АНИ СЕТОН
ДРАГОНВИК
(роман)
Перевод с английского Ю.Р. Беловой
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Николас приехал в Гринвич второго апреля — ровно через год после того памятного дня, когда в последний раз видел Миранду. Сначала он собирался остановиться в гостинице Уидов на Мейн-стрит, но обнаружил, что предложенные ему комнаты были тесными и шумными, так как окна номера выходили на бостонскую почтовую дорогу, где без перерыва сновали торговые фургоны, кареты и дилижансы. Тогда он отправил лакея разведать обстановку, а затем сел в карету и поехал через весеннюю слякоть на Норт-стрит в Стэнвич, где занял весь второй этаж небольшого отеля.
Как только он поселился в новых апартаментах, и ошеломленный владелец отеля, редко видевший в эти дни постояльцев, распаковал его вещи, Николас распорядился подать бокал мадеры, а затем раскрыл свой несессер для письменных принадлежностей и достал перо и бумагу.
Через час мальчик-посыльный передал его послание на ферму Уэллсов. Письмо было вручено Эфраиму, который в этот самый миг мыл голову под насосом. Фермер вошел на кухню, где Миранда и Абигайль накрывали на стол. В его влажных пальцах было зажато письмо.
— Ничего не понимаю! — воскликнул он. — Твой распрекрасный кузен Николас остановился в Стэнвиче и желает поговорить со мной по какому-то важному делу.
Миранда бросила беглый взгляд на знакомый почерк. Кухонная печь, отец и мать медленно закружились перед ее взором. Миранда уцепилась за стол и закрыла глаза. Затем совершенно неожиданно она успокоилась. Долгое ожидание и сомнения остались позади. Правда, теперь могли возникнуть новые трудности — временами, папа бывал невыносим, но Миранда знала, что Николас справится с ним и добьется всего, чего захочет.
— Интересно, что ему надо? — ворчал Эфраим, расчесывая бороду гребнем. — Ренни... — он повернулся к дочери, но Миранда уже убежала наверх.
Давно отложенное зеленое шелковое платье было готово. Миранда вытащила его из пахнущего лавандой шкафа, где оно с нетерпением ожидало своего часа.
Девушка отделила несколько золотистых прядей и намотала их на палец, чтобы сформировать локоны по обеим сторонам лица, а оставшиеся волосы скрутила в тяжелый пучок на затылке. Затем Миранда побрызгала туалетной водой на гелиотропе запястья и лоб и теперь, тщательно одетая и готовая к встрече, развязала шелковый шнурок, вытащила из-за пазухи обручальное кольцо, поцеловала его и надела на палец.
Когда Миранда сошла вниз, с улицы раздался шум подъезжающей кареты. А когда она вошла на кухню, все услышали стук в парадную дверь, ту самую дверь, которой они никогда не пользовались.
Эфраим пошел открывать, и вся семья столпилась позади в холодной передней комнате. Он отодвинул засов, и вошел Николас. Ван Рин поклонился Эфраиму, и, остановившись у порога — его голова почти касалась низкого потолка — внимательно оглядел другие лица, которые видел в первый раз. Когда его взгляд остановился на Миранде, державшуюся позади всей семьи, ее сердце готов было выскочить из груди, а руки затряслись от счастья, что этот миг наконец-то наступил.
Лицо Николаса просветлело, когда он вгляделся в ее глаза. Он словно задавал вопрос, который не нуждался в ином ответе, кроме выражения ее лица. Николас быстро прошел через комнату, и, взяв руку Миранды, поднес ее к губам.
— Что все это значит, сэр! — загромыхал Эфраим.
Николас отпустил руку девушки и повернулся лицом к ее ошеломленному отцу.
— Могу я поговорить с вами наедине, мистер Уэллс?
Его тон явно давал понять, что он спешит и желает как можно скорее покончить с делами. Он сделал жест рукой, словно отпуская остальных, и все сразу же повиновались, за исключением Абигайль, которая сначала оглянулась на мужа, чтобы убедиться, действительно ли он хочет, чтобы они ушли. Дверь за ними закрылась.
— Ну и ну! — прошептал юный Нат, усаживаясь на кухонный стул и изумленно разглядывая сестру. — Вот, значит, какой этот мистер Ван Рин! Ну, ты оказывается и штучка, Ренни...
