Иногда ты приходишь в давно уже не принадлежащий тебе дом и тихо забиваешься в угол. Тебе не хорошо и не плохо, ты будто исчезаешь из мира, на короткий миг прячешься от проблем и бесконечного поиска их решений. Время останавливается, мир сжимается до размеров крохотной комнатушки, много лет назад оформленной на какого-то левого бомжа. Ты выключаешь коммуникатор, отсоединяешь нейропейс, запускаешь простенькую, самую дешевую глушилку... И со странным, почти болезненным удовольствием вслушиваешься в белый шум, бьющийся в непривычно голые уши. Тебе хорошо в этот короткий миг.
Иногда приятно почувствовать себя голым. Куда более беззащитным и открытым, чем если бы я и правда снял одежду. Да что одежду — броню, когда-то давно сросшуюся с кожей, и не отцеплявшуюся с тех пор ни на миг, даже когда ее вроде бы и не было. Даже сейчас, наполовину слепой от сенсорного шока, край сознания рефлекторно проверяет силовые контуры. От этого не сбежать и не избавится, только смирится и пытаться вспомнить, что же именно тогда было иначе. До того, как парк стал видеться снайперскими позициями, а мирно гуляющие люди — живыми укрытиями и предполагаемыми заложниками. Хотя сейчас не получается разглядеть в них даже последних — правительство больше не идет на переговоры с террористами. Штат переговорщиков торжественно расформировали, и у меня даже остался новенький визор, купленный на высвободившиеся средства. Валяется где-то в ящике с хламом, новая версия отказалась поддерживать нелицензионные программы.
Мысли дергаются в голове рваными скачками, отвыкшее даже просто смотреть и слышать без помощи электроники тело судорожно лихорадит, бросая из жара в холод. Кровать кажется острой, звук — синим, а воздух шероховатым. Я даже не пытаюсь открыть глаза, одного извечного белого шума хватает, чтобы различить в нем голоса. Галлюцинации — вечный спутник резкого обрыва электронной иглы. Время идет и мозг привыкает. Уже проходят мимо сознания лишние воздушные колебания, комната из калейдоскопа светло-серых пятен становится чем-то четким, а тактильные ощущения перестают сбоить. Все становится почти реальным, только нет четырехмерных окон, интегрированного нейроинтерфейса и выверенной, проанализированной парой тысяч программ картинки. Наверное, так ощутил бы себя человек, попавший из трехмерного пространства в двухмерное. Тусклое. Невыразительное. Узкое. Странное. Необходимое.
- Ты все-таки пришел. - ее голос почти не слышен. Он не раскладывается на звуковой ряд, не фильтруется, не разбирается и не собирается заново в механически-безопасном порядке. Ее голос звонкий. Грустный, напряженно застывший, будто натянутая струна.
— И все равно отказываешься смотреть на меня.
Будто противореча сказанному, я поднимаю взгляд. Она сидит в огромном кресле, опутанном толстыми черными проводами, похожими на толстых змей. Десятки, сотни кабелей-усилителей, связки переключателей, дополняющих ее виртуальную реальность. Все это обвивало почти двухметровое кресло, пробивалось с иглами бесчисленных капельниц глубоко в бледную кожу. Она смотрит на меня, за меня и сквозь меня, и я даже не знаю, в скольких десятках спектров меня сейчас разбирают по кусочку.
- Я не хочу видеть то, во что тебя превратили. - мой собственный голос непривычно сух. Когда я в последний раз напрягал голосовые связки вместо того, чтобы транслировать через костюм?
Она только согласно кивает. Подтверждает — "да, ты не хочешь". Не показывает, чего хочет сама.
- Зачем ты пришел, Семен? - ее голос все такой же напряженный, но не понять, от эмоций или от впервые за очень долгое время работающего горла. Она не синхронизирует звук — из вежливости или приязни, но... Семен. Не Семушка.
Глупо. Я ведь все еще продолжаю на что-то надеяться.
- Хотел тебя увидеть. - и правда ведь, хотел. Поэтому и стою перед тобой голый, с вырванной с мясом системой безопасности и поддержки. Чтобы не видеть того, что она мне скажет. Чтобы не слышать предупреждений, которые непременно ударят сиреной по ушам. - Я... Скучал, наверное.
Девушка в кресле покачала головой. Мне так показалось — легкое шевеление тяжелого шлема не оставляло места для четких суждений. Она была хрупка, безумна хрупка в этой мешанине пластика, резины и полимеров. Шлем, наручные крепежные пластины, фиксатор для ног, тонкая стальная сетка, продолжающая нервную систему. Мне было страшно, почти противно смотреть — но не смотреть было бы еще хуже.
Она ведь хотя бы жива. Наверное.
- Той, по кому ты скучаешь, не существует уже больше десяти лет. - она говорила как-то отстраненно. Не спорила, не поясняла, не убеждала — просто рассказывала, как о чем-то давно понятном и обыденном. Политики берут взятки. Полицейские злоупотребляют полномочиями. Девушки, что сидит передо мной, не существует. Все просто и ясно.
Только вот...
- Я дотягиваюсь для тебя туда, куда ты достать не можешь. Не мешай мне тешить себя иллюзиями. - кажется, мой голос все-таки дрогнул. Впрочем, я и так хриплю, словно курильщик с сорокалетним стажем.
А еще — мне больно. Той застарелой, мерзкой болью, что никогда окончательно не уйдет, и будет ломить в костях, отдаваться отдышкой при беге. Той болью, что...
- Нельзя бесконечно цепляться за иллюзии, Семен. - ее голос уже почти бесстрастен. Она не пытается изобразить грусть, но я почему-то все равно ее чувствую. Скорее всего потому, что хочу ее чувствовать.
