Зовите меня Бруно

К столетию со дня рождения этого человека в городе, где он жил и работал сорок лет и три года, установили памятник. С открытием немного задержались: август — время отпусков, поэтому решили перенести на сентябрь, когда все съедутся, а открытие приурочили к началу работы Учёного совета. Было стечение народа, были речи, вспышки фотокамер. Все отмечали большое сходство с оригиналом. Вылитый, сказал старший сын. И действительно, кажется, что он только что сошёл с велосипеда и приветствует директора Лаборатории, в которой проработал столько лет.

Вычеркни этого человека из нашей истории — и она потускнеет, впиши снова — и она опять заиграет красками. Он был физик, изучал явления природы и сам был неординарным её явлением. Он родился далеко отсюда, у самого Средиземного моря. Имя этому человеку Бруно Максимович Понтекорво.

ИЗ ПЛЕМЕНИ ПОНТЕКОРВО

Будущий физик Бруно Понтекорво родился 22 августа 1913 года в городе Пиза. Там, где Галилей бросал камни с падающей башни, чтобы опровергнуть Аристотеля. О Галилее читают лекции, о нём пишут книги, на нём защищают диссертации; он часть истории. Бруно Понтекорво ещё часть современности, но о нём тоже написано две книги: 'Долгий холод: история Бруно Понтекорво — учёного, который выбрал СССР' Мириам Мафай и 'Дело Понтекорво' Симона Турчетти. Обе на итальянском языке, обе российскому читателю практически недоступны. Но есть и другие источники. Есть воспоминания самого Понтекорво, есть воспоминания о нём, письменные и устные, его коллег, друзей, учеников, младшего брата Джилло, старшего сына Джиля и среднего Тито. Опираясь на них, и немного на Турчетти, а также принимая с благодарностью дары, которые посылает нам Интернет, начнём.

У Бруно было безоблачное детство. Он вырос в большой обеспеченной семье. Если что-то и донимало его в детстве, так это шутки его старшей сестры Джулианы. Она была третьим ребёнком в семье, Бруно — четвёртым. Их было пятеро братьев и три сестры: Гвидо (в будущем микробиолог), Паоло (будущий инженер), Джулиана, Бруно (физик), Джилло (режиссёр документального кино), Лаура, Анна (учительница), Джованни (предприниматель).

Материальное благополучие семьи держалось на отце семейства. Массимо Понтекорво владел ткацкой фабрикой и искусством ею управлять. Он умел ладить с рабочими, а это тысяча человек. Из-за одного из них, зачинщика забастовки, у него был конфликт с местным активистом фашистской партии Гвидо Буффарини (впоследствии министр внутренних дел). Буффарини вызвал Понтекорво на дуэль, которая, к общей радости семьи Массимо, не состоялась.

У них был трёхэтажный дом с видом на сад, где росла толстая мушмула, на которой можно было прятаться от взрослых. Отец любил музыку, и братьев учили играть на скрипке или фортепьяно; Бруно отдал этому занятию несколько лет, пока не стало ясно, что музыканта из него не выйдет. Воспитанием и образованием занималась француженка-гувернантка, элегантная мадемуазель Говерон. Домом и кухней — домработница и повар. Их комнаты находились на третьем этаже.

Бруно мог родиться в любом другом городе, мало что от этого бы изменилось, а вот то, что он из племени Понтекорво, во многом определило его жизнь. Беспокойные и деятельные, эти люди, как мы сказали бы сейчас, формировали (и продолжают формировать) креативный класс. Никто из Понтекорво XIX века в карбонарии не пошёл, но за политикой они следили и были на стороне прогресса. Прадед Бруно, Сэмюэль Понтекорво, торговец тканями, как следует из письменных упоминаний о нём, держал в римском гетто магазинчик. Дед, Пеллегрино Понтекорво, перебрался в Пизу и основал сеть ткацких фабрик; дело хорошо пошло в Первую мировую войну, когда вырос спрос на полотно для боевых аэропланов. После Пеллегрино фабрикой управляли его старшие сыновья, а с 1930 года, когда дела пошли уже не так хорошо, младшие, в том числе Массимо; в 1937 году фабрику пришлось закрыть.