Мальчики уставились на Миранду, словно никогда раньше ее не видели. Мать взглянула на дочь и почувствовала острую тревогу. Этот Николас действительно оказался таким, как представляла его Миранда, и даже гораздо более значительным. Она никогда не видела такого красивого мужчину, никого, кто был бы столь же величественен. В том, как он приветствовал Миранду, проявлялась нежность и уважение. Вы не можете требовать от мужа большего, чем эти нежность и уважение, особенно если они сопровождаются немалым богатством и достойным положением в обществе.
"Тогда что со мной?" — размышляла Абигайль. Она открыла дверцу печи и перевернула хлеба. Что бы ни происходило вокруг, но хлеб печь надо, и это получалось у нее хорошо. Она захлопнула дверцу и, схватив нож, принялась с гневным видом чистить яблоки. Но дочистив второе яблоко, она отложила нож. Нужно спокойно разобраться. В тот момент, когда Николас вошел в дом, Абигайль ощутила какое-то странное чувство, не то страх, не то нечто родственное ему. "Для этого же нет причин", — убеждала она себя, но беспокойство не проходило.
— Занимайтесь своими делами, мальчики, — резко велела она сыновьям. — Вас это не касается.
Сыновья встали, замерев на мгновение, когда услышали гневный голос отца, а потом спокойный и неторопливый ответ Николаса. Они нехотя вышли. Том направился на вечернюю дойку, а Сэт и Нат пошли складывать дрова. По пути они незаметно бросали взгляды на роскошную карету, двух холеных красивых лошадей и кучера, который демонстративно их не замечал.
На кухне мать и дочь подошли ближе друг к другу. Миранда схватила руку матери и сжала ее. По телу девушки пробежала дрожь, когда дверь распахнулась и Эфраим закричал:
— Миранда, иди сюда!
Николас стоял у камина, и его окружала привычная аура непоколебимой уверенности в себе, а Эфраим сидел в кресле и его пальцы отбивали дробь по столешнице. Миранда заметила, что на его раскрасневшемся лице читался не только гнев, но и недоумение.
— Он говорит, что хочет жениться на тебе, — заявил Эфраим дочери тоном, в котором звучало мрачное недоверие. Он сдвинул свои лохматые брови. — Говорит, что ты знаешь об этом.
Мгновение она колебалась, затем кивнула.
— Да, папа. Я хочу выйти замуж за Николаса.
Она подошла к камину и робко улыбнулась любимому. В его глазах еще сохранялось выражение недовольства, словно он считал устроенную Эфраимом сцену лишней и скучной, и все же он положил руку на стройную талию девушки и привлек ее к себе.
Эфраим недоуменно уставился на них, чувствуя, как дочь на глазах становится чужой. Он подыскивал слова, чтобы задеть этих двоих, придумать что-нибудь, чтобы запретить их брак и выгнать Ван Рина из дома. Но он не находил таких слов. У него не было уважительных причин для отказа, как презрительно утверждал позднее сам Николас.
— И что ты думаешь об этом странном деле? — Эфраим повернулся к жене, которая вошла в комнату вслед за Мирандой.
Абигайль взглянула на стоящую у камина пару. "Она уже ушла от нас", — с болью поняла Абигайль, потому что видела, как лицо девушки приняло такое же выражение, что и лицо Вин Рина: отчужденность и снисходительность. Матери казалось, будто меж дубовых досок пола открылась бездонная пропасть, и эти двое стоят на одной стороне, а она сама на другой. Она положила руку на плечо мужа.
— Полагаю, нам нужно ответить "да", Эфраим. И мы должны приготовить все как можно лучше, — спокойно ответила она.
Эфраим выдвинул еще несколько возражений, но он был бессилен против неумолимого стремления Николаса и страстного желания Миранды. Он был вне себя от негодования, узнав, что все приготовления к венчанию уже сделаны. Николас, обратившийся к преподобному Кларку, пригласил его к трем часам на следующий день прийти на ферму Уэллсов.
— Это неслыханно, это слишком быстро! — громыхал Эфраим. — Моя дочь должна выйти замуж в церкви, как хорошая христианка. Я не позволю никаких тайных браков.
— Наш брак не будет служить развлечением для зевак, — парировал Николас. Он считал, что и так пошел на уступки, согласившись на пастора Уэллсов, вместо того чтобы привести с собой голландского священника, который гораздо больше подходил для венчания Ван Рина. — Что же до дня, — продолжал он, — то я не вижу причин его откладывать.
— Но она не готова, — вставила Абигайль, — у нее нет свадебного платья.
— Ей ничего не нужно. В моем доме в Нью-Йорке ее ждет полный гардероб.
