Новый Вавилон

Очень приятно бывает уходить с работы. Когда уходишь насовсем.

День. Разгар "труда и обороны". В коридорах витают ароматы кофе, где-то за стеной бормочет бесстрастный голос диктора — он рассказывает о новостях, и каждый час не стоящие внимания происшествия обрастают все новыми и новыми подробностями. За одними дверями кто-то негромко переговаривается, будто шепотом передает сплетни, за другими стоит ор, словно через минуту-другую случится конец света. И все — и шепчущиеся, и орущие, — усиленно изображают рабочий процесс. А я иду и загадочно улыбаюсь. Было же время, когда и я являлась частью этой системы — еще одной белкой в колесе рекламного бизнеса. А теперь — все.

Быть "молодым специалистом" очень тяжело. Ты молода и инициативна, в голове роятся нереализованные идеи, в кармане хранятся заветные корочки — красный диплом! Ты свободно владеешь тремя языками и старательно изучаешь еще два, отлично рисуешь, хочешь покорить целый мир... Но тут всю идиллию портит твой новый босс, который, судя по всему, продал душу дьяволу еще пару веков назад. Ах, как этим сорокалетним мужчинам с кризисом среднего возраста и близорукостью высшей степени хочется испортить жизнь тем, кто не носит очки и не совершает оптовые закупки средства от облысения. И, может, все бы ничего, но я принадлежала к прекрасному полу, и это прискорбное обстоятельство дискредитировало меня в его глазах. Понятно, начальник мне не нравился, и я терпела неприятное соседство, игнорировала его вечные замечания и недовольные взгляды, молчала, когда он едко комментировал мой внешний вид, который его всегда чем-то не устраивал, переделывала работу по миллиону раз и снова выслушивала его презрительное "фи". Не одаренным ангельским терпением такое дается лишь путем титанических усилий. Но, хоть я и была интровертом, но принадлежала холерическому типу, поэтому быстро закипала и легко взрывалась... Можете вообразить, какой силы был взрыв спустя два года адских мук!..

Я кричала. Нет, я орала на своего руководителя, уперевшись руками в его письменный стол и угрожающе нависнув над ним самим. Владимир Иванович с бескрайним недоумением смотрел на меня через стекла очков-половинок (раскладывающейся модели от Enny Marko. Он вечно таскал их в левом кармане пиджака в крохотном пенальчике "под крокодиловую кожу", и каждое утро, гордо опускаясь в свое руководительское кресло, не менее пяти минут чистил линзы замшевой салфеткой. Боги, я и очки его ненавидела!) и постоянно моргал. А когда буря поутихла, тихо сказал с улыбкой: "Вы уволены". Я, в свою очередь, с шумом выдохнула (содранное криком горло горело) и улыбнулась в ответ: "Спасибо. Но я сама ухожу".

И ушла. Вот прямо сейчас, собрав в бумажный пакет то немногое, что было принесено на рабочее место из дома. Из пакета вызывающе торчала блестящим голубым боком стеклянная кружка. Попрощалась с охранником, скучающим за сканвордом.

— Уже нашла себе лучшее место? — поинтересовался мужчина в форме.

— Нет. Но я всегда мечтала играть в театре.

— Эххх... Ну попробуй, попробуй, — отозвался охранник; сквозь густые усы щеточкой невозможно было разглядеть движенья его губ и складывалось странное ощущение, что он, как чревовещатель, говорит с закрытым ртом.

... наверняка решил, что это шутка. Какой же мне театр? В таком возрасте уже поздно. А ведь когда-то...

Моя мать была влюблена в балет. Отсюда и ее несколько эгоистичная мечта — увидеть собственную дочь на сцене, исполняющую главную партию в "Жизели". Театр, при котором была балетная школа, находился на другом конце города, но мама, загоревшаяся идеей, возила меня туда четыре раза в неделю. Там были огромные залы с высокими потолками и огромными окнами. Зимой по помещениям гуляли сквозняки, а мы вынуждены были заниматься в легких трико. Маму не пугали ни рассказы о деформации ступни и насыпанном завистницами стекле в пуантах, ни о том, что когда-нибудь я просто не подойду по соотношению роста и веса, и должна буду бросить то, чему посвящу все детство и юность. И я часами стояла у станка в зале с зеркальными стенами, не испытывая ни малейшего интереса от процесса. Надо — значит надо. И, возможно, когда-нибудь я бы и стала, согласно материнской задумке, примой Большого Театра, если бы не счастливый случай. Как-то, шагая по извилистым коридорам театра, я услышала за дверью пение... И заглянула. И решила бросить балет навсегда. Меня захватил вокал.