Будущий физик Бруно Понтекорво не мечтал стать физиком, да и учёба не была его страстью, хотя он и приносил домой хорошие оценки. Его страстью был теннис. Он мог стать чемпионом Италии. Кто знает, как сложилась бы его спортивная карьера. Но родители сказали: учись. Спорт это не профессия. И Бруно, следуя примеру старших братьев, поступил на инженерный факультет Пизанского университета. Он, правда, продолжал играть в теннис, и если на площадке побеждал сильнейший, это был он, но профессионалом он так и не стал, о чём всю жизнь жалел.

ОТ БОЛЬШОГО ТЕННИСА К БОЛЬШОЙ НАУКЕ

На втором курсе молодой человек (а ему тогда было от силы 18 лет) решил перейти на физический факультет, где не было черчения, которое ему категорически не нравилось. Старший брат Гвидо (по определению отца — самый умный) произнёс ключевую фразу: 'Физика? Значит, тебе надо ехать в Рим, к Ферми и Разетти!'. И это были не пустые слова, об этих двух молодых людях Гвидо знал не понаслышке. Хотя Разетти был старше его на шесть лет, они с Гвидо дружили, а Разетти дружил с Ферми, и однажды Ферми был у них в гостях.

И Бруно поехал в Рим. По окончании Римского университета в течение года работал ассистентом Орсо Корбино, влиятельного человека в промышленных и правительственных кругах, директора Физического института, а потом пришёл в группу Ферми, о котором писал потом, что он был самым обыкновенным, простым человеком, с одной оговоркой: он был гений.

Но сначала о Корбино. Он остался в памяти современников как яркая и деятельная натура. Легко писать о таком человеке. Вот его штрих-портрет: 'Остроумный собеседник, ловкий политик, удачливый предприниматель, он обладал редким даром очаровывать людей'. Достаточно? Нет! Корбино мечтал о возрождении итальянской физики, а конкретнее — о собственной школе. И его мечты сбылись. Чтобы понять этого человека, обратимся к литературе. В романе Марио Пьюзо 'Крёстный отец' дон Корлеоне справляется у своего адвоката, что за человек, с которым ему придётся столкнуться, чего можно от него ожидать, и адвокат, поразмыслив, отвечает: 'Он не сицилиец'. Так вот, Орсо Марио Корбино был сицилиец и считал делом чести идти до конца. Он сделал главное: нашёл Ферми. Он сделал его профессором. В Физическом институте не было кафедры теоретической физики, и Корбино создал её специально для Ферми. Он говорил: 'Такие люди как Ферми рождаются раз или два в столетие'. Он сделал его академиком в 28 лет. Своими зажигательными лекциями в Университете Корбино продолжал рекрутировать способных молодых людей, готовившихся стать инженерами, в физику. Он говорил с гордостью: 'Мои мальчуганы'...

Это были: Ферми — Папа Римский (названный так за непогрешимость в физике), Разетти — Кардинал, Сегре — Василиск (за его характер), Майорана — Великий Инквизитор... Бруно, в этой компании самый младший, получил прозвище, которое можно перевести как Кутёнок. Это было десятилетие взлёта итальянской физики. Научное детство Бруно пришлось как раз на это десятилетие.

Шёл 1934 год, только что была открыта искусственная радиоактивность, и 'парни с улицы Панисперна', как окрестили газетчики группу Ферми, насыщали нейтронами атомные ядра, получая всё новые и новые изотопы уже известных химических элементов. Ядерная физика развивалась стремительно. Ферми стартовал в феврале, а уже в мае все известные элементы 'прошли аттестацию', и при бомбардировке ядер урана, последнего в таблице Менделеева, был зафиксирован двойной бета-распад, из чего Ферми сделал осторожный вывод, что это подали знак трансурановые элементы, и дал им имена, чтобы закрепить приоритет Италии.