Абигайль в волнении закусила губу. Она посмотрела на Миранду, надеясь, что решение Николаса заденет ее чувство собственного достоинства, и она будет настаивать на привилегиях невесты, таких как самостоятельное назначение времени и места венчания. Но карие глаза, устремленные на Николаса, были слепы ко всему остальному.
И потому Миранда венчалась с Николасом Ван Рином в три часа дня в воскресенье четвертого апреля в простой гостиной фермерского дома почти без свидетелей, кроме членов своей семьи и Обадии. Табита и ее молодой муж прижались друг к другу в углу за столом из вишневого дерева, оба ошеломленные таким развитием событий. "Я не завидую ей", — уверяла себя Табита. — "Она выходит замуж позже меня, а он такой старый". Но когда она перевела взгляд с гордого профиля Николаса на простодушное круглое лицо Оба, то невольно вздохнула.
На улице пошел дождь, не простой весенний дождичек, а настоящий ливень, чьи капли вовсю барабанили по оконным стеклам. В гостиной пахнуло сыростью, и тоска коснулась сердца Абигайль. Она закрыла глаза, не желая видеть священника в черном, прямую спину Николаса в темном костюме, и фигурку Миранды в зеленом шелковом платье. Дочь была до ужаса бледной и отвечала на вопросы приглушенным зачарованным голосом.
"Зеленое не годится для невесты", — сокрушалась Абигайль. И не только зеленое платье, но и все в этом венчании не сулило удачи. Она была в этом уверена, хотя откуда она все это знала, объяснить не могла.
— Ну же, Эбби, подбодрись, — промолвил Эфраим, дергая ее за руку. — Теперь нет причин для печали. Девчонка сама постелила постель и теперь должна лечь. Не сомневаюсь, все у нее будет хорошо, если она будет следовать Святому писанию, следить за домом и не вкушать от хлебов безделья.
Теперь, когда все было кончено, он не видел смысла для протестов и опасений.
Абигайль приготовила свадебный ужин, но Николас на него не остался.
— Я намерен ехать прямо сейчас. Хочу остаться с тобой наедине, — тихо сказал он Миранде. Это были первые слова, которые он сказал после церемонии. И хотя он даже не прикасался к ней, во время торопливого прощания он смотрел только на нее.
Когда пришло время ехать, Миранда вцепилась в Абигайль, но Николас не оставил ей времени на излияние чувств.
— Идем, Миранда, — позвал он и указал на ожидавшую их карету, где рядом с открытой дверцей почтительно стоял лакей со шляпой в руке.
— Я уезжаю ненадолго! Я скоро навещу вас, скоро! — крикнула Миранда родным, собравшимся на ступенях дома. Они вдруг стали необыкновенно дороги ей, даже Эфраим и Тибби. "Что же я наделала?! Почему же я их оставляю?! Мамочка... родная!". Миранда протянула к ним руки, словно отвергая расставание, но Николас быстро подсадил ее в карету. Он закрыл дверцу и махнул кучеру. Лошади тронулись в путь.
Миранду охватило ощущение нереальности происходящего. Она прислонилась к синей бархатной подушке и закрыла глаза. "Это не я", — думала она. — "Не может быть, что я замужем. Когда я открою глаза, я снова окажусь в своей маленькой комнатке на чердаке. Внизу на кухне мама ставит тесто, а малышка плачет в колыбели в ожидании, когда я возьму ее на руки. Папа и мальчики в поле".
Она открыла глаза и увидела, что Николас смотрит на нее. Она подняла левую руку, недоверчиво глядя на золотое кольцо, сверкавшее на пальце.
— Да, — подтвердил Николас. — Мы поженились, Миранда.
Его слова еще больше усилили панику в ее душе.
"Но я же не знаю вас", — думала она. — "Как я могла выйти за вас замуж, если я вас совсем не знаю?". Миранда вновь посмотрела на обручальное кольцо. Она увидела другую руку, очень толстую, с совершенно таким же золотым кольцом на толстом пальце, увидела, как эта рука лежит на черном покрывале, четко вырисовываясь в свете двух длинных свечей. Она тихонько охнула и забилась в дальний угол своего сиденья.
Глаза Николаса сузились. Он положил руку ей на плечо — его пальцы держали ее так цепко, что ей стало больно, — притянул к себе и страстно поцеловал. От этого поцелуя она забыла и Джоанну, и напряженное лицо Абигайль. Она ощутила страх, а под этим страхом странное наслаждение, от которого ей стало неловко. Он отпустил ее и засмеялся.
— Скоро мы будем дома, — сообщил он. — Здесь не место для занятий любовной наукой.
Ей стал обиден его смех. Можно было подумать, он одержал над ней победу и, увидев ее подчинение, потерял к ней интерес.
