|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Свидерская Маргарита
'Княгиня Ольга' Книга I "Княжна" окончена
Альтернативная история
а. л.
ПРОЛОГ
В высоком тереме князя, что находился в древнем городе Искоростень, было шумно. Нискиня — правитель древлян по праву и желанию народа, бушевал и разносил все, что попадалось ему под руку. Он уже разбил кувшин — валялся кучкой в углу комнаты; под столом пол украшали осколки глиняных плошек вперемешку с кусками жареного мяса, которые жадно, но с оглядкой на хозяина и, поджав хвосты, заглатывали собаки.
Сам Нискиня, здоровый мужик в простой рубахе и портах, восседал на лавке за столом, тяжело дышал и попеременно то тряс кудлатой головой, то стучал огромным кулачищем по столу. Уцелевшая посуда жалобно дзвенькала, подпрыгивала и медленно-медленно продвигалась к краю в надежде спастись. Лицо князя от напряжения багровело, глаза, если б могли, как в сказке, кинули пару молний и испепелили нарушителя спокойствия, а пока Нискиня, лишь на манер взбесившегося быка, раздувал ноздри и скрипел зубами от собственного бессилия. Немощью и причиной гнева была женщина, которую ни ударить, ни убить, он не смел, не мог да, собственно, и не хотел. Вот и выплескивал злость в крике и воздушном помахивании кулаками.
— Вот же дура!.. Ты понимаешь, что натворила?! Нет! Не понимаешь! Я тебя с дочерью пригрел, принял, как положено... А ты мне та-а-кую свинью подложила! Нет, не мне, ты на корню сгубила дщерь!..
Распекаемая князем женщина безмолвно стояла перед ним в центре палаты. Темно-синее покрывало из шерстяной ткани полностью укутывало ее до пят. На опущенной голове вился тонкой змейкой золотой обод, что не давал ткани упасть и удерживал изящно и равномерно расположенные складки. От обода, прикрывая виски и уши, свисали три ряда золотых колец, украшенных крупным жемчугом и изумрудами. Женщина спокойно выдерживала крики и гнев князя и лишь беззвучно шевелила губами. Тонкие пальцы нервно перебирали жемчужные длинные бусы с брелоком — крупным золотым крестом.
— Все своему распятому молишься, дура?! Одну за другой глупости сотворяешь, да так споро, что лишь баба быстрее караваи в печь кидает!.. Помог тебе твой бог?
— Помог, Нискинюшка, помог, — женщина подняла голову и взглянула на князя ярко-синими глазами, — Он всем помогает. И мне помог: кров найти, защиту, — голос ее был тих, но постепенно потерял смиренные ноты и приобрел суровость, — Только ты не ори, как телок на заклании, забыл что ли, с кем разговор ведешь?! Я тебе не простая девка со двора, я род свой от самого Кия веду, и отец мой был Киеву князь!.. Нет у тебя права на меня голос повышать... Или забыл, что я — дщерь Аскольда Зверя?!
— У-у-у! — князь древлян потряс кулаком и резко опустил его на стол, — Жулье ты ро-о-оме-ейско-о-е! Э-э-эх! Так и норовишь обхитрить!
— Мне не ведомо, где уж ты жульничество узрел, Нискинюшка. Не лгала тебе, не обманывала. Богом клянусь! И ромейкой меня не обзывай, нет во мне той крови, не греши супротив правды-то, — встрепенулась на мгновение, но вновь сникла, опустила голову женщина. Глаза подернулись слезами, пара их пробежала и скатилась прозрачными горошинами на пол.
Было с чего горевать. Совсем юной отправил ее отец — киевский князь Аскольд Зверь в Константинополь, чтобы скрепить союз с Царьградом. Сам батюшка принял новую веру — христианство, да и дочь крестил, выбрав чудное ей имя Евпраксия. Как же завидовали бывшей Прекрасе подружки — новый, неведомый, богатый мир узрит! Муж — родственник императора, не так чтоб молодой, но и не старый, по рассказам настоящий воин... Дом с полами из мраморных плит и воздушными террасами в виноградных лозах, вид на залив, сады вокруг... Злато, богатства несметные... Чисто сказки нянек... Мечты девичьи оказались разрушены сразу по приезду. Обвенчали новоявленную Евпраксию и... забыли про нее, поселив в доме на берегу моря. Мужа своего она видела столько раз, что пальцев на одной руке больше будет: при венчании, при зачатии, при рождении никому не нужной дочери и ее крещении.
