АНИ СЕТОН
ДРАГОНВИК
(роман)
Перевод с английского Ю.Р. Беловой
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
В следующие недели Миранде было до того плохо, что у нее не оставалось сил на какие-либо переживания. Она страшилась возвращения в Драгонвик, но когда пароход "Экспресс" направился к причалу, и она увидела на фоне синего неба знакомый башенный силуэт, дом показался ей всего лишь местом, где есть удобная кровать в затемненной комнате и где можно лечь и тем самым избавиться от нового приступа дурноты.
Николас подхватил ее на руки и понес в Драгонвик.
— Нет, пожалуйста, — слабо воскликнула она. — Я могу идти. Это унизительно.
Все эти протесты были вызваны присутствием слуг, которые выстроились для встречи хозяев по обе стороны большого холла.
— Именно так муж должен вносить жену в ее новый дом, — весело воскликнул Николас. — Не капризничайте, моя дорогая.
* * *
Тошнота прошла. К Миранде наконец-то пришло пусть и слабое, но успокоение. Она открыла глаза и посмотрела на встревоженное лицо Николаса. Потом оглядела комнату. Она увидела перед собой три больших окна, а затем справа еще два, глядевшие на север.
Комната Джоанны, вспомнила она, и дрожь, не имеющая физического происхождения, пробежала по ее телу. "Я не должна пугаться", — приказала она себе и, слегка приподняв голову, заставила себя еще раз осмотреть комнату, после чего с благодарностью и облегчением поняла, что все здесь было полностью переделано. Зеленый атлас сменил красные портьеры, а пол был покрыт желтовато-коричневым ковром. Исчезло неопрятное нагромождение мебели, которым окружала себя Джоанна. Теперь в комнате находилось лишь немного мебели из красного дерева и пара небольших кресел. Комната вновь обрела нормальные пропорции.
Изменилось все за одним существенным исключением. Несмотря на невероятную усталость, взгляд Миранды блуждал по комнате, и ее глаза неожиданно наткнулись на один предмет. Молодая женщина немедленно напряглась, хотя и не сразу поняла, в чем тут дело, потому что старый парчовый балдахин был заменен зеленым атласом, подходящим к драпировкам. Однако нельзя было спутать фамильный герб на высокой спинке кровати и четыре резных столба. Миранда резко отвернулась и закрыла глаза.
— Тебе опять плохо? — встревоженно спросил Николас.
— Нет. Не в этом дело. Я не хочу спать на этой кровати.
Он ответил ей с неожиданным терпением. Это была родовая кровать Ван Ринов, на протяжении многих поколений все его предки рождались и умирали именно здесь. Именно здесь всегда спали лорд и леди Ван Рин. И именно здесь должен родиться его сын. Во всем остальном он с радостью уступит ей, но только не в этом.
"Пусть так", — устало решила Миранда. — "В конце концов, какая разница..."
Вскоре она сроднилась с этой большой кроватью, потому что та оказалась на редкость удобной. Ее больше не будет преследовать кошмар той жуткой ночи, когда по обеим сторонам кровати стояли длинные свечи, а на самой кровати лежало неподвижное тело женщины с тихой улыбкой на восковом лице. Она не должна оглядываться назад — никогда.
Теперь она была хозяйкой Драгонвика — миссис Ван Рин. Прошлое ушло безвозвратно. Она не должна терзаться виной или страхом, или даже сожалением. Она должна помочь Николасу в искоренении всего, что могло бы напоминать им о ее недавнем пребывании в Драгонвике.
Тем не менее, от прошлого осталось еще одно наследие, которое она не могла спокойно отбросить. Это была Кэтрин.
Пришло время, когда ребенок должен был вернуться к отцу. Через два дня она сказала об этом Николасу.
— Если ты хочешь, чтобы Кэтрин навестила нас, я не возражаю, — ответил он. — Но, честно говоря, я не вижу в этом необходимости. За ней присматривает тетя, которой я очень щедро плачу. Полагаю, Кэтрин хорошо в обществе маленьких кузенов и кузин.
Это было разумно, но Миранда уловила за его сдержанными словами отвращение к самой идее возвращения дочери домой, что доказывало его полное к ней равнодушие.
— Но она твоя дочь, Николас. Разве ты не скучаешь по ней и не хочешь ее видеть? — с неожиданной горячностью воскликнула Миранда.
Несколько минут он молчал.
— Сомневаюсь, что она захочет сюда приехать, дорогая. Сейчас она под другим влиянием.
Она не сразу поняла его.
— Ты хочешь сказать, Кэтрин не захочет видеть меня?
Он пожал плечами, вспомнив о гневных письмах, которые получил от родственников Джоанны, после того как известие о его новом браке достигло Олбани.