В Пилхэме он сообщил:
— Здесь есть гостиница, где мы могли бы немного поесть, если вы хотите, хотя для нас все приготовлено в городе.
Она дрожала и была на грани обморока, но видела, что ему очень не хочется останавливаться.
— Нет, — пробормотала она. — Со мной все в порядке. Если вы этого хотите, поедемте.
— Хорошо, — мягко произнес он в полумраке. — Мы поедем дальше.
"К чему?" — думала она, ощущая все возрастающий ужас.
Накануне вечером Абигайль поднялась к ней в комнату, чтобы поговорить на одну деликатную тему.
— Ренни... я даже не знаю как... как подготовить тебя... — мать остановилась, и на ее впалых щеках медленно проступил румянец. Она отвернулась от Миранды, устремив несчастный взгляд в дальний угол комнаты. — Ты должна подчиняться своему мужу, даже если... не важно, что... ты должна делать то, что он хочет, Миранда. Понимаешь?
— Да, мамочка... я знаю, — перебила Миранда. Она тоже была смущена, но гораздо сильнее было чувство обиды на Абигайль. Даже ее мать не должна вмешиваться и осквернять чудо ее любви к Николасу.
И вот теперь они обвенчаны, но церемония венчания не превратила их в совершенно новых людей, как она того ожидала. Она знала его не лучше, чем раньше. "Но все будет хорошо", — уговаривала себя Миранда. — "Я просто дурочка, что боюсь. И все невесты боятся. Даже Табита, уж я-то знаю"
Она тихонько вздохнула, и Николас посмотрел на нее.
— Мы почти дома, — успокоил он. — Смотрите, вон огни Йорк-вилла. Осталось всего три мили.
На Десятой-авеню они свернули, и лошади, почувствовав невдалеке родную конюшню, перешли на галоп. Миранда увидела блеск открытых железных ворот, и карета остановилась перед большим кирпичным трехэтажным домом с красивым белым портиком.
Николас взял ее за руку и провел через парадную дверь в отделанный панелями роскошный холл, который при ее усталости и головокружении от возбуждения и страха показался Миранде заполненным качающимися головами в белых чепчиках.
— Это ваша хозяйка, — провозгласил Николас, пропуская ее вперед.
И смущающий хор голосов ответил:
— Добро пожаловать, миссис Ван Рин.
Ошеломленная, она отступила на шаг и оглянулась назад. Николас нахмурился и сильнее сжал ее руку.
— Ваши слуги приветствуют вас, — произнес он.
Она напряглась, еще плотнее закутываясь в плащ, и выдавила из себя робкую извиняющуюся улыбку. Фартуки, чепчики и малиновые ливреи исчезли.
— Они незнакомы мне, — прошептала она, а в ее мозгу все время раздавалось: "миссис Ван Рин". Я миссис Ван Рин. Миранда Уэллс — это миссис Ван Рин.
— Конечно, — ответил он, провожая ее в небольшую комнату, где перед очагом был установлен стол. — Я уволил прежних слуг Драгонвика. Ешьте, моя дорогая.
Он указал на стол.
— Вы, должно быть, голодны.
— Все слуги уволены, — удивленно повторила она. Томкинс, Аннета, Магда — все преданные Ван Рину люди, служившие ему годами. Слава Богу, что теперь их нет. Они никогда бы не приняли меня и не подчинились бы мне. Значит, Николас уволил их ради меня? Значит, он понимал, как это было бы тяжело для меня? Она с благодарностью посмотрела на мужа.
— А Зелия? — спросила она.
— Зелия умерла. Когда я уволил остальных, она отказалась уходить. И осталась одна. Бейлиф написал мне, что она умерла этой зимой.
Он быстро сел рядом с ней.
— Родная, это наша первая брачная ночь. И теперь, когда мы, наконец, дома, почему бы нам не забыть обо всем, кроме нас двоих? Возьмите бокал вина. Выпейте.
Ужин был приготовлен великолепно. Стол был уставлен роскошными блюдами — желе из холодного каплуна, устрицы, грибные котлеты и грандиозный свадебный торт, украшенный узором из оранжевых цветов. Но хотя вино немного подействовало на Миранду, она чувствовала, что не может есть. Увидев, что она, как и он, не прикасается к еде, Николас быстро поднялся.
— Идем, — сказал он, обращаясь к жене.
С лица Миранды исчезли все краски, а в горле стало сухо, словно она наглоталась песка.
