ДРАМА ИЗ ИСТОРИИ ХИМИЧЕСКИХ ЭЛЕМЕНТОВ
В августе 1964 года, вскоре после того как в Дубне завершилась международная конференция по физике высоких энергий, будущий академик Г. Н. Флёров объявил, что в его лаборатории синтезирован 104-й элемент. Флёров шёл к этому результату 10 лет. Новый элемент таблицы Менделеева получил название курчатовий. Так Флёров увековечил память о своём учителе. Сейчас в таблице Менделеева элемента с таким названием нет. Вместо него в этой клетке стоит резерфордий. А почему так получилось, станет ясно из дальнейшего.
АННОТАЦИЯ
В конце 1961 года при попытке синтезировать 104-ый элемент, на котором, как предсказал Нильс Бор, должна закончиться таблица Менделеева, группа Флёрова натолкнулась на странное поведение хорошо известного к тому времени 95-го элемента — америция. В отличие от Флёрова, посчитавшего это досадной помехой, его ученик и правая рука в лаборатории Сергей Поликанов увидел в случайном открытии предмет достойный специального изучения. Штурм 104-го продолжался без Поликанова. То, что изучение аномального америция открыло новое перспективное направление исследований, только расширило трещину, наметившуюся в отношениях учителя и ученика... В 1964 году Флёров, наконец, объявил о синтезе 104-го элемента Периодической системы. Мы просто устали ошибаться, объяснил причину успеха дубненской группы один из участников эксперимента. Однако в середине 80-х стало ясно, что в эксперименте была допущена ошибка.
ЭПИГРАФ:
Объяснять надо так, чтобы понятно
было даже академикам.
Академик Г. Н. Флёров
В зале экспозиции дубненского музея истории науки и техники Института, среди портретов других основоположников дубненской науки, есть и портрет академика Флёрова. Георгий Николаевич склонился над листом бумаги и внимательно изучает начертанное и/или изображённое на нём. А лысоватый молодой человек на маленькой фотографии внизу — тоже он, авиационный техник-лейтенант Флёров в 1942 году. Чем-то напоминает Путина. Чистая случайность, никакой генетики. Не будь Путин президентом, не стань он лидером нации, не было бы и предмета для разговора. Тем более что с возрастом Георгий Николаевич раздобрел и стал похож на Виталия Вульфа из 'Серебряного шара', с той лишь разницей, что Вульф, кажется, вообще не сходит со стула, а Флёров и двадцати минут не мог просидеть на одном месте. К. А. Петржак, работавший с Флёровым в молодости, говорил о нём: 'Георгий Николаевич — он же винт!'.
Его путь в науку в фольклорном варианте выглядит так. Молодой Флёров приехал из провинциального Ростова-на-Дону в Ленинград поступать в Военно-физкультурный институт. Он хорошо играл в волейбол. Но когда он приехал, оказалось, что приём документов уже закончен. И чтобы не терять год, Флёров подаёт документы в Ленинградский политехнический... А вот фольклорная версия того, как он попал в поле зрения Курчатова. Флёров ещё студентом подрабатывал в Радиевом институте (РИАН). У Курчатова там тоже был дополнительный заработок: он вместе со своим аспирантом Мещеряковым доводил до ума риановский ускоритель, первый в Советском Союзе... и в Европе тоже. Игорь Васильевич (тогда он был просто Игорь) заметил шустрого студента, который быстрее других бегает по длинному коридору Радиевого института: от одной комнаты, где облучался образец, до другой, где проводились измерения. Чем меньше было время между облучением и измерением, тем точнее получался результат. Молодой человек бегал быстрее всех прочих, поэтому у него получались самые лучшие результаты. Игорь Курчатов ухватил за фалду пиджака пробегавшего мимо Флёрова и спросил: а можно сделать как-нибудь иначе? Так Флёров стал учеником Курчатова. Есть и документальные, вполне солидные свидетельства, но и они достаточно живописны. Георгий Николаевич был человек яркий. А яркий человек ярок во всём. П. Т. Асташенков в биографии Курчатова пишет, что первое время Игорь Васильевич не мог нахвалиться новым учеником. Он рассказывал о нём в институте, в театре, дома... Наконец, кто-то не выдержал: да кто такой этот Флёров? Я хочу видеть этого человека! Через два-три года, когда два молодых человека, Петржак и Флёров, ученики Курчатова, открыли самопроизвольное деление урана, вопрос о том, кто такой Флёров, отпал сам собой.