— Полагаю, что хотя ребенок и может быть предубежден, все же ей хорошо у своих родственников. Как-нибудь я навещу ее.
Миранда молчала. С ее стороны глупо было не замечать, что, будучи совершенно заброшенной после смерти матери, Кэтрин должна была страдать, и что вряд ли она сможет признать Миранду своей второй матерью.
Не только Ван Таппены не одобрили новый брак Николаса. Все благородные семейства, живущие на реке Гудзон, пришли в ужас. Эта тема занимала многие чайные вечера в гостиных Клаверака, Киндерхука и Гринбуша.
— Маленькая самонадеянная выскочка! — негодовали они. — Ни происхождения, ни манер, ничего, кроме молодости и смазливого личика! Почему мужчины столь глупы?!
Некоторые, вроде миссис Генри Ван Рансселир, разочарованные крушением всех надежд породниться с Ван Рином благодаря одной из своих дочерей, были из числа особо недовольных.
— Между этими двумя что-то было... даже при жизни бедняжки Джоанны. Я видела это собственными глазами, — говорили они. — Все это отвратительно. Ничто не заставит меня пригласить их в гости.
И действительно их никто не приглашал.
Николас был оскорблен этим фактом, но скрыл его от Миранды, оберегая ее от треволнений. Он окружил ее удивительной заботой. Постоянно заказывал те блюда, которые не могли причинить вред ее нежному желудку. Заставлял ложиться спать в девять вечера и брал на короткие прогулки, с которых они всегда возвращались до того, как она могла бы устать.
Все это радовало и подбадривало ее. Ван Рины воплощали собой образец супружеского счастья. Жизнь остановилась, растворившись в приятном однообразии. В отношениях супругов отсутствовала всякая дисгармония, а прошлое и будущее исчезло в туманной дали.
Миранда была отгорожена от внешнего мира каменной стеной Драгонвика. Она смутно слышала, что исход войны с Мексикой представлялся обнадеживающим. В сентябре была достигнута победа при Монтеррее, и она подумала о Джеффе. Но победа не подразумевает какой-либо опасность, которая может случиться после нее, и поэтому воспоминание о Джеффе, так же как и все остальные мысли, даже разочарование от того, что мать не сможет ее навестить, вскоре исчезли.
Николас изменил свое мнение о визите Абигайль. Если Миранда жаждет приезда матери, она может ее пригласить. Письмо сразу же было отправлено.
Осторожный спокойный ответ не содержал никаких намеков на то, что у его автора имеются какие-либо проблемы.
Уже несколько лет Абигайль страдала от систематических приступов ревматизма, которые она переносила со стоическим терпением. Как раз в этот момент у нее был очередной приступ. У Абигаль распухли пальцы ног и правое бедро, так что она испытывала постоянную боль. Она с трудом ходила вокруг дома, и, конечно же, не перенесла бы поездки в Драгонвик.
Но в своем письме она указала на другую причину отказа приехать:
"У Табиты подходит срок, и я должна заботиться о ней. У нее нет дома, полного слуг, которые ухаживали бы за ней, как за тобой. Возможно, я приеду перед родами, дорогое дитя, но не слишком изнеживайся. Будь благодарна Богу, что ты имеешь столь заботливого супруга".
Дело в том, что письма Миранды были полны восторгов заботой и нежностью Николаса.
Но в ноябре даже желание Николаса защитить жену от любых волнений, способных повредить ребенку, не устояло перед сокрушительным бедствием.
Когда это сообщение дошло до них, они по окончании ужина сидели в Красной комнате. У Миранды больше не было суеверного предубеждения против старой гостиной. Временами она даже удивлялась, как же она могла дойти до такой глупости, что вообразила невесть что.
Дверь резко распахнулась, и в комнату влетел Дирк Дюкман, бейлиф Николаса. Его круглое лицо блестело от пота, а домотканый костюм находился в полном беспорядке.
— Плохо дело, сэр. Совсем плохо, — выкрикнул он, безуспешно стараясь выровнять дыхание.
Миранда с недоумением переводила взгляд с одного на другого. Она увидела, как Николас, вздрогнув, быстро оборвал Дюкмана.
— Хватит! Нечего здесь попусту болтать.
Но бейлиф, не слушая его, провел по лицу мокрым платком.
— На выборах прошел Янг, сэр. Он их всех помилует... мерзавцев! Даже Боутона! Конституция штата будет изменена. Это конец, сэр. Конец поместья.
Миранда охнула, ее испуганные глаза обратились на Николаса, который застыл, словно был вырезан из того самого гранита, на котором возвышался Драгонвик. На прошлой неделе в день выборов он ездил в город Гудзон голосовать. Но он ничего не сказал ей о важности выборов. Он еще раньше предполагал, что губернатор Райт может перевыборы проиграть, а Джон Янг, страстный противник арендной системы, захватить власть.