Они поднялись по лестнице роскошного дома. Николас распахнул двери и, подхватив ее на руки, внес в приготовленную для них спальню.
Он велел переделать ее в стиле ампир. Великолепная мебель, инкрустированная позолотой, лазурные атласные драпировки с вытканными на них розами. Но Миранда ничего этого не замечала. Именно стойкий аромат цветов в комнате ужаснул ее с самого порога. Белые розы и лилии в великолепных вазах, сияющие удивительной чистотой в свете длинных восковых свечей. Две такие же свечи в золотых канделябрах были установлены по обе стороны огромной кровати. Ее глаза медленно остановились на них, а затем застыли на море свадебных цветов.
— Николас... нет, — прошептала она, протягивая руки в умоляющем жесте. — Разве ты не видишь?... Цветы и свечи у кровати... Разве ты не помнишь?...
Она вскрикнула, когда он подошел к ней. Его глаза горели огнем. Ей показалось, что он ударит ее, и она в страхе прижалась к стене. Но Николас не ударил. Он просто подошел к свечам, поочередно затушил их, а затем вернулся к ней.
— Нет! — закричала она. — Нет, нет, пожалуйста!
Он подхватил ее и бросил на кровать.
* * *
В пять утра сквозь холод и туман рассвета колокола в церкви Святого Марка в полуквартале от дома Ван Ринов возвестили о времени, и слабые лучи солнца робко прокрались в комнату между синими шторами. Миранда давно ждала этого мига — ее воспаленные, уже не способные плакать глаза в течение нескольких часов не отрывались от окна.
Она осторожно отодвинулась от того, кто лежал на кровати рядом с ней. С большим трудом подняла голову, всматриваясь в полумрак, чтобы разглядеть свою одежду.
Если она сможет собрать свои вещи, то, возможно, найдется и место, где она могла бы одеться, а потом попытаться отыскать путь к бегству. Хотя у нее совсем не было денег, ее отчаяние могло бы убедить какого-нибудь погонщика или торговца показать ей дорогу.
В комнате делалось все светлей, и Миранда вновь пододвинулась к краю кровати. Она приподнялась на локте и заметила, что на ее белоснежной коже, в основном на руках и на груди, остались синяки. Молодая женщина отодвинулась еще дальше, размышляя, сможет ли она одним быстрым движением соскользнуть с кровати, однако ее длинные распущенные волосы оказались в плену у человека, что лежал рядом с ней. Она подалась назад и постаралась высвободить их, но ей это не удалось.
Ее ужас отступил робкими волнами, оставив одно удивление. Это был не тот человек, что швырнул ее в жуткую тьму прошедшей ночи, безжалостно растоптал ее душу и тело. Это бы не гордый хозяин Драгонвика и даже не тот обаятельный собеседник, с которым она сталкивалась раз или два. Она видела лицо молодого и очень беззащитного человека, с которого сон согнал всю напыщенность. Сейчас Николас выглядел почти юношей с взъерошенными черными волосами, чего она никогда раньше не замечала. Жесткие линии вокруг его рта разгладились.
Он несколько раз вдохнул, пока она смотрела на него сверху вниз, и пошевелил рукой. Миранда заметила, что его щека и правая рука лежат на ее волосах, и ее горло сжал спазм, потому что эти бессознательные движения показались ей трогательными. Казалось, он инстинктивно ищет уюта в мягком золоте ее волос, что, рассыпавшись, лежали на подушке.
Николас открыл глаза и взглянул на жену. Она сжалась, ожидая, что сейчас на его лице произойдет перемена и вот-вот появится то холодное выражение, которое она так хорошо знала. Но, заметив мгновенный страх в ее глазах, он просто тихо смотрел на нее.
— Миранда... — с мольбой прошептал он.
Она все еще колебалась. Ее напряженное как струна тело изготовилось к борьбе.
Его губы изобразили подобие улыбки, улыбки, окрашенной печалью.
— Ты не оставишь меня, — прошептал он. — Разве ты не помнишь? Ничто, кроме смерти не разлучит нас.
— Нет, — ответила она. — Я боюсь.
Слезы покатились по ее щекам.
Он протянул руки и нежно прижал ее к себе. Ее напряжение сразу исчезло. "Так вот, значит, какой он", — думала она. — "Я никогда не должна этого забывать, что бы он не делал и не говорил. На самом деле он добрый и он действительно любит меня".
Это было началом ее долгого и болезненного самообмана, поскольку человека, наделенного ею добротой и любовью, о которых грезило ее сердце, никогда не существовало.
С того дня, когда не стало его матери, эти чувства навсегда умерли в его душе.
