Лисья свадьба.
Летом заря занимается рано, особенно когда день ожидается ясный. Однако старики спят мало — и что делать, если завтрак для праправнуков уже готов, а пострелята ещё и не думали просыпаться? Да и Аяме-тян что-то не торопится, ленивица — тоже придумала, простужаться летом! Шестьдесят семь лет уже, своя семья, а всё как маленькая.
Хьюга Маэми, которую уже лет пятьдесят никто не звал иначе как Маэми-оба-сан, потихонечку вышла на энгава, прихватив с собой чайный набор. Это гражданские либо бесклановые, если желают попить чаю затемно, должны зажигать свет, греметь посудой, а урождённая Хьюга, тем более та, что ещё до основания Конохи считалась лучшей канчи клана, даже мышей не потревожила. Надо будет Киоши-тяну на вид поставить, что его жена за домом толком не ухаживает, грызунов распустила, вчера за амбаром паутина завелась... Ох-хо, зря Кото-тян ту миссию взяла, внуков не понянчила, за невесткой некому присмотреть...
Старая женщина чуть слышно вздохнула, разглаживая складку на серой юкате. Ошибаются те, кто полагают что серое, белое и чёрное Хьюга носят ради демонстративного аскетизма. Всё гораздо проще, оттого и непонятно посторонним. В мире хватает додзюцу, обостряющих восприятие, да и техник соответствующих много, иные даже дальше бьякугана охват имеют, да только все они требуют ради видения чакры отрешиться от обычного зрения. Лишь клан Хьюга видит мир сразу во всей полноте, лишь для них каждая вещь помимо видимого всем имеет ещё одну составляющую в палитре цветов: перламутровый флёр сенчакры, тёмную дымку "простой" материи, туманные потоки кейракукей, прозрачно-яростные цвета Высвобождения Элементов... багряную ржавь дыхания Хвостатых Зверей и призрачный хрусталь сейчакры, что знаменует явление ками — от ледяного зарева Храма Масок Узумаки до ласковых искр камидана. Потому и носят в клане преимущественно простые тёмные с белым одежды — какая разница, если всё равно для глаз Хьюга любая ткань пропитана серым маревом обыденности?
Говорят, когда-то, чуть ли не во времена Рикудо, было иначе, и бьякуган воспринимал не только простые и очевидные тона чакры, а неисчислимые мириады оттенков... да только не осталось ни тех умений, ни знания, как их развить. Как бы ни был клан силён в ближнем бою, какие бы печати и барьеры не накладывал — без дальнодействующих дзюцу раз за разом не удавалось сдержать нападение дайшиноби, владеющих техниками высших рангов. Что может джукен против огня с небес или призывного зверя выше крепостной стены? Это сейчас молодёжь тяготится традициями и ворчит о слишком суровых нравах; в дни её молодости клан держался лишь жесточайшей дисциплиной да яростью в битве, перед которой, бывало, отступали и носители Огненного Веера. И всё равно, недалёк был день, когда очередная война ураганом разметает хранителей Белого Ока окончательно, и древнее додзюцу станет желанной добычей для каждого... Что ни говори, а союз с Сенджу стал спасением клана, но коротка память людская...
Но она ещё помнит. И потому Маэми-оба-сан каждый день обязательно обходит квартал клана (жаль, что ноги с возрастом ослабели, и сил уже полтора десятка лет не хватает на обход селения), и для ночных посиделок выбирает именно эту сторону дома, обращённую к резиденции главы. Пусть тело ослабело от старости и бьякуган уже не видит дальше трёхсот метров — опыт никуда не делся, и в этом радиусе от неё не укрыться ни барьером, ни техникой! И что бы не говорили, это именно она, а не глупые детишки, способные только макивары дробить, обнаружила тогда похищение наследницы клана и подняла тревогу; а значит, её служба ещё нужна клану.