Правда, реакция научного сообщества на это открытие была сдержанной. Молодой честолюбивый Флёров с нетерпением ждал откликов с Запада — статья была опубликована в одном из престижных западных журналов.
А потом началась война. Петржак получил повестку в военкомат в первый же день. Флёров пошёл в народное ополчение. Все тогда пошли в ополчение. Увидев перед собой людей с высшим образованием, лейтенант, распределявший ополченцев, сказал: пойдёте в ополчение — вас убьют. Давайте мы вас сначала подучим. Вас всё равно убьют. Но хоть польза будет... Так рассказывал Флёров. Лейтенант знал, о чём говорил. Почти всё ленинградское ополчение полегло при защите города.
Выхваченный из научной среды, Флёров продолжал в одиночку штурмовать 'урановую проблему'. Когда подвернулся случай, зашёл в университетскую библиотеку. Худшие опасения оправдались: в иностранных журналах отсутствовали статьи по ядерной физике. Вывод напрашивался сам собой: на Западе уже работают над созданием ядерной, или атомной, как тогда говорили, бомбы... А значит, не только англичане и американцы, но и немцы... А у нас все работы по ядерной физике с началом войны были прекращены. Флёров пишет отчаянные письма Курчатову, Иоффе, Кафтанову, наконец; при поддержке парторга курсов — Сталину. Как вспоминал сам Флёров, Сталину он решился написать после того как узнал, что в Ленинграде от голода погибла его мать...
Больше десяти лет Георгий Николаевич отдал Атомному проекту. Часто ездил в спецкомандировки, как тогда говорили, 'на восток'. Возвращался каждый раз, излучая энергию и радиоактивность. Работали тогда — бэры не считали... После очередного крупного, я бы даже сказал, вооружённого кулаками конфликта 'на объекте' Ю. Б. Харитон объявил, что ноги этого человека здесь больше не будет. И Курчатов вынужден был согласиться. И Флёров целиком сосредоточился на работе в Курчатовском институте. Шёл 1954 год. Прощай, атомное оружие!
Что дальше? Флёров делает выбор: физика тяжёлых ионов, синтез трансурановых элементов. Все шесть трансуранов, известных к тому времени, были открыты в Америке. Через год американцы сделали ещё один. Назвали менделевием. Счёт стал 7:0. Пощёчина советской науке. Флёров, он пока в Курчатовском институте, поставил перед собой и своим сектором ? 7 задачу: догнать и перегнать Америку. Популярный в те времена лозунг. Вопрос: как? Метод насыщения ядер нейтронами, которым пользовались американцы, исчерпал себя. Чтобы двигаться дальше, нужен ускоритель тяжёлых ионов. Менделевий американцы получили именно так...
Флёров умел придавать работе государственный и политический смысл. Он пообещал Хрущёву синтезировать новый элемент к очередному съезду партии. Хрущёв ответил: ничего, товарищи учёные, не беспокойтесь, синтезируйте спокойно; не успеете к очередному съезду партии — созовём внеочередной...
Впрочем, это было уже позже. А пока в одном из своих писем в ЦК партии Флёров имел неосторожность пожаловаться, что Игорь Васильевич недооценивает важность работ его сектора. Реакция Курчатова была молниеносной: ускоритель тяжёлых ионов будет строиться в Дубне.
Так Флёров появился в Дубне.
В 1960 году ускоритель тяжёлых ионов был собран. У Флёрова уже была хорошо подобранная команда молодых физиков; многие — выпускники Ленинградского политехнического. Через год ускоритель был готов к первым экспериментам. Начался штурм 104-го элемента. С большим эмоциональным подъёмом описывает эти события Сергей Поликанов в книге воспоминаний 'Разрыв'... Радостные ожидания. Первые сигналы из микромира. Флёров: бьюсь об заклад, что это 104-й. Поликанов: да, по-видимому, так... Флёров: пора бежать за коньяком. Поликанов: пожалуй, одной бутылкой здесь не обойдёшься. Да, здесь нужен ящик... Ещё одна проверка, и... Жестокое разочарование. Это не 104-й. Случайное совпадение. Какой-то паразитный сигнал. Что за ним стоит? Флёров: неважно, подавить — и дальше, на штурм 104-го... И тут оказалось, что у его первого ученика и правой руки в Лаборатории Сергея Поликанова особое мнение: надо понять, что же это всё-таки было? Выяснили: америций. Элемент, давно оставшийся за передней линией фронта. Только вёл он себя необычно. Обычный америций живёт подолгу: в зависимости от изотопа, его период полураспада составляет от сотен до сотен тысяч и более лет. А этот распадался за доли секунды. Его и спутали со 104-м потому, что эти доли секунды предсказывались для 104-го...
