Горячая точка

Зло и Морак

Отношения двух взрослых парней. NC-17, насилие, обесценная лексика.

Горячая точка

Я знаю, ты взволнован

ты так боишься чьих-то слез

Но я — всего лишь клоун,

не принимай меня всерьез

Здесь неуместна жалость,

за что, скажи, меня жалеть?

у меня нет шансов,

но я могу тебя развлечь...

Flёur

1.

Поезд приходит ровно в шестнадцать тридцать по местному времени.

Я стою на перроне среди встречающих, курю, пускаю дым в небо, уже перепаханное для осенних ливней.

Постоянно смотрю на часы. Минутная стрелка ползёт, как улитка по склону. Я стараюсь подогнать её взглядом, но я пока не научился управлять временем.

Никогда не любил ждать. Помню, как ребёнком сидел в опустевшем коридоре детского сада и ожидал мать, которая, как всегда, задерживалась на дежурстве. Уже тогда я знал, что минутная стрелка повелевает всем на свете. Король Минутная Стрелка. Заворожённо я смотрел на тени, что нервно метались по стенам, и думал: "а если?.."

А если она шла ко мне, и её сбила машина? — думал я, нервно ёрзая на стуле.

А если она шла ко мне, и на неё напал грабитель? — думал я, начиная кукситься.

А если она шла ко мне, и... — невротическая фантазия моя была безгранична. — И тогда я останусь совсем один, буду сидеть в этом коридоре, пока меня не выгонят на улицу, а я даже не знаю, куда мне идти, потому что я ещё совсем ребёнок.

Да, я всегда был эгоистом. Но однажды перестал им быть. Любая наша защита от людей, любое оружие, используемое в целях покорения мира, в один момент может превратиться в прах. И ты ничего с этим не поделаешь.

Но вот застарелое "а если" остаётся.

А если авария? А если террористы? А если лишили увольнительной?

А если моё ожидание снова будет напрасным?

Сигнальный гудок прибывающего поезда взрывает слух. Этот рёв заставляет покориться даже его величество Минутную Стрелку.

Без опозданий. В шестнадцать тридцать местного времени. Он приехал ко мне.

Ветер, принесённый поездом, вздыбливает мои волосы — они хлещут мне по глазам, на мгновение закрывая обзор. С досадой вспоминаю, что забыл привести свою гриву в более респектабельный вид. Да ну и хрен с ним.

Гашу сигарету, затаптываю бычок. Глубоко вздыхаю, чтобы хоть немного снять напряжение от ожидания, и сдержать себя при встрече.

Он резко выделятся на фоне толпы прибывших. Двухметровый спецназовец в камуфляжной форме. Коротко стриженные, выцветшие на солнце волосы, сильно контрастирующие с загоревшим, обветренным лицом.

"Да, знаешь, иногда тут бывает очень жарко".

Его колючий взгляд, похожий на прицел снайперской винтовки, сразу отыскивает меня среди толпы.

Я думаю, что мы похожи на два ярких, но чужеродных пятна среди всех этих людей.

Здоровенный солдат в камуфляже. И высокий длинноволосый парень в светлых джинсах и белой футболке с надписью "Превед!".

Пока я застыл столбом, в последнюю минуту раздумывая, что ему сказать, он уже оказывается рядом.

— Чё вырядился как голубой?

И это вместо "здравствуй, друг, ты тут ещё жив без меня? ничего, мы это исправим".

— Здорово, Ром. Как доехал?

Он сплёвывает себе под ноги.

— Нормально доехал. Здорово, ага. Ты-то как?

Ну спасибо, что вспомнил. Моя благодарность не знает границ.

— В ажуре, как всегда.

Мы хочется к нему прикоснуться, так, что в глазах темнеет, но он даже не подаёт мне ладонь для рукопожатия. Только тыкает стальным кулачищем в плечо.

— Ладно, потопали, а то стоим тут, как три тополя на Плющихе.

Он идёт, опережая меня на пару шагов. На плече рюкзак в какой-то копоти, огромная ладонь сжимает хлипкую ручку ободранного чемоданчика.

— А третий кто?

Ромка оборачивается. С таким каменным лицом только в инквизиторы записываться, в отдел дознания.