Старая куноичи сделала первый ароматный глоток. В морщинах вокруг глаз прятались пульсирующие вены: ветерану, разменявшей сотню лет, давно не требовалась печать концентрации для пробуждения бьякугана. Рассветные сумерки были тихи и спокойны; только проскользнули вдоль стены тени патруля из АНБУ, да прошли по центральной улице юнаки из внутренней стражи клана. Сопляки, даже расслабившихся на своей земле ойнинов не заметили! И, едва глупые юнцы скрылись за углом, через ограду главного дома перемахнула стройная фигурка в просторной куртке. Абсолютно бесшумно приземлилась, выпрямилась и вежливо поклонилась в сторону с интересом наблюдающей старухи, после чего так же бесшумно скользнула в сторону городской стены вслед за клановым патрулём. Разумно, меньше шанс пересечься с другими утренними гуляками...
А девочка хороша — с такого расстояния чуять взгляд, не насыщенный яки, она сама научилась только за полтора десятка лет активной работы. Зря всё-таки глава из химе-тян решил бойца делать. Оно, конечно, наследница должна быть сильной, да только к канчи иной подход нужен, тут же и восприятие, и реакции совсем другие. Сложное это дело, сильного сенсора, что видит на многие километры, воспитать, сломать куда как легче... Ну да ничего, отмучилась девочка, сестра её в наследницы избрана. А Хината-химе, как из Академии выпустилась, да от бремени титула освободилась, расцветать прямо на глазах стала. Вот что значит верный Путь принять! Интересно, куда её понесло? Ну да долг она знает, следов гендзюцу (это пусть малолетки рассказывают, что нельзя Хьюга взять под контроль, у тех же недоброй памяти Учиха много интересного накопилось!) не выявлено — а в остальном дело молодое...
Хотя, что-то странное с химе-тян творится. Обычно-то в живом существе только кейракукей ясно горит, а тут словно вся дымка, что потоки чакры в теле окружает, изнутри подсвечена. Едва-едва, да всё же заметно. Никогда раньше Маэми-оба-сан такого не видела, да и похожее лишь пару раз, когда встречала свидетелей боя с биджу. Злая чакра тогда словно облепляла шиноби, мешая разглядеть что-то кроме тенкецу. Тогда, правда, кейракукей смотрелась словно сквозь грязное стекло, а здесь как через чистейший хрусталь — вроде и нет границы, а на самом деле есть. Да и Очаг с потоками виден как бы не лучше прежнего, словно этот внутренний свет их подчёркивает... Ох-хо, куда Хиаши-сама смотрит — пусть нелюбимая, а всё-таки дочь... Ну да не её ума дело, что там в семье главы происходит, девчушку только жалко...
Старая канчи немало удивилась бы, узнав, что увиденные изменения для всех остальных остались незаметны; более того, даже ляг Хьюга Хината на полноценное медицинское обследование, оно ничего бы не выявило. Маэми-доно действительно была лучшим сенсором клана, но не только в своем поколении. За последние пятьсот лет никто больше не достигал такой детальности в восприятии, чтобы видеть мельчайшие потоки, пронизывающие каждую клетку тела. Увы, Хьюга давно, пусть и не добровольно, выбрали путь воинов, и многое, что ранее считалось сокровищем клана, теперь проходило мимо понимания белоглазых...
Хината так же как все пребывала в неведении о том, что её самостоятельные тренировки (на одну из которых она и направлялась, кстати) уже дали первые неожиданные плоды. Она просто наслаждалась свободой от отягощавшего её бремени — сначала от долга наследницы, а потом от сознания собственной никчёмности... Всё изменилось после Чунин Шикен. Стоило наконец встретиться в открытую с застарелым гневом Неджи-нии-сана, чтобы осознать — она никогда, ни при каких обстоятельствах не ранит близких. Не желает и не будет, её сила не для этого. А значит, она не годится на роль главы Хьюга, и ото-сан выбрал правильно. Но... каков тогда её Путь? Для чего ей сила?