Поликанов с двумя единомышленниками (один из них — Анатолий Плеве: тот самый, который представлялся: Америций... простите, Анатолий), едет в Курчатовский институт, чтобы продолжить эксперименты: в том, что Флёров принял за досадную помеху на пути к 104-му, его ученик увидел предмет достойный специального изучения... Учитель, воспитай ученика, чтобы потом было у кого учиться, гласит древняя мудрость. Но Флёров и не думал учиться у Поликанова. Позже, когда известие о синтезе 104-го элемента станет достоянием широкой общественности, Флёров скажет: трудностей испугался Сергей Михайлович...
Флёров снял свою фамилию под статьёй об аномальном америции и посоветовал другим соавторам сделать то же самое. Уговаривал даже. Работа проходная, а настоящее — это 104-й... Почему он так поступил? Может быть, это станет ясно из дальнейшего. Только от авторства никто не отказался. Да и с какой стати? Мы оторвались от своих работ, вкалывали... рассказывал потом один из участников этих событий В. А. Карнаухов.
Правда, Флёров снимал свою фамилию в коллективных работах не раз. Он любил повторять, что хорошая благодарность лучше плохого соавторства. Так он поступил, например, при публикации статьи о синтезе 102-го элемента. Может быть, Георгий Николаевич вспомнил, как снял свою фамилию Курчатов при публикации работы о самопроизвольном делении урана, которой с самого начала руководил? Снял, чтобы его ученики не остались в его тени незамеченными, обрели собственное имя в научном мире? Может быть, Флёров вспомнил поступок Курчатова и взял его за образец? Может быть, так преломились в новой исторической реальности принципы русской профессуры? Как говорят в Лаборатории ядерных реакций, Флёров обожал 'психологические этюды'(1). Он был и покровителем театра: сначала Театра на Таганке — помогал и мешал одновременно, давая советы, чем сильно раздражал главного режиссёра Юрия Любимова: почему он учить меня, как ставить спектакли? Я же не учу его ставить эти... как их... эксперименты! Потом был Театр у Никитских ворот, Спесивцев... Флёров сам мог бы с успехом сыграть в каком-нибудь гангстерском фильме. Векслер однажды сказал: Георгий Николаевич, да вы же настоящий бандит! И Флёров, физически крепкий человек, принял это как комплимент...
Так или иначе, Флёров свою фамилию снял. И в результате список авторов журнальной статьи начинался с фамилии Поликанова. А работа оказалась интересной. Её подхватили на Западе, на неё активно ссылались. И, как это обычно бывает, по первой фамилии: как было показано Поликановым, группа Поликанова установила... Снова сошлюсь на Карнаухова, соавтора и участника тех работ, близкого друга Поликанова, одного из тех немногих, кто продолжал с ним общаться, после того как вокруг Поликанова, уже диссидента, образовался 'санитарный кордон', повторяю Виктора Александровича почти дословно: и Серёжа Поликанов из первейшего, любимейшего ученика Георгия Николаевича превратился в ближайшего врага... Правда, в книге с характерным названием 'Разрыв', изданной в 80-х на Западе, Поликанов пишет, что никогда не считал Флёрова своим учителем. О Поликанове говорят: Сергей Михайлович был человек мягкий. Но стержень в нём был. Сергей Михайлолвич не любил неопределённости. Когда ситуация становилась неопределённой, Поликанов предпочитал идти на обострение. Почувствовав собственную состоятельность, он выступил с критикой Флёрова, объявившего в августе 1964-го, наконец, о синтезе 104-го. И сделал это не в узком кругу единомышленников (этот круг распался), а на лабораторном семинаре. А когда его поддержал Понтекорво, Флёров рассвирепел...
...Флёров спешил, капельная модель ядра указывала на близкий конец таблицы Менделеева. Бор однажды даже объявил 104-й последним элементом в Периодической системе. Но Флёров не слишком доверял теоретикам. Теоретикам тоже свойственно ошибаться, даже великим. В этом у него был случай убедиться при открытии спонтанного деления ядер урана. Он любил говорить, как вспоминает один из его учеников В. А. Щёголев: теории теориями, а физику надо чувствовать животом! Мы теперь не можем сказать, что ему подсказывал живот, но и без теоретиков было видно, как от элемента к элементу катастрофически, на порядки падает период полураспада. Сколько осталось — один, два, три элемента? Никто не знал. И Флёров спешил, подгонял остальных. Забудьте о диссертациях! Думайте об общем деле...