— Что это значит, Николас? — прошептала Миранда. — Я не понимаю.
Так как он молчал, продолжая стоять неподвижно, а его сузившиеся глаза смотрели на них, ничего не видя перед собой, Миранда повернулась к бейлифу, неловко шаркающему ногой и бросающему нервные взгляды на Николаса, перед которым он всегда робел.
— Это значит, мэм, что поместье нельзя будет сохранить. Фермы отойдут к любому, кто захочет их выкупить. Противники поместья выиграли.
— Нет, — спокойно ответил Николас.
Это спокойное утверждение напугало бейлифа гораздо больше, чем если бы Николас кричал и проклинал весь мир. Он облизнул пересохшие губы.
— Тут ничего не поделаешь, сэр. Таким будет закон. Ван Рансселиры уже сдались. Говорят, патрун даже сказал, что все не так уж и плохо.
— Может, так и есть, Николас, — робко произнесла Миранда, надеясь изгнать с его лица застывшее выражение. — Если вы откажетесь продавать, это приведет к еще большим неприятностям. Да и, в конце-то концов, какая разница? У нас по-прежнему будет вся земля вокруг дома.
Он резко повернулся к ней, вспыхнув от ярости.
— Вы маленькая дурочка... Неужели вы думаете, что если этот болтливый идиот в Олбани отдаст приказ, я ему подчинюсь?..
Его взгляд упал на белую кружевную шаль, скрывавшую ее несколько расплывшуюся фигуру.
— Простите меня, дорогая моя, — произнес он уже будничным тоном. — Я совсем забылся. — Дирк, — он повернулся к таращившему на него глаза бейлифу, — вы можете идти.
Бейлиф вышел, что-то бормоча. Если патрун желает сражаться с законом и со всей страной, это его личное дело. Он достаточно упрям, чтобы попытаться это сделать. Но я не хочу в этом участвовать, рассуждал Дирк. Я в своей жизни испытал достаточно острых ощущений. Отправлюсь-ка я на Запад. Для разнообразия стану сам себе господином.
Миранда с легкостью простила Николасу его гнев. Она знала, что система помещичьего землевладения означала для него гораздо больше, чем для всех остальных, и что для него всякое ограничение власти было немыслимо — просто немыслимо, и он отказывался даже признать такую возможность. Отчасти она понимала, что поместье было для него символом. Оно было его королевством, его наследием.
Будь он королем Неаполя или Пруссии, он и тогда вел бы себя точно так же.
Но они жили не в Европе, и Америка была не королевством, а республикой. Нравилось им это или нет, но над ними довлели законы демократии, которым они были вынуждены подчиняться. Поместья были пережитком прошлого, причем даже не американского прошлого. Они были бесплодным побегом средневековой Европы. Крепнущая республика обрубила его, как и все другие мертвые ветви.
Миранда не осознавала, до какой степени она обязана Джеффу своей готовностью быстро воспринять новую ситуацию. Когда он жил на их ферме, он часто говорил о вреде помещичьего землевладения, и она в упрямом неведении, смешанном с презрением, отказывалась принимать его правоту, но, тем не менее, слушать ей все равно приходилось.
В конце концов, размышляла она с извечной женской практичностью, ликвидация поместья никак не отразится на их финансовом состоянии. К тому же это превратит враждебно настроенных арендаторов в мирных соседей.
Если бы только Николас мог признать поражение! Она тоскливо смотрела на него, понимая, как тщетны ее надежды. Он никогда не смирится с ущемлением своих прав ни в большом, ни в малом. А если бы он и сделал это, то лишь в том случае, если бы у него появилась другая, еще более честолюбивая цель.
— Не знаю, Николас, что бы вы могли сделать, — спокойно произнесла она, — если закон принудит вас уступить фермерам.
— Я никогда им не уступлю, — ответил он с тем же спокойствием, — поместье должно перейти к моему сыну.
Он подошел к ней и, положив руку ей на плечо, заговорил:
— Миранда, неужели ты сомневаешься, что я могу справиться с любыми обстоятельствами? Разве ты была бы здесь, со мной, носила бы моего ребенка, если бы я не мог ничего сделать?
Она удивленно взглянула на мужа. Он сказал правду, и все же в его голосе ей почудился другой, более мрачный смысл. Казалось, она услышала из тумана предупреждающий о мелях голос колокола. Слабый зловещий далекий звон.
Ее глаза расширились.
— Почему ты так странно смотришь, Николас? — прошептала она.
Он убрал руку с ее плеча и ласково улыбнулся.
— Вам не о чем тревожиться, любовь моя. Дела поместья — это моя забота. И не думайте о них. А теперь идите спать, уже поздно.
Он наклонился и поцеловал ее в лоб.
