Флэшка

Собеседник был тощ и черен, как шпала.

На мои вопросы отвечал лениво, цедя слова сквозь зубы. Ему было скучно и неинтересно рассказывать. И даже пиво не помогало его разговорить. Каждый ответ я вытягивал у него клещами.

Но у меня такая работа — разговаривать с людьми, а потом писать о них.

Он терпел меня, я это чувствовал. И он знал, что я это чувствую.

Насмешливые зеленые глаза ехидно рассматривали меня, как назойливую муху. Он, кажется, жалел, что согласился на интервью.

Хотя мне, и правда, было интересно.

— А как вы работаете? То есть, как это все происходит?

— Обычно. Приходишь и копаешь.

— И все?

— И все.

— А подробности?

— Копаешь землю, пока не найдешь чего-нибудь. Какие тут могут быть подробности?

— А что-нибудь интересное находили?

Мой собеседник усмехнулся:

— Что вы понимаете под словом "интересное"?

— Ну... Танк, например. Или золото какое-нибудь...

— Золото? — рассмеялся он. — Вы думаете, что солдаты шли в бой, обвешанные золотом?

— Ну, зубы, например, или медали какие-нибудь...

— Интересное... Что интересно мне, то неинтересно вам и вашим читателям.

— Например?

— Например...

Он замолчал. Потер маленький шрам на лбу. Снова усмехнулся.

— Вы отсюда в редакцию пойдете? — неожиданно спросил он.

— Ну... Да, конечно. Мне надо материал сегодня сдать.

— Материал... Вот вы пойдете в редакцию, и вас собьёт машина...

Я открыл рот, пытаясь что-нибудь сказать, даже не сообразив сразу — что именно надо сказать.

— Не перебивайте. Вас собьёт машина, или упадет кирпич на голову, или оторвется тромб. И вы умрете. Вы же собираетесь когда-нибудь умереть?

— Эээ... — промямлил я.

— Не важно. Вы умрете. И ваше тело будет валяться на дороге. В луже вашей крови. И никому до вас не будет дела. В лучшем случае, вас оттащат в сторону. В худшем — не заметят. Будут перешагивать. Через несколько часов вы начнете пахнуть. Потом вонять. Прилетит ворона. Будет клевать подгнившее мясо. Особенно ей понравится выклевывать вам глаза. Ночью, когда никого нет, будут подползать крысы и обгладывать склизкие мышцы с ног и с рук.. А жучки будут растаскивать ваши кишки. Лицо расплывется киселем и стечет с черепа. И вы станете улыбаться черепом. Как-нибудь подбежит молодой пес, почти щенок. Стащит с вашей ноги сапог и долго будет играться, пытаясь понять — что же такое так весело стучит в этом сапоге. Вас закатают в асфальт. Или просто занесет листьями в канаве. И никто и никогда не придет к вам. А лет через пятьдесят придут мужики в грязных камуфляжах и, громко матерясь, раздолбят асфальт и разгребут сгнившую листву. Потом соберут остатки костей, упакуют в полиэтиленовый мешок, а через несколько дней или недель — похоронят в общем гробу. На могиле поставят крест с табличкой, на которой будет написано "неизвестные люди". И все ваши статьи, все ваши желания, все ваши... Никому до них дела нет и не будет.

В кафе словно выключили свет. Было такое ощущение, что меня по голове ударили. За сигарету я схватился, словно за спасательный круг.

— И одного из этих мужиков спросит какой-нибудь журналист — а что интересного вы находите? — спокойно продолжил мой собеседник. — Я ответил?

У меня почему-то пересохло в горле:

— Я... Мне... Наверное, я неправильно сформулировал вопрос...

— Наверное.

Он откинулся на спинку стула и тоже закурил, равнодушно разглядывая синеватый дым, поднимающийся к потолку.

Я сделал большой глоток пива, совершенно не чувствуя его вкус:

— Хорошо... Давайте не так. Сталкивались ли вы с чем-то... Чем-то необычным, странным, я бы сказал?

— Было дело. Один раз поднимали испанца с японской винтовкой системы "Арисака".

— Испанца?

— Испанца, испанца...

— И куда вы его?