— Хрен в пальто.

Кстати, о хрене. Надо бы сосредоточиться на чём-нибудь постороннем, нам ещё до дому добираться чёрт знает сколько, а с таким стояком, как у меня, это будет сделать довольно затруднительно.

— Как там твои вахабиты? — спрашиваю осторожно.

— Горят в аду, надеюсь, — отзывается он. — Только они не вахабиты.

Он резко замолкает, я чувствую, что продолжать не стоит, иначе опять расшевелю осиное гнездо. Боюсь, Ромка тогда заткнётся надолго, а он и так не слишком разговорчивый тип.

— Ты сейчас куда?

— К тебе. Помыться. Горячая вода есть? — он снова смотрит на меня, на этот раз его взгляд теплеет. — Я, бля, неделю нормально не мылся. Хочу к матери в нормальном виде явиться.

Я киваю. Благослови Господь всех, кто в ответе за горячую воду.

Только сейчас улавливаю амбре, которое исходит от Ромки. Надо же, оказывается, меня даже эта вонь способна завести. От такой же вони другого человека меня бы просто стошнило.

У тебя просто крыша едет, Влад.

Да и чёрт с ней, с крышей. Пусть хоть совсем сорвётся. Невелика потеря.

Всё, что было до Ромки, кажется мне теперь каким-то пустым и бессмысленным сном.

И когда он уйдёт, я опять засну. Это только в книгах люди умирают от тоски. В реальной жизни от тоски впадают в растительное существование.

— Эй, а как там твоя... Валя? Аля?

Я смотрю на пятно пота, растекшееся на его спине, похожее на пятно Роршаха. Ой, доктор, какие у вас картинки интересные, но я хочу знать, что под пятном. Мне кажется, гораздо интереснее узнать, что там, под пятном, нежели ломать голову над случайной картинкой.

— Аля.

— Точно, Аля. Как у вас с ней?

— Уже никак.

Мы забираемся в автобус, и толпа невольно притискивает нас друг к другу, я ощущаю, как Роман вздрагивает. Его губы на миг, который я едва успеваю уловить, перестают быть вытесанными из камня, расслабляются, показывая мне полоску ровных белых зубов, затем вновь каменеют.

Он резко высвобождается из нашего случайного плена, но мы все равно стоим, прислонившись плечами. Его плечо такое же каменное — всё равно что прижаться к гранитной статуе.

— Что, совсем никак? — он продолжает гнуть свою линию. — Славная ведь девчонка.

Она и правда славная. Я чувствую вину перед ней, потому что она как раз меня ни в чём не обвиняла.

— Я не хочу быть третьей лишней, Влад, — сказала тогда Аля.

— Ты не третья, — ответил я тогда. — Просто это совсем другое.

— Другое? Как понять — другое?

— Я не знаю, — признался я. — Просто другое. Ты мне очень нравишься, ты дорога мне, но я также не хочу обманывать тебя. Потому что... потому что... ты не сможешь заменить мне... — трудно подбирать слова тому, что сжигает тебя изнутри.

— Другое? Вернее, другого? — докончила она.

— Да.

— Ну и чем же этот другой отличается от других?

— Он колдун. Ведьмак.

Она рассмеялась.

— Это уже слишком.

Да, это слишком. Не следовало мне этого говорить. Потому что даже я сам до конца не понимаю. Не понимаю, почему Роман так обожает эти сказки про Ведьмака и всюду с собой таскает книги, обложки которых давно превратились в лохмотья.

— А мы похожи, — как-то сказал он мне. — Он борется с нечистью, и я борюсь с нечистью.

Автобус встряхивает на повороте, и я снова прижимаюсь к бедру Ромки своими бёдрами.

Чёрт! Только снял напряжение.

— Какого на ногах не держишься? — меланхолично вопрошает Роман. — Или с утра выпил — весь день свободен?

— По утрам не квашу.

— А, ну да, ты же у нас богема, квасишь только ночами.

Он усмехается уголками губ, смотрит на проплывающие мимо пыльные дома и ещё зелёную листву, сквозняк из приоткрытого окна шевелит его короткие, почти белые волосы.