Теперь предстояло всё разложить по полочкам, пройтись по элементам ещё раз, уже без спешки, уточнить периоды полураспада, и всё такое прочее. Бруно оказался как нельзя кстати. Он уже год занимался атомной спектроскопией, отлично понимая, что это давно не передовой фронт науки, а скорее глубокий тыл. Бруно подключился к работе с нейтронами в конце лета, а уже в середине октября стал соавтором открытия. Такая удача выпадает нечасто. Для Бруно это было удачей вдвойне. Для него это был путь от большого тенниса к большой науке.

Говорят, что настоящее открытие — это случайное открытие. Эффект замедления нейтронов был открыт как раз случайно, и первый шаг к открытию был сделан благодаря 'Кутёнку Бруно', ну, а смысл его был раскрыт Ферми, практически сразу, и в этом уже ничего случайного не было. Через пять лет Отто Ган и Иоганн Штрассманн обнаружили деление ядер урана под действием медленных нейтронов, а через два месяца после их публикации стала ясно, что возможна цепная реакция. Ящик Пандоры был открыт. Мы могли бы сделать это в 1934-м, сказал тогда Ферми. И тогда история науки и человечества пошло бы в каком-то другом направлении. Каком? Вот невозделанная целина для тех, кто не боится полёта собственной фантазии.

Корбино, конечно, не мог предвидеть великое будущее этого открытия, но он сразу понял, пусть будет — почувствовал, его практическую значимость. Вы с ума сошли, сказал он, узнав, что они собираются послать статью в журнал. Сообщить больше, чем вы уже сообщили! Он настоял на том, чтобы авторы подали заявку на патент. Понтекорво вспоминал: 'И сейчас не могу забыть искреннего, сердечного, детского смеха Ферми при намёке Корбино на то, что работы, о которых шла речь, могли бы иметь практическое значение. Корбино же на общее веселье Ферми и его сотрудников довольно сухо заметил: 'Вы молоды и ничего не понимаете!'...'.

Вот при таких обстоятельствах и в такой обстановке родился знаменитый физик Бруно Понтекорво, так протекало его научное детство. А потом были отрочество и юность, но это уже в Париже. От министерства национального образования Италии Бруно получил стипендию для стажировки за границей и должен был ехать в Кембридж, к Резерфордовскую лабораторию, Мекку экспериментальной ядерной физики того времени. Но это был 1935 год, а в октябре этого года Муссолини затеял маленькую победоносную войну в Африке. Победоносной войны не получилось, а вот дипломатические отношения с Великобританией испортились, возникли сложности с поездкой, и Бруно, по совету Ферми, поехал стажироваться в Париж к Жолио-Кюри, который тогда был просто Жолио. В конце концов, именно Ирен и Фредерик Жолио-Кюри открыли искусственную радиоактивность, а их сообщение на заседании Парижской академии наук 15 января 1934 года прозвучало для Ферми как выстрел из стартового пистолета.

ПАРИЖ

Бруно прибыл в Париж весной 1936 года, в город, наэлектризованный политическими страстями. После убийства министра иностранных дел Барту к власти пришёл Народный фронт, а в июне 1936-го началась гражданская война в Испании. Бруно знакомится с итальянскими политэмигрантами. С одним из них и знакомиться не пришлось: это был его двоюродный брат Эмилио Серёни, член ЦК компартии Италии.

О братьях Серёни следует сказать подробнее. У Бруно было великое множество двоюродных братьев и сестёр, в этом (как и во многом другом) природа была к нему щедра. Если у Массимо Понтекорво, его отца, было 8 детей, то у Пеллегрино Понтекорво, деда, — 10. И это только по отцовской линии! У тётки Альфонсы, родной сестры Массимо, было три сына: Генри (он же Энрико), Энцо и Эмилио. Два последних остались в истории Италии и Израиля. Энцо родился в 1905-м, Эмилио — в 1907-м. Энцо стал сионистом, уехал в Палестину, создавал первые еврейские колхозы (кибуцы), в 30-х годах занимался переправкой евреев из Европы в Палестину. Эмилио стал коммунистом, был арестован, сидел в тюрьме, в 1936 году уехал во Францию. Энцо в 1943 году в составе еврейского батальона британской армии высадился в Италии, был схвачен и спустя год казнён. Эмилио участвовал в Сопротивлении, работал министром первого послевоенного правительства Италии, позднее — сенатор, известен как теоретик по аграрному вопросу в марксизме. Через 14 лет он окажет решающее влияние на дальнейшую судьбу Бруно. А пока Бруно по его примеру становится коммунистом.