Ирония судьбы, однако, заключалась в том, что изучение аномального америция, попытка вписать эту аномалию в капельную модель ядра, которой он вызывающим образом противоречил, подтолкнули молодого московского теоретика из Курчатовского института Вилена Струтинского(2), который был в курсе дубненских дел, к разработке теории, носящей теперь его имя. Теория Струтинского не только объяснила поведение аномального америция, а также других так называемых спонтанно делящихся изомеров, но и, самое главное, предсказала, что, начиная с некоторого порядкового номера, времена жизни элементов снова будут возрастать, и не исключено, что есть и стабильные сверхтяжёлые элементы. А это значит... что их можно обнаружить в природе!
Их искали в природе, пытались синтезировать в экспериментах. Американцы, в свойственной им манере решать проблемы в лоб, попробовали синтезировать 114-й, бросая пучок ионов аргона на кюриевую мишень. После того как у них ничего не получилось, Флёров не без ехидства заметил, что результат можно было предвидеть с самого начала, достаточно было только подумать головой...
Все силы Лаборатории ядерных реакций были брошены на поиски элементов с 'острова стабильности'. Флёров умел собрать коллектив в единый кулак и придать ему нужное направление. Осечка с Поликановым для него редкость. Он мог зайти к любому сотруднику, будь то старший научный или механик, и спросить, как идут дела. В 1974 году вышел на телеэкран и был разобран на цитаты многосерийный фильм 'Семнадцать мгновений весны', и в Лаборатории предупреждали по телефону друг другу: 'Флёров идёт по коридору'... Флёров уезжал в командировку — Лаборатория отдыхала. Флёров возвращался — Лабораторию начинало лихорадить. Коридоры пустые, каждый сидит в своей норке и дышит в трубочку...
Так прошли 70-е. Флёров жил духом первых пятилеток, а страна была уже другой. Он без конца повторял, что надо работать, что мы отстаём... — хотя счёт к тому времени, благодаря Георгию Николаевичу, уже основательно 'размочили' и готовились сравняться с американцами. Но теперь планка ставилась выше — 'остров стабильности'. Нобелевская премия. Дальше снова начинается фольклор. Где-то в конце 70-х Флёров ввёл новый дисциплинарий: перед началом общелабораторного семинара осматривал конференц-зал и обращался то к одному, то к другому: а вы что здесь делаете? Вам здесь не место. Работать, работать! И семинары стали пустеть. Правда, пустели семинары и других Лабораторий, но там стали реже собирать семинары, а тут часто — и безлюдно... Флёров встревожился: плохой признак! И на семинары стали сгонять. И когда на семинары снова стали ходить, Флёров снова вспомнил, что надо работать... Что может гнать истинно творческого человека по жизни, словно зайца? Таким вопросом задавался известный советский журналист Валерий Аграновский, хорошо, кстати, знавший Флёрова и его контору: он автор очерка 'Взятие сто четвёртого', написанного по горячим следам. И отвечал на собственный вопрос так: только тщеславие...
'Остров стабильности' был достигнут только в конце 90-х годов. Нобелевская премия впереди, а пока академик Ю. Ц. Оганесян, претендент номер один, мечтает дать одному из вновь синтезированных элементов имя 'флёровий'...
А теперь о нашем дубненском тщеславии. Вклад Дубны уже отмечен в названии 105-го элемента. Все мы это знаем, все мы этим гордимся, как будто сами все в этом участвовали. И это правильно. Мы же говорим, что победили в Куликовской битве, хотя мало кто из нас в ней участвовал. Это неотъемлемая часть любого патриотизма. Как патриоты мы сожалеем, что не удалось отстоять название 104-го 'курчатовий'. Американцы в своё время так и не признали его открытие. Поставили другой эксперимент и открыли заново — точно так же, кстати, как и в Дубне 'закрыли', а потом заново открыли 'открытые' шведами 102-й и американцами 103-й... В середине 80-х в Лаборатории ядерных реакций повторили собственный эксперимент с синтезом 104-го и обнаружили методическую ошибку. Флёров в это время был в Москве. В. А. Друин(3), первым сообщивший ему об этом, в результате вынужден был уйти в Тверской университет, и сделал там, по словам В. А. Карнаухова, 'блестящую университетскую карьеру': стал сначала завкафедрой общей физики, а потом деканом физического факультета ТГУ...