— У тебя нет голоса! У тебя его нет, никогда не было, и нечего себе врать! — визжала в истерике родительница, чьи мечты грозились обернуться полным крахом.

— Мне плевать, — меланхолично ответствовала я. — Зато есть слух.

Слуха тоже не было, но, право, какая это мелочь по сравнению с упорством и искренней любовью к своему делу.

Мне снова пришлось регулярно ездить в театр, теперь — чтобы учиться петь. Но Его Величество Случай вмешался второй раз. Я заболела... И потеряла голос. Мама торжествовала и бесилась одновременно. Лечащий врач всплескивал руками. Я думала, что умру. С детской запальчивостью подносила к венам нож — кухонный, с зазубренным лезвием, — и плакала, понимая, что никогда не смогу покончить с со своей никчемной жизнью. А потом как-то сумела подняться и перешагнуть через себя прошлую: занялась самообразованием и начала учить английский. Немецкий. Испанский. Потом в жизни как-то образовалась художественная школа, которая, подобно гигантской губке, впитала все свободное время. Я вдруг оказалась смертельно занята — а когда у тебя полно дел, некогда грустить о потерянном и минувшем. Наверно, у всех детские мечты забываются именно так — в мирской суете, бесконечных метаниях между школой искусств, обычной школой, первой работой и домом.

Я выбралась на улицу, ощутив на губах влажное дыханье февраля. Очередная оттепель: белый снег, черные лужи... Каблуки скрипнули по льду, я не удержала равновесие, запутавшись в ногах, и очень удачно уселась в серый опадающий сугроб. И продолжила сидеть, удивленно смотря в небо. Боже! В нем были звезды! Я увидела звезды впервые за два... три... Сколько лет я не смотрела на небо? Они ведь совершенно точно были там, белые, четкие, сияющие, словно бриллианты. А у меня все не находилось времени задрать голову и посмотреть на них...

Мимо, шлепая по каше из талой воды и снега, прошагали мама с ребенком, закутанным настолько, что со стороны казалось, будто та ведет на прогулку сверток одежды. Женщина неодобрительно посмотрела на меня и буркнула про "всякую пьянь". И тут во мне словно что-то переломилось. Я запрокинула голову и захохотала. И долго еще, не меньше семи минут смеялась, глядя в звездное — черное в горошек — небо, сидя в мокром снегу и прижимая к себе бумажный пакет с нелепо торчащей кружкой. Театр абсурда!..

Но как же мне было смешно.

Смешна была я — в первую очередь, и весь мир во вторую. Я — бегала. Мир — катился. Ах да, был еще мой шеф, тот — сидел. У шефа были очки. Очки лежали.

Вот забавно, не правда ли?..

Нужно было все это прекратить. Остановиться самой. Остановить мир, вращающийся на самом краю письменного стола. Заставить горделиво восседающего начальника бегать. И разбить наконец очки, сбросить их на пол, швырнуть в стену — чтобы они посыпались на серый ламинат звонки ливнем. Как показывает производственная практика, из этих четырех пунктов наиболее легко выполним первый.

Я выбралась из сугроба, отряхнулась и фыркнув в последний раз, побрела по дороге. Куда-нибудь. Домой идти не хотелось. Все это время квартира была для меня неким буфером между двумя заходами на работу; там можно было спать, готовить (но куда чаще — просто разогревать в микроволновке) ужин и доделывать все "на завтра". Именно поэтому комнаты были обставлены аскетично. Квартира располагалась на верхнем этаже, сразу под крышей, раньше там находилась студия какого-то малоизвестного, но безусловно талантливого художника. Талант его выражался не столько в полотнах, сколько в том, что он рисовал их не для получения заработка, а по зову сердца. Именно поэтому (а может, еще и потому, что любил выпить и посещать шикарные вечеринки в самых дорогих клубах) скоро представитель богемы разорился и продал огромные помещения под квартиры. И вот теперь я изредка появлялась в его разоренной студии, чтобы пожарить себе яичницу и почитать еженедельник, устроившись в кресле под светло-лимонным пледом.