— Похоронили, — пожал плечами мой собеседник. — Я думал, вы спросите, откуда у испанца японская винтовка.

— А откуда?

— Трофейная. После Первой мировой и Гражданской на складах РККА было много оружия, доставшегося от царской армии. А японцы поставляли нам стрелковку. Своего рода ленд-лиз времен Николая Второго. В Великую Отечественную ими вооружали ополченцев да и сформированные части. Где-то тот испанец подобрал "Арисаку", ну и побегал с ней. Недолго.

— А как вы определили, что это испанец? По документам?

— По пуговицам.

— Даже так? — мне стало интересно. Правда, интересно.

Но поисковик снова замолчал, пожав плечами.

— Интересная история... А такого... Мистического ничего не было?

— Было, — спокойно ответил он.

— Например?

— Например, мы работали на Волховском фронте. Хоронили бойцов. Погибших в августе-октябре сорок второго года. Подняли бойца — а у него медаль "За оборону Севастополя".

— И что?

— Ничего. Ее учредили в декабре сорок второго.

— Аааа... — протянул я, ничего не поняв.

Парень усмехнулся. И снова закурил.

— А еще что-нибудь такое расскажите...

— Еще? Был один случай... Только вот мне с каждым днем все больше кажется, что все это мне приснилось.

Я напрягся, чувствуя, что сейчас парень начнет рассказывать настоящее. Чутье. Знаете ли, журналистское. И оно редко меня подводит.

— Поднимали мы бойца как-то. На Северо-Западном фронте. Места глухие, я бы сказал — мертвые. Выкапывали мы его долго — мало того, что в окопчике лежал, так над ним еще и елка выросла. А у елки корни поганые. Вроде и сверху, но переплетаются. Впрочем, из-под березы еще хуже. Но это ладно...

— А как нашли?

— Вот тут-то и начинается самое интересное. На "минак" нашли. В смысле, на металлоискатель. А железа на нем не было. Ну, пряжки там разные, гильзы — не в счет. Минак хороший у нас тогда был. На всякую мелочевку не реагирует. И поднимаем его, значит, поднимаем. Вдруг кто-то из бойцов...

— Из каких бойцов? — не понял я.

— Ну, наших, поисковиков. Антон, кажется. Да, Антон. Так вот... Антон в костях флешку нашел.

— Флешку? Какую флешку?

— Для мобилы. На четыре гига. "Кингстон". Маленькая, чёрненькая такая.

— Может, выпала у кого-нибудь?

— Мы тоже сначала подумали. Только вот упрятана она была в футлярчик. Знаете, типа пенальчика. Обычно там бритвы хранили. Да еще и замотана была в какую-то тряпку.

— И... И что там было?

— Вечером мы в лагерь вернулись. Протерли ее. Подождали, пока подсохнет. Нашли переходник. Потом в нетбук воткнули.

— И? — у меня аж руки вспотели от нетерпения.

А парень усмехнулся и сказал:

-У вас время еще есть? А то ведь мне четыре гига пересказать надо. А вам материал сдавать.

— Подождут, — отмахнулся я.

— Тогда слушайте...

Запись первая.

— Во, ни хрена себе, тут что, кино снимают? Блин! Вот я дятел, объектив пальцем закрыл... Смотри-ка... ЗИС-пятый... Момент...

Запись вторая.

— Разрешение поменьше поставил. Боюсь, памяти не хватит. О! Еще машины! Горелые какие-то! И нет никого. Смотрите, двери открыты, в кабине никого нет. Интересно, а куда киношники делись? Походу, на обед свалили, что ли? И технику оставили... Сейчас ближе подойду, посмотрим, что там... Фигассе, они тут реквизита не жалеют. Радиатор парит. Колеса пробиты. Богато живут... Михалков, что ли, опять что-то снимает... Опа, круто! Они что, даже стволы побросали без присмотра? Или это макеты? ППД в ящиках... И в сале все, ты смотри! Странное какое-то кино... Ни охраны, ни техники киношной... ничего... Приходи, бери что хочешь... Так... а тут у нас что? Мать твою! Трупак! Ни хрена себе реквизит! Это что, настоящий трупак? А похож! Как настоящий! Прикольно они мозгами по стеклу нарисовали... Сука, да он настоящий! Твою мать, меня сейчас вырвет...