И это за пятнадцать лет!
Толи нелюбимая жена, толи заложница государственных интересов. Выходила из дому лишь на рынок да в церковь святой Богородицы во Влахерне. Но привыкла. Молитвой утешалась — неожиданно с радостью поняв и приняв в сердце новую христианскую веру, и радость испытывала при мысли, что никто уединение не нарушает, совсем как в монастырях, где любовь, мысли и душу отдают Богу.
Закончилось счастье внезапно: супруг появился в последний раз. Евпраксия и не поняла сначала, что за шум и суета поздним вечером в ее одиноком доме. Босая, в длинной рубашке, прижимая перепуганную дочь Елену, она рассматривала со страхом мужчину и с трудом узнавала в нем мужа, все такого же безразличного и чужого. Она даже имя его сразу и не вспомнила... да и не понадобилось — ей рта открыть не дозволили. Чужой человек, с таким же чужим голосом, говорил быстро и безразлично. Смысл сказанного до нее доходил с трудом: ее отец умер, в их браке нет необходимости, муж уже развелся с нею и... Она немедленно отплывает в Киев...
Ей нечего делать в империи...
Не знала Евпраксия, что отправляют ее домой как вещь, в качестве дара и залога мирных отношений с новым правителем Киева — Ольхом — обманом убившем Аскольда Зверя. И в его теперь воле казнить их с дочерью или рабынями сделать. В каюте, взяла в руки шкатулку резную, ножичком крышку поддела и достала свиток. Подержала в руках, помолилась, прося у Бога прощение за грех, опять положила документ на место. Долго смотрела на него, но не удержалась и распечатала сопроводительную грамотку, прочла и охнула, заплакала тонко, тихо, чтоб дочь не разбудить вестью о судьбе их горькой и безрадостной. Византийское решение свести их род под корень было правильным, пуще любого договора скрепляло теперешнюю дружбу двух государств, только не пожила она еще, да и дочь ничего не видела. Выдержит ли испытание, выпавшее на их долю? Неужто суждено им погибнуть? Присела на скамью, посмотрела жалостно на веревочку, что скрепляла бумагу и поняла — такая же и она, и судьба ее горькая — стала ненужной — отбросили в сторону, а потом метлой выметут и забудут...
Запомнила Евпраксия и князя Ольха — человека, который захватил власть в Киеве. Смиренно стояла перед ним, ждала: сейчас казнит или в темницу посадит. Рассмотрела она смятение на лице нового князя и поняла: воин он, потому ромейской хитрости не уловил...
— И зачем мне ты? В жены взять — стара, родишь — не родишь, а корми тебя до скончания... Замуж кто возьмет ее, друже? — и расхохотался громко и обидно для Евпраксии, что плеткой собаку стегнул. А она еще ниже голову опустила, беззвучно шепча молитву о спасении — все в руках Бога.
— Да возраст не помеха, вот раскутать бы ее, а то, как гусеницу в коконе не видать, что за баба — мож у нее три ноги! — весело отвечали приближенные воины и отвернулись — не интересна им чужачка-ромейка, своих забот хватает. Лишний рот ни к чему.
— Ступай, женщина! Не нужна ты никому...
Не веря в свое счастье, Евпраксия быстро покинула палаты, схватив за дверью ожидавшую дочь. Убыстрила шаг. Побежала, не веря в удачу... Бога благодарила, что морок наслал на князя: не понял тот подарка и хитрости ромейцев, упустил бесценных женщин.
Сбежав из палат киевских, заметалась под стенами — в какую сторону дальше бежать?!. Чужое все вокруг... И дома, и торжище, и стены высокие, что город детства окружают, вон, белеют свежей древесиной... Села у дороги и заплакала. Прав оказался князь киевский — никому не нужна, с голоду умрет, никто и не вспомнит, не пожалеет.
