки и прихлопнул. И засмеялся, вытирая руку о штаны.
— Ладно, — сказал я. — Все честно.
Взялся за иголку и забормотал:
— Сталь-железо размыкаю, растопляю
словно звенья разнимаю у оков
словно соль расточаю широко
Слово по реке, по речке отпускаю.
И хотел дернуть, но иголка рассыпалась пылью, прямо как меч Лавена. Вот тут наступал момент важный и опасный. Освобожденная русалка может чего-нибудь выкинуть напоследок. Потому левой рукой я предусмотрительно держался за оберег, который висел у меня на шее. И сразу же начал про себя читать молитву.
Белая нечисть поморщилась, потерла лоб и сказала:
— А ты сильный мальчик. И сообразительный. Я могла бы представить тебя Королеве Сумерек. Хочешь?
Продолжая бубнить молитву, я покачал головой. Скорее бы она убралась!
— Если захочешь, приходи сюда снова, когда стемнеет, коснись губами воды и скажи: "Лила". Так меня зовут. Я приду и проведу тебя в волшебную страну.
Я молчал, цепко держался за оберег и начал тарабанить про себя молитву уже по второму кругу. Она рассмеялась, так что с темных волос полетели брызги и... пропала. Вот этого я почему-то не ожидал.
Стрекотали кузнечики, ухала сова на том берегу, а в остальном было тихо. И стемнело уже порядочно.
Я подхватился, осторожно, чтобы не рассыпать ржавую труху, свернул белую тряпку и начал продираться через вишняк. Исцарапался, конечно. Ну, дома наверняка уже переполох. Отец, скорее всего, велит выдрать. А потом, что гораздо хуже, долго будет объяснять, как нехорошо я поступил. Но это так, чепуха. Главное, чтоб он не нашел у меня бутылку арварановки, которую я подливаю бабке в вино. Как я тогда вытяну из бабушки Гираны подробный рассказ о том, что можно, а что нельзя делать в волшебной стране?