"Наверно, я и моя квартира друг другу не подходим, — философски подумала я, выходя на проспект и минуя магазин сантехники. — Надо будет уделять ей больше времени в будущем... Теперь я в бессрочном отпуске, так что найду время... ну, хотя бы устроить генеральную уборку".

Проспект бурлил. На дороге выстроилась обыкновенная вечерняя пробка; среди грязной снежной массы, поглотившей асфальт, гудели кокетливые иномарки с блестящими, как только что после чистки, боками и заляпанные серым, почти однотонные маршрутки. Людской поток размеренно двигался по выскобленной дворниками брусчатке, затекая в магазинчики и торговые центры. Идущие мне навстречу либо сияли ослепительными улыбками — счастливые подростки, наконец вырвавшиеся из "альма матер" в большой мир, влюбленные пары, шагающие в обнимку и постоянно задевающие прохожих локтями, богатые дамочки, вышедшие на охоту за эксклюзивной покупкой с большим мужниным кошельком, — или, наоборот, спешили вперед, смотря лишь себе под ноги и лишь изредка награждая тех, с кем имели несчастье столкнуться, злобными усталыми взглядами. И шел снег — мелкий, мокрый, похожий на ледяной дождь. Из-за повышенной влажности ветер казался обжигающе холодным, руки замерзали даже в перчатках. Когда пальцы уже не ощущались, решила зайти в первый попавшийся торговый центр, чтобы "разморозиться", и вновь поразилась — как же давно я не гуляла по магазинам просто так, для того, чтобы погреться, посмотреть на красивые и, в сущности, ненужные вещи, вдохнуть аромат свежевыжатого апельсинового сока, доносящийся из крохотного киоска на первом этаже, сплетающийся с запахом ароматизированного кофе из кофейни с третьего. Сколько же времени я жила словно робот, бегала из точки А в точку Б, не останавливаясь, чтобы обратить на те самые яркие, приятные мелочи, из которых состоят жизнь! И вот теперь снова училась быть собой, получать удовольствия от блуждания из отдела в отдел, разглядывая ворохи одежды всевозможных цветов и фасонов, кальяны и деревянные маски божков, фарфоровых кукол и нефритовые ожерелья, ободки для волос и элитный чай в блестящих стилизованных коробочках... По-настоящему заинтересовал меня отдел книг. Я не меньше миллиона лет назад читала что-то, отличающееся от отчетов или самоучителей по пользованию компьютерными программами. Следующие полчаса ушли на разглядывание и перелистывание разнообразных книг, начиная от кулинарных энциклопедий и огромных альбомов для стилистов, напечатанных на мелованной бумаге непревзойденного качества, заканчивая пухленькими томиками современных российских и зарубежных фантастов и сборниками пошлых частушек. В сущности, я не искала ничего конкретного, но была уверена, что найду что-то "свое" — и не выйду из этого волшебного отдела без покупки. "Свое" обнаружилось случайно. Я подняла взгляд и заметила на стеллаже небольшую книгу в сиреневой обложке с медным тиснением. Фантастический (я поставила вердикт "мистический") роман о вампирах и ведьмах, мрачном средневековье и современной жизни, прекрасных аристократах в блузах с воротниками жабо и очаровательных дамах в платьях на кринолинах. Скользнув глазами по тексту, я почувствовала, как меня захватывает и втягивает в себя невероятный мир интриг, кокетства, тайн и вечной любви... И вынырнуть из круговерти сюжетных хитросплетений я смогла лишь у кассы, со счастливой улыбкой захлопнув книгу и протянув ее кассиру, чтобы та пробила чек.