А в древлянскую землю пошла, чтоб не столбычить у ворот: вдруг передумает, опомнится князь или люди его, да погоню устроят. Некуда больше ей было идти, только к врагам и недовольным Киевом. Так и добралась Евпраксия ко двору Нискини в Искоростене.
А тот показался горемычной простаком, добрым и гостеприимным хозяином, долгие беседы вечерами водил, она и купилась. Возрадовалась, думала, Бог ее направил древлянам правду о христианстве принести, от язычества освободить. Видать возгордилась. Да не тут-то было.
Нискиня оказался крепким орешком, такой и белке не угрызть. Свою выгоду он как волк учуял сразу, едва изгнанница на пороге появилась. Долго не тянул, выложил сразу — Елену за сына своего Мала сватать начал, с приглядкой на Киевский престол. И поняла Евпраксия, что пора и из древлянской земли бежать. Не позволит она дочери-христианке с язычником жить, дорожку к власти в Киеве прокладывать! Сговорилась она с мужичком по имени Хвост, что привел ее в Искоростень, пожалев, посоветовал он ей к поляницам отправиться, там леса глухие, да и с бабами мало кто воевать хочет. Елена, ожидая проводников в те края, тянула до последнего, не отказывала Нискине, но и не соглашалась, все верой новой прикрывалась, уговаривала Мала крестить, выжидала удобного случая. А наступил — уехала на двух возах, молясь о спасении души своей и дочери.
Только недалече от Искоростеня напали на них вои, и дочь пропала, и друг-Хвост, да и сама, побитой собакой, вернулась к древлянскому князю.
Теперь стоит, слезы унижения глотает, и нет им конца.
ЧАСТЬ I.
Кап...
Кап...
Прохладные, мокрые точки, легкие и невесомые, в разнобой упав на кожу, неожиданно причинили боль.
Стремительную.
Оглушающую.
Боль проникла в мозг, разбудив и вынудив осознать себя и сделать слабую попытку соотнести пространство, время и вспомнить, почему так больно от простых капель, упавших на щеку.
'Капли какие-то странные', — мелькнула первая здравая мысль, она ухватилась за нее, постаралась развить поскорее, чтобы сознание опять не ухнуло в темноту.
'Это не дождь...' — все, что ей удалось определить до закрутившегося водоворота проснувшейся памяти. Она, словно насмехаясь, яркими вспышками продемонстрировала короткие эпизоды, вырвав их из упорядоченных временных отрезков и перетасовав по своему разумению.
Знакомое лицо мужчины, который наклонился над нею и занес кулак, чтобы ударить. Она успела рассмотреть каждую волосинку на толстых пальцах с наколками... Вспомнила и восстановила движение тяжелого удара, после которого погрузилась в темноту...
'Кто он?! Почему?' — моментально возникли вопросы, но их смели новые эпизоды услужливой памяти.
Мужчина в милицейской форме, с погонами майора. Сидит в кабинете за обшарпанным столом и что-то резкое выговаривает ей... Она тоже в форме, но рассмотреть свои погоны не успевает. Мужчина встает и подходит к ней. Она ощущает его гнев и тревогу, и непонятное, близкое, очень ощутимое чувство надежности и родства — майор протягивает руку и заправляет ей за ухо выбившуюся прядь светлых волос.
— Я все равно всегда буду любить вас с Наташкой, Ольга!..
Да, все правильно, она — Ольга, ей двадцать четыре года, ее мама — учитель русского языка и литературы, а отец — майор милиции, еще в их семье есть сестра Наталья — ученица выпускного класса.
Но как же мало она вспомнила...Как же мало это ей дало, да и дало ли? Собственное имя. Родственников. Но их нет рядом. Она интуитивно ощущала отсутствие знакомых запахов — только сырость и хвойные ароматы; не витали, как их там — незримые флюиды родства, которые ощущает любой человек, когда рядом близкие. Откуда запах сырой хвои?.. Да и вообще — в сознании ли она? Судя по 'рваному', дерганому покачиванию, а она его чувствует — да. С нею случилась беда и ее куда-то несут. Почему несут? В скорой помощи сломались все каталки?..