Запись третья.

— Тут кругом трупы. Настоящие. В красноармейской форме. Сами смотрите...

Запись четвертая

— Да что же это такое-то, люди?! Что вообще на хрен происходит?! Что это за хрень? Это же... Это же всё по-настоящему! Блин, блин, блин... Блин, куда я попал? Куда? Машины, трупы, оружие... Это ни хрена не реквизит... Тут же кровь везде, настоящая кровь!.. Что... что же делать? Что?! Так, так, так... Уходить, надо уходить отсюда, срочно... Сходил, мать твою, за грибочками... Сваливать к чёртовой матери, сваливать! На хрен всё это...

Запись пятая

— Надеюсь, снимет все нормально. Темно, конечно. Но хоть как-то. Главное, чтобы с дороги свет телефона не заметили. Лес тут очень редкий... Ага! Вот! Провод! Хорошая штука ин... Ай, чёрт!.. Порезался ножиком-режиком. Жаль, водки нет. Ну ничего, ничего...Хорошая всё-таки штука этот интернет — чего только благодаря ему не узнаешь... Так... Конец зачищаем и к клемме... И бомбу из подручных средств можно собрать, и пулемёт научиться заряжать... Да и кино амерское тоже способствует... образованию... Блин, на хрен такое образование? Кто бы знал, что всё это когда-то мне пригодится... Диверсант недоделанный, твою мать — как бы сейчас самому на воздух не взлететь... Ладно, по фигу, прорвёмся... Ничего... Сейчас мы фашистов одарим... подарочком из будущего... Хе, взрывчатка и поражающие элементы... Из-за этих долбаных террористов про это у нас теперь каждый ребёнок знает... Ничего... Сейчас мы им... Устроим...

Запись шестая.

— А вот и гости дорогие! Раз, два три, четыре... Цистерны одни. Это хорошо. Громко бахать будут. Странно, даже без дозора шляются. В фильмах их или БТР или мотоциклисты охраняли. Давай, давай, давай.... Ну, получи, фашист, гранату... Хорошо бахнуло! Видели, да, видели? Вдрызг я их! А? Могём еще! Уууу... Твари! Ни х... себе так-то, да? Вот это жахнуло! Много, мать его так... Походу я того... переложил немножко... Так, валим отсюда к чёртовой матери, валим... Пока... пока фрицы не очухались!

Запись седьмая.

— Сейчас отключусь. Надо телефон зарядить. Как? Да просто! Смотрите и учитесь! Берем автомобильный аккумулятор, пару проводков и готово — не сложнее, чем подорвать фугас. Кстати, о фугасах... Надо еще чего-нибудь придумать... Мне понравилось!

Запись восьмая.

Стрельба.

Запись девятая.

— Да свой я! Свой! СВОЙ, говорю! Да, около моста — это я подорвал. И на повороте. И на дальнем проселке я похулиганил. И на заимке были — мои растяжки. Растяжки? Да это просто. Покажу сейчас. И как под немцев дохлых гранаты подкладывать, тоже покажу...

Запись десятая.

— Это? Это у меня специальный аппарат. Секретный. Тут и кинокамера, и патефон встроенный, и радиостанция даже есть. Не, не могу Москву поймать. Дальности не хватает. Зато я тебя снять могу, как в кино. Когда к нашим попадём, я тебя самому товарищу Сталину покажу. Не веришь? Смотри, я тебя тебе же сейчас и покажу. Да, тут и экран есть, только маленький. Зато цветной. Минутку... Из режима записи выйду...

Запись одиннадцатая.

— Слева! Слева обходят! Серега, фланг держи! Гранатами сучар немецких! Серега! Серега, твою вбогавдушувмать!

Запись двенадцатая.