— Аля, конечно, славная, — меняю тему богемы обратно на Алю. — Но я не хочу парить ей мозги.

— Парить мозги, — передразнивает он. — Парь ей что-нибудь другое.

— И что-нибудь другое не хочу.

— Придурок, — говорит он тихо и как-то растерянно.

Я уже научился отличать нюансы в его голосе, в его речи, обычно грубой и примитивно насмешливой, в стиле "лучшая защита — нападение". Я, можно сказать, живу теперь этими нюансами и полутонами.

Вываливаемся из автобуса. Движемся в молчании к дому. Совсем похолодало, и студёный ветер забирается под футболку, пытаясь остудить жар моего тела.

Возле двери руки у меня неожиданно задрожали, и я не сразу смог попасть ключом в замочную скважину.

— А говоришь, что не пил, — жизнерадостно ржёт Роман.

Да, я пьян. Но, как ты понимаешь, не от водки. И ни от ночных бдений наедине с бутылкой мартини, в ожидании, когда ты придёшь в Интернет, и от тебя будут лишь бледные, бесплотные тени на экране. И когда бросишь мне в аську три скупых слова "я в порядке". И когда будешь односложно отвечать на тысячу моих вопросов. И когда в конце скажешь "ну ладно, иди подрочи и спать". И эти дебильные гогочущие смайлики, страдающие болезнью Паркинсона.

Як дети.

Он сбрасывает рюкзак на пол, рядом ставит чемоданчик.

Оглядывает мой коридор, заглядывает в комнату.

— Да, чувак, баба тебе не помешает. Засрался по уши.

И вот откуда у него эта педантичная чистоплотность, просто до мании? А я ведь вчера целый день прибирался, зная, что он приедет. Но он всё равно остался недоволен.

— Но простыни у меня чистые, — замечаю я.

— Шёлковые? — он снова заливисто ржёт. — У такого эстета, как ты, простыни должны быть шёлковыми. Даже если вокруг голимый срач.

— Обычные простыни, — говорю, не отрывая от него взгляда. — В цветочек.

— Согласен, на шёлковых ебаться неудобно, скользко.

— Ты пробовал?

— Где я только не пробовал, — отрешённо говорит он, почёсывая у себя между ног. — Слушай, я пошёл мыться, а то уже невмоготу.

— Валяй. Я сейчас сделаю что-нибудь пожрать.

— Это тема, — кивает он.

В ванной шумно льётся вода. Я слышу, как Ромка фыркает и отплёвывается. Я готовлю нам бутерброды. Я жарю яичницу с ветчиной. Я достаю вино и самые красивые бокалы. Не думаю, что разговор о простынях настроил его на нужный лад. Сейчас мы пожрём, выпьем, может быть, поцелуемся, когда Роман дойдёт до нужной кондиции. А потом он мне скажет: "Я не пидор, слышишь? Даже если у меня на тебя встаёт. А ты пидор. Так что отвали от меня, пидор".

И уйдёт к своей матери, забрав вещи.

А я снова буду биться головой об стены. И думать, не вынести ли мне мозги из ружбайки, подаренной как-то Романом. Глупые мозги, которые не могут понять, почему Ведьмак не хочет поддаться своим чувствам. Почему он не хочет сделать счастливым того, кого околдовал однажды и сам попал в свои же сети?

В такие моменты я действительно чувствую себя пидором, распустившим нюни, как баба.

Я режу колбасу. Я раскладываю её геометрически правильным узором на тарелке. Я режу помидоры, режу огурцы, лук, сваливаю в миску, добавляю подсолнечного масла, солю и перчу...

— Влад!

Перчу и солю.

— Влад, твою мать! Оглох, что ли?!

Вздрагиваю и буквально подлетаю к дверям ванной.

— Что?

— Полотенце дай. Мне что, ёршиком для чистки унитаза вытираться?

— Сейчас.

Вытаскиваю из шкафа первое попавшееся полотенце, какого-то подозрительно розового, кислотного цвета. Наверное, Аля забыла забрать.

— Открой.

— Да открыто, бля. Чё мне от тебя закрываться?