Снова всполох света обрывает нить вопросов. Из темноты услужливо выплывает новая картинка из жизни до непонятного удара, погрузившего ее в темноту.
— Сдала? — спросила женщина строго. Это ее мать?Стоит на пороге и сверлит ее взглядом, входная дверь распахнута. Она оббита для защиты от сквозняков дерматином, стареньким, местами облупившимся, а кое-где и вовсе с проплешинами, из которых выглядывали, ставшие когда-то ненужными, детские вещи. Строгий вид женщины не отталкивает, а пробуждает нежность, терпение, непонятное чувство весьма далекой вины.
'За что?' — ей нестерпимо хочется немедленно получить ответ на этот вопрос, потому что чувство любви к женщине пробивается сквозь зыбкую память, врывается и требует от Ольги нежности и терпения...
— Отменили, перенесли на субботу, — не поднимая глаз, она — Ольга скидывает кроссовки и ставит аккуратно на колошницу, гадая, удалось скрыть радость или нет: к сдаче экзамена по старославянскому не была готова, и ее необычайно обрадовало благоприятное стечение обстоятельств — три дополнительных дня на подготовку — можно только и мечтать.
Ольга тут же переживает свои тогдашние ощущения радости и облегчения. Вихрем проносится информация, очень напоминая баннеры на мониторе, когда всплывают слова старославянского языка, что она успела выучить.
В квартире прохладно (совсем как сейчас) — отопительные батареи уже не греют, а весна затянулась. С интересом Ольга, нынешняя, рассматривает обои на стенах: старенькие в мелкий рисунок из незабудок и ромашек, выцвели местами, но, как и запахи квартиры — привычно родные и знакомые.
... Елена Николаевна!
Да, именно так зовут ее мать, что кутается в бордовый махровый халат, постоянно запахивая его на груди, строго поглядывая на дочь.
— Повезло, спасибо случаю — не опозорила, — женщина направляется в маленькую кухню, — Иди чай пить и садись зубрить, но успеешь ли? Сколько раз тебе говорила: увольняйся!
— Зачем напоминаешь? Я уволилась, не отпускали меня, — присаживаясь к столу на скрипнувшую табуретку, Ольга слышит свой голос, он тихий, в нем слышаться нотки робости.
— Нечего было тянуть с увольнением! Сама же передумала, когда...
— Мамочка, достаточно, прости, — она внезапно перебивает Елену Николаевну, — Не нужно снова ничего повторять, мы же не на уроке? За три дня я все выучу. Если на то пошло, не получу же я 'пару'! Я читала, учила!
— 'Уд' мне тоже не нужен, в доме столько книг, просто в голове не укладывается твое легкомысленное отношение к учебе! И не говори мне, что виною твоя работа! Еще год назад решила уйти, сама сказала — не твое!
— Можно подумать, что быть училкой ее! — в дверях возникла девушка, и Ольга поняла, узнала — Наташа, ее сестра, — Когда вы обе глаза откроете? Хоть в зеркало глянете? Сейчас рулит — внешность!
— Наташа! — попыталась оборвать младшую дочь Елена Николаевна. Девушка фыркнула, чем вызвала оскорбленное поджатие тонких губ матери.
— Что 'Наташа'? То папашка все мечтал из девочки сделать мальчика, запинал ее в эту дурацкую школу милиции: чтобы продолжилась славная династия ментов, а чем славную-то? — продолжало невозмутимо вещать молодое поколение, щедро намазывая малиновое варенье на кусок булки, — Сколько раз у Оли были синяки? А переломы? А вы оба твердили — терпи, это нужно в профессии, терпи — это здоровье! Ну, получила она мастера спорта, теперь для чего ей это? Стоило папашке слинять к молодой жене, и ты, мамуля, решила все перекрутить — пусть дочь из цветника женихов ступает в бабий монастырь — школу, продолжает теперь уже твое дело! Нельзя ж губить фамильный интеллект! И с чего вы взяли, что только высшее образование его подтверждает? Не понимаю.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