Этот вопрос и привёл её на эту поляну. Не сразу — сначала были долгие тренировки на полигонах клана и селения, много экспериментов, поиски в архивах... Наконец предки смилостивились. Не ответ, но ключ к нему, намёк на ориентир в чудом уцелевших записях тысячелетней давности об истинно главной ветви их рода — семье Оинари, объединившей тех из Хьюга, кто пробудил истинную силу их рода... Увы, гнев Джуби на тех, кто помог Кагуя-химе заполучить частичку его силы, уничтожил всех посвящённых, лишь жалкие остатки не исполнивших свой долг защитников укрылись под защитой союзных Ооцуцуки. Автор записей не мог даже точно сказать, в чём состояла сила Оинари, только утверждал, что искусство Восьми Триграмм предназначалось для подготовки кандидатов на посвящение. А значит, достигшие высот в освоении джукена имели шанс на... что? В записях сохранились восстановленные по памяти выдержки из поучений старейшин и упражнений для "прозревших", как именовались раскрывшие додзюцу (тогда, кстати, носившее иное имя — но право на него Хьюга утратили вместе с наследием) и принятые в главную семью.
Хината, глубоко вздохнула, изгоняя ненужные мысли. Она внимательно изучила как древние записи, так и описания тех, кто до неё пытался возродить истинную силу бьякугана. И даже если её попытка сорвётся, даже если искалечит её навсегда — всё равно её жизнь ничего не стоит. Конечно, сенсей и команда расстроятся, Киба-кун опять раскричится, изображая злость, а Наруто-кун... ох, что за глупости лезут в голову. Не станет Наруто ни кричать, ни плакать, а просто придёт, перевернёт всё вверх дном, и жизнь снова переменит своё течение. Как тогда, когда она стояла против трёх старшеклассников и понимала, что одна...
Непрошенная улыбка расцвела на полных губах. Да, с того дня одиночество почти не посещало её; разве что по ночам в доме главной семьи — и то иногда именно на тёмное время приходился шум после очередной проказы "желтого бедствия Конохи", как однажды в сердцах назвал Наруто-куна Ко-сан. Правда, сразу поперхнулся и торопливо свернул нотацию... теперь она знает почему. И мимолётные улыбки украшенного шрамами лица, обращённые к ней, стали ещё драгоценнее — ведь он нёс даже больший груз чем она сама, и не ломался под его тяглом. Вот и сейчас, одно воспоминание прогнало все колебания и сомнения. Ведь, как ответил Наруто-кун какому-то насмехающемуся старшекласснику: "Не важно, что я могу и чего не могу. Бездействуя, я не стану Хокаге!".
Ещё один вздох — на этот раз свободный, глубокий, чистый. Куртка аккуратно свёрнута в дупле старого дерева, руки взлетают в исходную позицию. Для разминки обычные ката джукена. Сложность и темп нарастают до предела, потом происходит активация бьякугана — в последнее время у неё это получается делать, не прерывая движения. Дальше сложнее, ведь Стиль Восьми Триграмм почти полностью состоит из сосредоточенных на цели атак и плотно насыщенной чакрой защиты, а ей не надо ни того ни другого. Тут скорее подходят её собственные наработки, с помощью которых она когда-то, словно жизнь назад, почти достала Неджи-нии-сана...
Движения меняют характер, из устремлённых вперёд становятся более плавными, как бы размазанными. Истекающая из тенкецу чакра не рвётся прочь от тела смертельно опасным Небесным Вихрем, но весенним ручьём омывает конечности: снижает сопротивление воздуха, подправляет движения, поддерживает равновесие изгибающегося словно за пределом человеческих возможностей тела... Из ладоней вырываются лучи хитро закрученной чакры — ничего сложного, если вдуматься, та же сфера кайтена, но вытянутая в два призрачных клинка. Не найди она ту летопись, и гордилась бы сейчас этой техникой; но Хинате этого дня мало подобного "достижения". Скорость её, если подумать, уже приблизилась к уровню Шестидесяти Четырёх Ударов — во всяком случае, случайно срезанные листочки, как-то подозрительно долго падают (надо будет извиниться перед деревом за ущерб). Тогда, на экзамене, она не могла этого достигнуть, ведь она не знала пути к следующему уровню этой тренировки...