Так закончилась эта великая гонка.
Несколько лет назад в Дубну приезжала дочь Поликанова, Екатерина Сергеевна; заглянула в музей, оставила запись в книге посетителей. Она уже тридцать лет в Европе, муж француз и вместе с ним она разделяет общеевропейские ценности, но сохранила русский язык, и когда слушаешь, как она говорит, замечаешь, как изменился наш собственный русский язык за эти тридцать лет.
...Когда рассказ о наших основоположниках подходит к концу, складывается ощущение неловкости. Как будто остался один незаданный вопрос. Иногда его всё-таки задают. Нет-нет, да и спросит какой-нибудь молодой человек с горящими глазами, с воодушевлением выслушав рассказ о прежней Дубне: 'А сейчас есть такие люди?'. Кипят ли такие страсти? И глядя на это вдохновенное лицо, так и хочется сказать: да, конечно! Конечно, есть! Конечно, кипят! Но тут же подавляешь в себе этот порыв, потому что предвидишь следующий вопрос: а кто они, эти люди, с такими страстями? И начинаешь мямлить, уводить в философскую сторону вопроса, вспоминать исторический материализм, марксистскую трактовку роли личности в истории... в общем, повторять зады философии полуторастолетней давности.
Всё, что осталось, что можно потрогать руками, превратилось в музейные экспонаты. Вот ничем не примечательный продолговатый предмет. С его помощью в 1962 году была открыта протонная радиоактивность, о возможности которой говорили ещё со времён Резерфорда; Виктор Александрович Карнаухов, под руководством которого велась работа, 'охотился' за ней около семи лет. В позапрошлом году предмет с тяжёлым названием 'телескоп счётчиков' был передан в дар музею. Акт дарения состоялся на лекции из цикла 'История открытий — от первого лица', на которой Карнаухов рассказывал о первых открытиях Лаборатории ядерных реакций, сделанных после первой неудачной попытки синтезировать 104-й. Я хорошо помню эту лекцию. Был месяц май, на улице стояла невероятная жара, и всем, кто придёт на лекцию, гарантировался прохладный приём. В прямом смысле этого слова. Здание музея стоит на земле, и иногда это становится преимуществом... И ты это хранил столько лет? спросил кто-то из ветеранов, когда Карнаухов торжественно извлёк из-под стола тот самый потенциалоскоп. Так это же своё, родное, потеплевшим голосом ответил Виктор Александрович...
Примечания
1. К вопросу о 'психологических этюдах'. В книге 'Разрыв' описывается эпизод, который предшествовал избранию Поликанова в Академию наук (это уже середина 70-х; через три-четыре года Поликанов покинет Советский Союз и обоснуется в Европе). Как пишет Сергей Михайлович, незадолго до выборов в Академию Флёров неожиданно сделал шаг к примирению. Он предложил Поликанову прогуляться. Георгий Николаевич был прирождённый перипатетик. Он даже сугубо научные вопросы предпочитал обсуждать не в кабинете, а прогуливаясь по коридору, а ещё лучше — по тихой аллее, которых в Дубне пропасть. Что уж говорить о таком сугубо приватном разговоре, который им обоим предстоял. Итак, одна из аллей Объединённого института. 'Серёжа, — неожиданно говорит Флёров, обняв Поликанова за плечи, — вы мой первый ученик...'. При этих словах, при первом же слове, как пишет Поликанов, его словно обожгло... Я хочу, чтобы вас выбрали в Академию, продолжал Флёров. Давайте сделаем так: вы забираете своё письмо из парткома... Обезоруженный ласковым тоном, Поликанов согласился. Может быть, почувствовал даже нечто вроде раскаяния. А потом, пишет Поликанов, я узнал, что Флёров просто с ног сбился, уговаривая голосовать против меня... Старания оказались напрасными: Поликанов был избран членкором.
2. О Струтинском хотелось бы знать больше, но рассказчиков что-то нет. На вопрос, почему его и его работу замалчивают, я получил однажды исчерпывающий ответ: Струтинский не боялся сказать дураку, что тот дурак.
3. Вот кое-что о Друине как о человеке. Ему была близка жизнь сельского человека. Деревня была для него домом отдыха. И этот отдых был активным. Однажды он вернулся из отпуска с почётной грамотой за подписью председателя колхоза, которой был награждён за участие в деревенском сенокосе.