Я улыбаюсь. Кажется — потому что губы разрывает резкой болью от непривычного напряжения.
- Пока что это у меня неплохо получается, Алгоритм. - меня качает. Она смотрит странно — понимая мозгом, но... Я упрямо вижу в голубых датчиках за темным визором синие глаза. - К тому же, какое тебе дело? Ты покупаешь мои услуги почти за бесплатно.
Я трачу ресурс оружия, патроны, деньги и свою кровь. Она тратит короткие минуты времени. Кому из нас это обходится дороже?
- Я не хочу, чтобы ты перестал функционировать. - кажется, ее голос слегка дрогнул. Так, как было когда-то давно. - Ты слишком ценный оперативник.
Она высказывает логичные, четкие аргументы. Я слышу то, что хочу слышать. Кто из нас упрямее?
- Ты не хочешь, чтобы я перестал функционировать. - и все-таки — я улыбаюсь. На губах отдается странный, металлический привкус. - Поэтому я продолжаю работать для тебя. И ты мне задолжала.
Меня трясет. Мне плохо — чисто физически, избыток адреналина от нестандартной ситуации подавил природные барьеры. Эндорфины хлещут в кровь, забивая и без того тяжелую голову, но мне уже все равно. Потому что девушка в кресле согласно кивает.
- Да. Пятнадцать минут эмуляции. - ее взгляд буравит меня сквозь визор. Тяжелый, безразлично-жесткий — но даже от него мне становится легче. Потому что... - Ты уверен, что хочешь использовать их сейчас? Я могла бы отдать их деньгами или данными, тебе хватило бы...
На много. Пятнадцать минут полновесной эмуляции — это дорого. Очень, очень, безумно дорого. На нее я мог бы открыть кафешку на средних уровнях, или завести свою небольшую фирму по выбиванию долгов. Я мог бы вытащить из нее любые сведения, которые можно или продать, или завести с их помощью связи. Я мог бы...
- Уверен. - меня трясет. Цена этим пятнадцати минутам — почти полгода работы, несколько часов адской боли и пара литров крови. Почти даром.
Девушка в кресле кивает, и замирает на несколько секунд — взгляд становится механически пустым, а тело резко расслабляется, валясь назад. Все чудовищные ресурсы Алгоритма уходят на поиск старой, почти уже стершейся версии. Существовавшей задолго до того, как вокруг кресла обвились провода, а кожу пробили иглы капельниц. То, что было так давно, и... Алгоритм резко замирает, и вроде бы ничего не поменялось, но там, где мгновением назад были безразличные датчики, теперь живые глаза. Ничуть не изменившиеся внешне — эмуляция не подразумевает визуальных иллюзий. Волосы, когда-то бывшие золотыми, впрочем, так и остались светлыми.
- С...Семушка? - тихий, хрипоый шепот. Ей тяжело — тело, годами не выбиравшееся из кресла, спасавшееся от пролежней искусственным массажем, почти не держит. Тяжеленный шлем давит на лоб и плечи, и слетает легко, почти незаметно. Хрупкие руки хватают меня за плечи, и я сам не могу понять, кто кого обнимает. Она зарывается лицом мне в грудь, тихо поскуливая от боли, пока я отсоединяю бесчисленные провода. Она может показать, что ей больно. Здесь и сейчас — может.
Мы говорим — захлебываясь в словах, не расцепляя руки, не отрываясь друг от друга. Голая кожа после долгого плена боевого костюма до боли четко ощущает каждое прикосновение, и у меня кружится голова — от поцелуев, бесконечных вопросов или счастья. Я почти не чувствую своего тела — я растворяюсь в нежном взгляде голубых глаз, в мягком, теплом чувстве будто смывающем всю налипшую грязь. Я счастлив — на бесконечно короткий миг, на какую-то жалкую секунду — но по-настоящему.
В один миг все заканчивается. Без предупреждения, без десятисекундного барьера на попрощаться, без... Просто в один миг женское тело в моих объятьях резко дергается, и нет больше в голубых светлячках датчиков ни грамма тепла. Кажется, я рыдаю — рухнув на колени, как-то отчаянно обнимая Алгоритм за ноги. Она не дергается — в механическом на девять десятых теле просто нет таких рефлексов. Она не мешает мне приходить в себя — и я ей даже немного за это благодарен.
В ее взгляде нет осуждения или презрения — он просто равнодушен. Алгоритм прорабатывает огромное количество планов в эту секунду, и ей не важно, что именно я делаю. Она знает, что я все равно выполню то, что она скажет. Что через пару часов я пойду исполнять поставленную цель — вскрывать чьи-то закрытые датабазы или экстранет, всаживать экспансивную пулю в кого-то помешавшего очередной махинации ее хозяев или просто выбью понадобившуюся информацию из какого-то биологического носителя, оказавшегося достаточно неудачливым, чтобы ей владеть.
Я ведь все равно это сделаю, чтобы снова увидеть синеву глаз за стальным отблеском голубых датчиков. Чтобы провести руками по механически обрезанным косам, когда-то бывшими золотыми. Чтобы...
- Ты доволен, Семен? - кажется, в ее голосе все-таки проскользнуло раздражение. Может быть потому, что я неэффективно расходую средства ее центрального процессора. А может быть... - Цель получишь позже.
Я киваю, и выхожу. Я никогда не соскочу с этого крючка, потому что слишком надеюсь, что эмуляция окажется правдой. Что за жесткой логикой андроида окажется что-то еще. Что девушка, бесконечно давно ставшая Алгоритмом, вернется назад. Что однажды со мной снова заговорит Славя. Я надеюсь — и повторяю одно и то же действие, наивно надеясь на то, что изменится результат. И кто из нас двоих, спрашивается, робот?