Остановиться — не рано и не поздно, а точно ко времени. Застыть во внешне неустойчивой, не сочетающейся ни с одной из заученных стоек, но единственно верной здесь и сейчас позе. Отпустить сопровождающую тело чакру — не отбросив резким ударом, но освободив от уз её воли; так праздничное кимоно из тяжелой парчи соскальзывает с плеч, стоит только ослабить оби. И — последовать духом за ней, сливаясь с растекающимися над травой, через тени и пробившиеся сквозь листву лучи солнца, беспечными тонкими потоками. Почему так? Если бы кто-то спросил Хинату, она бы только беспомощно улыбнулась: древние записи обрывались на предыдущем шаге, переходя сразу к упражнениям для "прозревшего". Если же юную Хьюга прижали бы к стене, требуя объяснений, то получили бы только старое наставление: "Освободи свой разум, будь бесформенным как вода. Если налить воду в чашку — она станет чашкой, в бутылку — станет бутылкой, в чайник — станет чайником. Вода может течь, а может крушить. Будь водой" ...
А если водой наполнить мир — чем она станет?..
Для приведения в движение всех вещей нет ничего быстрее, чем гром... Сознание раскрылось, вмещая новую грань восприятия; тени и свет забавно щекотались, будто колышущаяся трава. Для ввержения всех вещей в беспокойство нет ничего более подходящего, чем ветер... Разлитая по поляне чакра была послушна каждому движению мысли, стоило усилить и замкнуть потоки на себя, и получилась бы прообраз кайтена. Для высушения всех вещей нет ничего более сухого, чем огонь... Но погоня за силой была тупиковым решением, и Хината снова двинулась, на этот раз медленно и плавно, точно в церемонном кагура. Для успокоения всех вещей нет ничего более спокойного, чем озеро... Следующие за её руками потоки призрачными лентами скользили над поляной и, казалось, задевали незримые струны, тоньше слабейших каналов кейракукей, порождая музыку — за гранью слуха, за пределами чутья сенсора. Последние разы ей начало казаться, что эхо этой мелодии оседает где-то внутри её тела, согревая каждую клетку, каждый жизненный меридиан. Но последовать за этим ощущением никак не получалось...
Для увлажнения всех вещей нет ничего влажнее воды... Шаг, поворот, движение руки получается слишком широким, сбивая ритм — замереть, восстанавливая связь между землёй и небесами... Для возникновения и конца всех вещей нет ничего полнее возвращения... В какой-то момент юная химе поняла — её движения снова начинают напоминать ката. Только уже не джукена, а... обряда? танца? или поединка, а может беседы — но только не с противостоящим? а с собой? или всё-таки с миром? Это было не важно, потому что понимание вдруг нахлынуло полноводной рекой, а вслед за ним благодатным дождём (извне? из сердца?) её наполнила легкая сила, выгибая в радостной судороге освобождения. Ведь это есть наполнение всех вещей!.. Улыбка, кажется, пронизала всё тело от макушки до пят; от сияющего солнца приветственно упали первые хрустальные капли, и юная куноичи сорвалась сквозь лес наперегонки с наполненным светом ливнем.
Увидь её сейчас старая Хьюга Маэми, то не поверила бы своим глазам: чакра, лишённая, казалось бы, контроля, облекала тело тончайшим алмазным ореолом; и вода, срываясь с призрачной границы, не касалась Хинаты-химе. Последи её путь многомудрый фэншуйсяньшен, он сказал бы — бег начался от пересечения "вен дракона", где потоки природной чакры сливаются в танце, чтобы разбежаться далее усилившимися и очищенными. И следовал точно по пути одной из лей, в сторону другого пересечения, мощнейшего в окрестностях Конохагакуре но Сато. Где-нибудь подальше от скрытого селения крестьяне поставили бы там святыню и беспокоили бы только по праздникам или же по великой нужде; ибо напоенный чакрой воздух этого места способен вызвать дискомфорт не то что у голоногих, но даже у самурая или джонина. Но в этот день в лесу не было лишних глаз, и никто не замирал, в изумлении глядя как переполненные чакрой капли зависают в воздухе, сопровождая хрустально-искрящимся шлейфом молодую Хьюга-химе. Не ведающую, что творит...