Миранда молча повиновалась. Она прошла мимо мужа и поднялась по большой лестнице.
Как обычно в спальне уже ждала Пегги. За последние месяцы ее худое личико округлилось, и девушка стала хорошенькой словно эльф. Она была счастлива в Драгонвике, счастлива служить леди этого поместья. Остальные слуги любили Пегги, потому что ее бойкий ирландский язычок всегда был скор, но никогда не был зол. А то, что она немного прихрамывала, даже вызывало умиление. И потому они прощали ей тот ореол важности, который она присвоила себе благодаря положению личной горничной хозяйки, как прощали и ревнивый отказ позволить кому-либо прислуживать Миранде кроме нее самой.
— Сегодня вы поздно, мэм, — встревоженно заметила горничная, когда увидела, что хозяйка входит в комнату с опущенной головой. — Вы не слишком устали?
Миранда только слабо улыбнулась, но не ответила. Непонятный страх, охвативший ее, когда Николас взял ее за плечо, исчез, но оставил где-то на задворках сознания смутную тревогу.
Она устало упала в одно из роскошных кресел и закрыла глаза, пока Пегги расчесывала ее длинные распущенные волосы. Вскоре она почувствовала себя лучше. Дрова из кедра весело потрескивали в огне, распространяя слабый аромат. С тех пор, как Пегги научилась ее убирать, комната содержалась в идеальном порядке. Простыня на огромной кровати была аккуратно подогнута, а горячий кирпич, завернутый во фланель, согревал холодное, благоухающее лавандой полотно. Пегги не забывала ни о чем, и, заботясь о хозяйке, старалась изо всех сил.
— Теперь лучше? — нежно спросила Пегги, заправляя одеяло.
Миранда собиралась кивнуть, но вместо этого в удивлении вскрикнула. Ее руки прижались к животу.
— Пегги, — позвала она, — что это?
Маленькая горничная побледнела.
— Больно?
Миранда покачала головой.
— Нет. Странное трепыханье, словно внутри птица.
Пегги всплеснула руками.
— О, благодарение святым! А то я уже волновалась, мэм. Это вы почувствовали новую жизнь, дорогая леди. Ваш маленький шевелится внутри вас.
Миранда откинула одеяло и изумленно осмотрела себя.
— Раньше мне все казалось таким нереальным, — заявила она.
Все эти месяцы болезни и апатии малыш казался ей лишь умозрительной фантазией и ничем больше. Даже превращение ее старой комнаты в детскую не привело ее к осознанию того факта, что это именно она, Миранда, действительно ожидает ребенка.
Теперь она ощутила дрожь благоговейной радости, столь трогательное восхищение, что оно стерло последние следы беспокойства, вызванные поведение Николаса.
— А почему ты сказала, что тревожилась, Пегги? — сонно спросила Миранда. — Мне даже приятно это новое ощущение, здесь не о чем беспокоиться.
Горничная поколебалась, но теперь, когда все оказалось благополучно, ее откровение не могло причинить вреда.
— Вы поздновато почувствовали это, мэм, когда вы уже на седьмом месяце. Я наблюдала и ждала шесть недель.
Она не стала добавлять, что подкрепила свои незначительные познания в акушерстве заботливой консультацией с миссис Макнаб, экономкой.
Миранда, защищенная своим невежеством, безмятежно рассмеялась.
— Ну, возможно, он такой большой, что ему лень лишний раз двигаться.
Пегги тоже засмеялась. Но когда она задернула полог и поставила экран перед затухающим огнем, она обратилась к Святой Деве. "Святая Матерь Божья, сделай так, чтобы она была права, и бедный крошка не был слишком слаб, чтобы дать о себе знать!"
* * *
Дождливый ноябрь сменился холодным снежным декабрем. Николасу не пришлось оказывать открытое сопротивление попыткам уничтожить его имение, поскольку новые законы еще не были приняты, а новый губернатор еще не вступил в должность. Фактически, должно было пройти еще лет восемь, чтобы завершился последний процесс штата против землевладельцев за право собственности.
А тем временем арендаторы, выиграв сражение и уверенные в окончательной победе, почивали на лаврах.
Шестого декабря помещичий дом вновь открылся для праздника Святого Николая. В этот год никто из детей аристократических семейств с верховьев реки приглашен не был. Николас не желал рисковать возможностью получить отказ. Если бы не состояние Миранды, перед праздником он сосредоточил бы все свои силы на то, чтобы вновь покорить семьи, что дерзнули отвергнуть его. Он бы пригласил важных гостей из Нью-Йорка, прибег бы к помощи старого Мартина Ван Бурена, и дал бы такой великолепный бал, что все соседи были бы ошеломлены.
А так приходилось ждать до весны, когда Миранда разрешится от бремени, и у Драгонвика появится наследник.