Но на первом месте у него по-прежнему наука, на втором — спорт, на третьем — личная жизнь, а политика на четвёртом. Раскроем скобки: в Париже Бруно влюбился. Эка невидаль! скажет искушённый читатель. Точно. Такое случалось с Бруно везде. Если девушка ему нравилась, он краснел, остальное происходило само собой. Французский биограф и популяризатор науки Пьер Лятиль пишет: 'Это был самый блестящий, самый элегантный, самый утончённый юноша из видного пизанского семейства, неотразимый покоритель женских сердец'. Лаура Ферми, сдержанно: 'Бруно был необычайно красив'.

В Париже Бруно встретил девушку, которая стала его женой. Это была красивая пара. Он был молодой перспективный физик, его звали Бруно, он работал в лаборатории Жолио, занимался ядерными изомерами, она была студентка Сорбонны, её звали Марианна Нордблом ('Северный цветок'), она изучала французскую литературу. Он приехал с севера Италии, она — с юга Швеции. 18 лет, яблонька в цвету. Им было о чём рассказать друг другу. Он приоткрывал перед ней красоту современной физики, она приоткрывала перед ним новые, неизвестные ему доселе стороны женской красоты. Они поженились в начале 1938 года; запись гражданского состояния была сделана в префектуре, которая находилась напротив гостиницы, в которой он жил, прямо через улицу; через много лет ему понадобилась справка о регистрации брака, он уже не помнил, где находится эта префектура, но хорошо помнил название гостиницы: 'Великие люди'.

А в конце июля родился первенец Джиль, названный так, видимо, в честь младшего брата Бруно — Джилло (полное имя которого Джильберто).

В ЭТО ВРЕМЯ В ИТАЛИИ

Бруно собирался в Париж на год, а остался на четыре. Год он стажировался в Институте радия, затем перешёл работать в Коллеж де Франс. Пока он работал и жил в Париже, играл в теннис, спорил о политике, влюблялся, готовился стать отцом, в его Италии произошло странное событие: осенью 1938 года Муссолини ввёл ограничительные законы для евреев. Никаких предпосылок в стране не было. Не было хрустальной ночи, как в Германии, не было недовольства коренного населения. Евреи сами были коренным населением. Они жили здесь со времён Христа, и ещё раньше. И для Муссолини они не были врагами. Напротив, они были среди его ближайших соратников, с которыми он создавал фашистскую партию, и по меньшей мере 200 евреев шли в колоннах чернорубашечников на Рим в октябре 1922 года. Например, Сегре, хотя и формально, тоже был членом фашистской партии Италии. Формально, потому что без членства в партии нельзя было занимать руководящие должности. Но на Муссолини давил Гитлер. Муссолини уходил от ответа, говоря, что не знает, чем евреи отличаются от итальянцев. Но после военных неудач в Африке он, по-видимому, какие-то отличия уловил.

Расовые законы (они назывались именно так) свалились как снег на голову. Кто-то сразу уехал, кто-то ещё рассчитывал, что всё утрясётся. Джилло, к тому времени уже бросивший Пизанский университет (он учился на химическом факультете) переехал в Париж, поближе к лучшему другу Бруно. Гвидо собрался ехать заниматься животноводством в Перу, где с ним был заключён контракт, но по пути заглянул в Эдинбург, и ему предложили заняться наукой, что оказалось как нельзя кстати, потому что контракт по независящим от него причинам был расторгнут, а из Италии он получил письмо об увольнении. Джованни, Анна и Лаура вслед за ним переехали в Англию, а родители остались в Италии. Такая вот дивергенция. Конечно, положение евреев в Италии не сравнишь с тем, что пришлось пережить их немецким собратьям, но... Как сказала Лаура Ферми: есть всё же какие-то пределы тому, что можно терпеть.