Узумаки Наруто тоже не знал ничего ни о "венах дракона", ни о сенчакре — ему это было безразлично. Просто в детстве, когда не хватало сил терпеть ледяное отторжение взрослых, насмешки одноклассников, неудачные попытки завести друзей, он убегал из селения. Иногда просто бродил, но чаще приходил сюда, к небольшому лесному озеру. Здесь ему не досаждали косые взгляды, дышалось удивительно легко (насыщенный чакрой воздух внешним давлением отчасти уравновешивал сочащуюся сквозь печать энергию Лиса), а ещё был грот в корнях старого дерева над водой. В его тишине удивительно легко думалось, а медитативные упражнения, с трудом постигавшие в захламленном общежитии при Академии, выходили словно сами собой. Со временем у него появились друзья, разрешились проблемы с учёбой, но привычка приходить на это место до или после важных событий, да и просто под настроение, осталась. Здесь он приводил мысли в порядок, отдыхал и купался — это было только его место. Вот и сегодня он прибежал окунуться. А дождь — что дождь? Вода и так мокрая, а в грот ливень не заглядывает, так что вещи не промокнут, а и промокли бы, что за беда? Да и солнышко никуда не делось — где-то так он чувствовал, в прыжке улетая к центру водоёма и мощными нырками уходя в глубину...
Безоглядный, беспечный бег через лес закончился на берегу маленького озера. Мгновения прыжка-полёта — и Хината встала посреди водоёма. Вдохнула..., и вода прямо перед ней вскипела брызгами...
Наруто перевернулся под водой и рванулся вверх, разгоняясь всё больше. Сильное тело молодого шиноби прорвало границу вод, и ладони уперлись в зыбкую поверхность. И выдох прервало ощущение присутствия за спиной; он обернулся...
И увидел...
И она увидела...
Среброглазую тенши, объятую радугой, точно сказочным хагоромо...
Полуголого парня с глазами цвета полуденного неба...
Дождь окружал её подобно легчайшей из вуалей...
На жилистом теле вода из озера сливалась с каплями ливня...
"Наруто...кун?" И радуга взорвалась сияющим облаком. Оберегавшая химе чакра волной рванулась навстречу синему взгляду, исполненному... чего?... вперёд к сердцу и насквозь...
"Хи...ната?" Он застыл, поражённый увиденным. Накатившая волна осталась почти незамеченной, потому что в этот миг...
Кьюби но Курама не знал и не хотел знать, что там происходит с его джинчурики. Всё, что он видел — это что время от времени тьма в лабиринте печати меняется, из голодной, вытягивающей по капле чакру, становясь более... живой? Вечная журчащая сырость словно утихала под мягким уютом, пахнущим лесом. В эти короткие часы даже его ненависть становилась приглушённой, опрокидывая Девятихвостого в чуткую полудрёму. Потом уют уходил и всё возвращалось на круги своя... чтобы повториться с начала. Обычно — но в этот раз что-то случилось. Чакра несносного мальчишки вдруг застыла, а туннели — отражение связи печати с кейракукей носителя — стремительно начали мелеть. Курама только успел приоткрыть глаза, как накатило Оно. Странная волна чужой и в то же время знакомой каким-то глубинным чутьём чакры, прошла сквозь кейракукей, печать и даже сквозь него, Девятихвостого Лиса, точно ветер сквозь рыбацкую сеть на просушке.
Курама не успел ни осознать происходящее, ни принять решение. Какой-то инстинкт, возможно даже унаследованный от осколков сущности Джуби, что сложили остов его личности, призвал в атаку. А может, ему показалось, что печать ослабла с обмелением каналов? Рыжая жесткая волна рванулась сквозь исполинские прутья, стремительно заполняя печать, захлестнула чакру мальчишки... и тут произошло странное. Его не пытались заткнуть, запихать обратно в клетку — наоборот, человеческая составляющая потока подхватила демоническую и понесла вовне, бесшабашно... резонируя? Но почему так странно? Не было хорошо знакомого вкуса ярости, гнева, ненависти — казалось, джинчурики овладело странное исступление, непохожее ни на что ранее ведомое Кураме. И это исступление растворяло, меняло, возносило ту злобу, которую Кьюби привычно вложил в рывок...