— Не судьба мне до товарища Сталина добраться... Не судьба... Ладно, успеем еще погоревать. Так... Гильза у нас есть? Есть. Вот она, родимая... От стапятидесятидвухмиллиметровочки. Сейчас мы ее взрывчаточкой набьем... туда же шарики от подшипников... Гвоздиков вот нарубил... Ай, хорошо получилось. Прямо — курочка, рисом с черносливом нафаршированная. Будет вам, фрицы, вкусный ужин, будет... Вот же как бывает... Был ты менеджер по продажам бытовой техники, а стал лучшим подрывником партизанского отряда... Бывшего отряда. Эх, похоже, что эта запись будет крайней — аккумулятор уже совсем дохлый, заряд ни хрена не держит... Еле-еле на полчаса хватает — дерьмо китайское... Кхм... Кхырр-тьфу! Проклятая простуда... Как же меня достал уже этот холод... И грязь эта чёртова — во, каким красавцем изо всего этого стал. Ещё бы повязку зелёную на голову, и вылитый ваххабит был бы... Видели бы меня сейчас друзья. Хотя какие там у меня были на хрен друзья... Так, знакомые в лучшем случае. Друзья у меня здесь остались. Остались и погибли. Впрочем, это не они остались тут. Это я тут остался. И я отсюда не вернусь. Не хочу я обратно. И они не погибли. Они — живы. Все живы. Они же у меня тут. В телефоне остались. А значит — они живы. И не волнует меня ничье мнение по этому поводу.

Запись тринадцатая.

— Смотрите все. И глаза не вздумайте закрывать. Смотрите все. Это колодец. С журавлем. Черпаем водички... А нет в нем водички. Кровь в нем. Откуда? А немцы туда детей покидали. Полный колодец детей. Мертвых. Штыками исколотых. А это вот сарай. В нем стариков и баб пожгли. Один еще жив был, когда я пришел. Стенка задняя рухнула, он через бревна горящие выполз. Черный весь. Обугленный. Его всего трясло. Говорить не мог. Горло, видимо, сжег. А кожа обугленная трещинами пошла. И в трещинках мясо кровит. И дышал он. Лысый, обугленный — а дышал. И пыхтел мне что-то, а губы у него... Как это забыть все? Убил я этого старика. В лоб выстрелил, одиночным. И все. Смотрите. Смотрите и не отворачиваетесь! Сейчас я детишек вытаскивать буду... СМОТРИТЕ, Я СКАЗАЛ! Нельзя не помнить...

Запись четырнадцатая.

— Блин... Наверно, я какой-то неправильный попаданец — Хрущёва не зачморил, Гудериана не убил, чертежей "калаша" не знаю, песен Высоцкого, к стыду своему — тоже... Не получается у меня всю страну спасать — вот так вот... Да по хрену! Воюю и воюю, как могу. И другие воюют. Все воюют. И все верят, что мы всё равно победим... Пускай фашисты к Москве и Ленинграду рвутся, пускай сильнее они пока что, всё равно верят в победу... Они верят, а я ведь знаю... Девятое мая тысяча девятьсот сорок пятого года. Девятое мая, девятое мая, девятое мая... Жив останусь — пить буду в этот день без продыха. И не попаданцы принесут эту победу, не попаданцы... Без всяких попаданцев мы победили. Жаль, что я раньше этого не понял. Что я сделал для этой победы? Нет. Не так... ПОБЕДЫ! Не знаю. Честно, не знаю. Если я вернусь... А когда я вернусь? Да не важно. Если я вернусь — я сделаю все, чтобы закончить войну. Потому что она там, в моем прошлом-будущем еще не закончилась. Успеть бы, успеть! Но надеюсь, что-то успе...

Запись оборвалась на полуслове.

— Кошмар какой... — с силой я протер вспотевший лоб.

— Ага, — равнодушно согласился со мной поисковик и отпил ледяного пива. По бокалам стекали холодные струйки.

— А где сейчас эти записи?

— Нигде. Флешку мы оставили в нетбуке. На следующий день пошли копать по тем местам, которые были сняты и которые опознали. И все подтвердилось. И остатки колонны нашли, и место одного боя, и могилу ту, где он дружка своего, Серегу, похоронил. А! — махнул он рукой с какой-то горечью. — Да что сейчас говорить... В лагере у нас баба одна дежурила. Решила пофотографировать цветочки на полянке. Форматнула она флешку и воткнула к себе в телефон. Места ей не хватало. Дура, блять...

Он зло сплюнул на пол. Бармен недобро покосился в нашу сторону.

— Так что, хотите, верьте — хотите нет.

И снова замолчал, резко успокоившись.