Лифт с утомленной пожилой парой, лестница на первый этаж, стеклянный стеллаж с искрящейся бижутерией, салон сотовой связи, двойные двери, за которыми синева зимнего вечера — и я уже иду, нет, бегу по неприятно-сырой, недружелюбной улице к остановке. За спиной громыхал уезжающий трамвай, протестующе шелестели шины у буксующих по тающему льду автомобилей. На остановке я остановилась под фонарем — небольшой искусственной луной, — улыбнулась огромным буквам из неоновых трубок, украшающим фасад торгового центра, и почувствовала себя самой счастливой на свете. Потому что я свободна. Потому что завтра можно спать хоть до вечера, и никто не устроит за это выговор. Потому что на запястье у меня висит пакет с интересным романом...

Я влезла в маршрутку, устроившись на переднем сидении. Там куда удобней, чем в большом салоне: никто не ходит рядом, не толкается, не шумит и не передает деньги... Достала книгу из пакета. Конечно, темновато, чтобы читать, но это ничего. В голову сразу полезли воспоминания о студенческой юности, когда готовилась к семинарам, наспех вычитывая важные положения в трамвае, в утренней давке.

Было тепло. По страницам скользили кометы желтого фонарного света. Я потерла глаза — веки отяжелели и опускались сами собой. Тихо напевало радио — слов не разобрать, но мотив такой знакомый... Я где-то его точно слышала... Эти невероятные переливы мелодии, зависающие в воздухе и продолжающие звенеть где-то внутри головы, подобно серебристому звону хрустальных колокольчиков... Вот только вспомнить бы слова песни... Я же их знаю... Я слышала, слышала когда-то очень давно...

Было очень душно. И тесно. Дышать нечем совсем. Когда я пыталась вздохнуть, грудная клетка упиралась во что-то твердое. Воздух, который удавалось втянуть в себя, казался густым из-за пыли; та набивалась в нос и рот.

Я закашлялась и открыла глаза. Было настолько темно, что в какую-то минуту я решила, что и вовсе не открывала их — или попросту ослепла. Но нет. Когда глаза немного привыкли, мне удалось разглядеть перед собой кирпичную стену. Чуть повернув голову, я удостоверилась, что такая же стена и позади меня.

Так-так, что-то тут не ладно. Пять минут — или целую вечность — назад я ехала домой в маршрутке, читая книгу, потом заиграла эта странная мелодия, такая знакомая, что я запросто смогла бы напеть ее по памяти, а вот теперь я тут, запаянная в стену... Меня захлестнула паника. Неужели мне так и суждено умереть внутри кирпичного гроба?.. Нет, должно быть, это просто дикий сон...

Я вздохнула настолько глубоко, насколько позволяло узкое пространство, пошевелила руками. К счастью, они были не опущены по швам, а сложены на груди, как у покойницы. Кто бы ни был тот, кто меня тут заточил, он был не слишком здравомыслящим. Я чуть приподняла руки, выставила их вперед, как щит, и надавила на стену. Кирпичи были крепкими, но вот связующий раствор между ними, кажется, ссохся и держал конструкцию не очень хорошо. Я чуть накренилась вперед, встав на цыпочки и со всей силы давя на кирпичную кладку. На пол с шелестом падали мелкие камешки и крошка, потом что-то скрипнуло и кусок стены провалился вперед. Небольшое окошко на уровне груди, размером в три-четыре кирпичика, придало надежды. Так и знала, что все сделано на скорую руку... К тому же, если это на самом деле не более чем сон, я могу вытворять в нем все, что захочу, и изменять реальность на свой вкус. Я уперлась локтями в кладку, надавила... И стена развалилась. Не целиком, конечно. В ней появилась дыра размером с половину моего туловища, через которую можно было вылезти. Я перегнулась через край и головой вперед выбралась из заточения — ноги все еще находились в узкой нише, достать их из которой не представлялось возможным каким-либо другим способом. В конечном счете, я попросту выпала из стены на засыпанный кирпичной крошкой и кусочками желтоватого вещества, используемого вместо бетона, пол. Больно ударилась коленями и ладонями — ссадины точно будут.