Хината не успела выдохнуть, как ответная волна достигла её. Все говорили, что только ярость и жажда крови способны без печатей изменить чакру, порождая яки... но тогда почему в накатившей буре не было и тени зла? УДИВЛЕНИЕ. РАДОСТЬ. ВОСТОРГ. Эти чувства буквально затопили её с головой, омыли каждое тенкецу, смешались с потоками кейракукей, достигли Очага... Что-то сдвинулось глубоко внутри — точно в теле после медитации и лечебного массажа разошлась застарелая привычная судорога. Хината недоумённо моргнула... и содрогнулась от изменившегося мира. В небе, в воде, в окружающем лесу, во взвившемся в беззвучном кличе Наруто — везде струились, танцевали, смешивались сомны невиданных ранее цветов. Глаза защипало от притока чакры; она пошатнулась, теряя опору...
Наруто не раздумывал и не колебался. Выплеснув первую волну изумления, он увидел, как Хината-тян вскинула руку к глазам и начала проваливаться под воду... всё остальное могло подождать, даже странное мерцание в белых вроде бы глазах. Он не задумывался как ему удалось вырваться из воды и достичь берега с подругой на руках быстрее, чем шуншин Какаши-сенсея; почему шелестящий по листве дождь ни единой каплей не касается их двоих. Всё это не имело значения. А важно было, что Хината наконец вздохнула и подняла веки...
И на неё сразу вновь обрушился поток информации, в десятки раз больший чем при самом интенсивном использовании бьякугана до сей поры — но головокружение уже прошло, она могла бороться. Главным образом сосредоточившись на укутавшем её облаке неправильного яки; теперь в нём горели ЗАБОТА, БЕСПОКОЙСТВО, ВНИМАНИЕ. Но куда важнее было облачко чакры, словно ниоткуда собирающееся в глазах, подпитывающее и меняющее её додзюцу и — она чуяла! — меняющее её внешность. Но нужно было удостовериться. Она тревожно вздохнула и решительно подняла веки...
И увидела...
И он увидел...
Как в двух зеркалах цвета полуденного неба отражается красивая, но немного худоватая девушка. А в её глазах...
... вспыхивает лунная радуга вокруг серебряной жемчужины зрачка, а неразличимо-белые ранее омуты оживают восторгом...
Дайбьяккоган прозрел. Впервые за сотни лет...
...а где-то там, совсем рядом и невообразимо далеко, за границей Печати Восьми Триграмм, огромный Лис застыл, недоумённо вскинув голову. Не впервые его чакра прорывалась вовне без воли джинчурики, да и резонанс между его волей и чувствами тюремщика так же не был внове — всегда в самых сложных боях, на грани жизни и смерти, его ярость и жажда жизни носителя сливались, и поле боя заливала уже не чакра человечишки или биджу, но их соединённая сила. Это были драгоценнейшие минуты, когда он был даже сильнее обычного; а если джинчурики беспечно ослаблял контроль, то и сила, и тело оказывались в его распоряжении и Девятихвостый вырывался на волю, не расплачиваясь смертью за свою свободу.
Но сейчас... нет, его чакра была свободна, и он не утратил связи с ней, видя и чувствуя всё на залитой солнцем поляне. Но... она была иной. Родившееся в первые мгновения ликование, соединившись с чувствами носителя, стремительно переродилось во что-то иное, не знакомое и не похожее на привычный удобный гнев. И Лис застыл, пытаясь понять, что за трюк выкинул очередной человечишка... нет, не так — хотя бы осознать, почему привычный хрупкий надоедливый мир сияет совсем иными красками, отчего не рвётся под буйством его — их! — чакры, а словно льнёт к медно-огненным вихрям, вливаясь, усиливая, очищая... Впервые со времён Хагоромо-ото-самы Курама смотрел на этот мир не через жгучую муть злобы — и не узнавал его. И перед этим фактом не имели значение даже те двое, что рядом с ним смотрели из печати вовне и улыбались, и плакали...