Открываю дверь, да так и застываю на пороге. Роман в упор смотрит на меня. Капли воды медленно ползут по его загорелому телу, и я не могу оторвать глаз от их гипнотического движения, от изгибов струй по коже, от вспухших вен и жил, от широкой груди с заострившимися коричневыми сосками, от живота, похожего на монолитную плиту, от глубокого пупка... А ещё у него неслабо так стоит. У внушительного тела и член внушает... особое доверие.

"А если я тебя изнасилую, Ведьмак?".

"Будешь всю жизнь на лекарства работать, поверь мне на слово".

— Чё вылупился на меня, грязный педик? Давай сюда.

Отдаю ему полотенце.

Он выхватывает его так, будто я преступник, который сдаёт ему оружие. Роман поднимает руки, вытирает волосы. Мускулы лениво перекатываются под кожей.

Прощай, мой крышак. И снова здравствуй, стояк.

Я смотрю. Я фотографирую, запечатлеваю каждую мелочь. Когда я умру, не надо крутить передо мной всю мою жизнь, в ней не было ничего такого, чтобы забрать в могилу. Но это фото я, пожалуй, заберу.

Роман вновь оборачивается ко мне. Я впервые не могу понять, что написано на его лице. Потому что это дикий коктейль из таких эмоций, которые мне недоступны.

— Слышь, педик, не поворачивайся ко мне спиной, — говорит он. — А то...

— А то что?

— А то я выебу тебя как плечевую шлюху.

Хмыкаю. И поворачиваюсь к нему спиной.

Знаю я тебя, Ведьмак. Ты скорее выебешь себе мозг, чем нарушишь свои принципы.

Опустив плечи, я иду в спальню, прибрать разбросанные вещи, которые не успел сегодня затолкать в шкаф. Иначе он опять будет ругаться.

Не успеваю я сделать и нескольких шагов, как мою шею будто захватывают железным обручем. Дыхание перехватывает, в глазах рассыпаются цветные искры. Губы Романа приближаются к моему уху, рукой он удерживает мою руку. Другой рукой я вцепляюсь в его локоть. Он действительно очень силён. Вряд ли бы я смог его изнасиловать, при всём желании.

— Ненавижу тебя, — говорит Ведьмак. Я чувствую, как он дрожит.— Я думаю о тебе, когда сижу в засаде и понимаю вдруг, что жду тебя. Я думаю о тебе, когда смотрю в прицел винтовки и вижу там тебя. Я думаю о тебе, когда трахаю местных блядей. Я думаю о тебе, когда дрочу. Я думаю, и никак не могу перестать думать о тебе. Ты что делаешь со мной, сука, а?

— Ты сам виноват... — хриплю я. — Отпусти, урод.

Он ослабляет хватку. Вода с его непросушенных волос капает мне на щёку. Его губы так близко ко мне. Его влажная ладонь на моей коже, его пальцы стискивают меня до синяков. Я чувствую, как его член упирается в меня.

— Виноват?

— Ты сам себя заведьмачил, Ведьмак.

Он отпускает меня. Я хочу повернуться к нему, но он вдруг резким тычком в спину подталкивает меня к кровати. Я снова чувствую себя преступником, которого подобным образом швыряют к стене.

"Вам зачитали ваши права?".

Роман кладёт ладони мне на плечи. Нажимает с силой, заставляя меня опуститься на колени. Согнувшись, я ложусь грудью на кровать. Ведьмак торопливо расстёгивает мне джинсы, сдёргивает их до колен. Его ладонь требовательно сжимает мой член. Чёрт. Мне кажется, я сейчас кончу, а я не хочу кончать прямо сейчас. Так что всю свою страсть я вкладываю в стон.

Он входит в меня грубо, даже не позаботившись о дополнительной смазке. Острая боль несколько остужает мой пыл.

Его ладони настойчиво забираются мне под футболку. На хрен футболку, стаскиваю её.

Превед!

Ведьмак движется во мне, зарываясь лицом в мои волосы, не сдерживая стонов. Я тоже стону. От боли и от того, что мы вместе.

Его ладонь вновь на моём члене. Его член во мне. Это похоже на слаженный механизм, который работает в едином ритме.

— Сука, сука, сука... — выдыхает он с каждым толчком.