Возле исполинской решётки в сердце призрачного лабиринта Печати стояли трое и смотрели вовне. Они смотрели как солнце играет блистающий гимн на струях дождя и зелёных барабанчиках листвы; как разлитая по краю озера чакра тремя сияющими хвостами окутывает тех двоих, и ливень вспыхивает огнистыми узорами на золотом покрове, превращая мир в магатаму из янтаря, бирюзы, малахита... Как в сердце медово-солнечного шатра наливается переливами драгоценной яшмы бутон невиданного тысячу лет цветка чакры с нефритовыми прожилками кейракукей... Как облегчённо вздыхает ветер, очищаясь от накопившейся за годы скверны, как солнце вспыхивает божественной радостью, а потоки воды превращаются в бриллиантовую дорогу между небом и землёй, и малые ками с робким любопытством выглядывают из своих сакаки и хокора...
Ливень пополам с солнечным светом накрыл приют шиноби и леса вокруг. Тысячей радуг в Конохе веселилась "лисья свадьба"...
Примечания:
"Лисьей свадьбой" в Японии называют "слепой" дождь. По народным поверьям именно в такую погоду лиса-невеста идёт по лесу к своему жениху.
Энгава — Крытый переход с наружной стороны традиционного японского дома. Та самая как бы веранда, на которой часто сидят герои аниме.
Канчи — Сенсором. В данной ситуации использую как устаревший синоним, в отличие от общепринятого в русском фендоме перевода.
Сейчакра — "Святая чакра". В аниме чакра биджу в восприятии бьякугана отличалась от человеческой. Соответсвенно, и проявления божественных сил должны также выделяться
Камидан — Домашний алтарь. В аниме обычно показывают поминальный вариант, посвящённый духам предков и умершим родственникам.
Оинари — Имя божества плодородия, культ которого широко распространён в Японии. Слугами и спутниками Оинари (иногда — Инари, приставка "О-", насколько знаю, обозначает превосходную степень) являются лисы.
Кагура — Священный танец, умиротворяющий ками. Исполняется служителями храмов по священным праздникам соответствующего божества.
Меридиан — Термин из теории акупунктуры. Функционально соответствует наиболее магистральным каналам кейракукей со стабильным, определяемым даже без видения чакры, положением.
Для приведения в движение всех вещей нет ничего быстрее, чем гром... И-Цзин. Приведено согласно Е.Н.Грицак "Пекин и Великая Китайская стена"
Фэншуйсяньшен — "Мастер ветров и вод", специалист по фен-шуй
Леи — То же, что и "вены дракона", но в западной терминологии
"Хи...ната?" японский точно не знаю, кто знает пусть поправит, но тут получается странная игра слов: hinata переводится как "солнечное место". Кстати, именно такую транскрипцию даёт гугл на кандзи названия клана Хьюга (которое переводится точно также). Желающие могут пофантазировать о том, что имел в виду Хиаши, давая ТАКОЕ имя дочери
Дайбьяккоган — Здесь "Великие глаза Бьякко", в отличие от обычного "бьяккогана", как в моей истории ранее именовалось додзюцу Хьюга. Бьякко — имя божества. В японской традиции может относиться к двум персонам. Наиболее известный анимешникам вариант — Белый Тигр, хранитель запада, божество войны и воинской доблести. Однако в Японии также широко чтят Бьякко — девятихвостую белую лису, воплощение Инари, божество плодородия (http://www.bestiary.us/bjakko).
Естественно, в Мире Шиноби после рождения биджу в легендах и преданиях места для хвостатых поубавилось. И изначальное название додзюцу просто утратило для всех смысл...
Сакаки — Священное дерево. В синтоизме — наиболее древняя, ещё до появления храмов и упорядочения религии форма жилищ ками. Сейчас священные деревья — те самые, опоясанные специальной верёвкой — часть любого храма (см. А. А. Накорчевский "Япония Синто", глава 4)
Хокора — Самое маленькое святилище, фактически придорожный алтарь (см. А. А. Накорчевский "Япония Синто", глава 4)
