Там, где светло

— Вот мы и увиделись снова, — сказал О'Брайен с мягкой, немного грустной улыбкой. — Там, где светло, не правда ли?

— Там, где светло, — повторил Уинстон.

Его везли в кресле по огромному коридору, шириной не меньше километра, залитому золотистым светом. О'Брайен шагал рядом, глядя сверху вниз слегка печально и тяжело.

— Теперь меня расстреляют?

О'Брайен покачал головой.

— Нет, Уинстон. Всё прощено. Ты прошёл испытание. Ты принят. Теперь ты один из нас.

Уинстон неуверенно поднял глаза. Снизу лицо О'Брайена казалось жёстким и потрёпанным, и внезапно Уинстон всё понял. Так вот откуда эти мешки под глазами, эти глубокие складки морщин! О'Брайен прошёл через всё то же самое — тайные сомнения, преступную любовь, конвейер допросов у охранников в чёрном, пытку электричеством, троящиеся в глазах пальцы, камеру 101 — и он тоже победил себя и полюбил Большого Брата. Так вот почему каждую мысль Уинстона, каждое движение его души О'Брайен знал как свои собственные! Из глаз Уинстона невольно брызнули слёзы, и О'Брайен успокивающе тронул его плечо.

— Ты один из нас, — повторил он.

— Во... Внутреннй... партии?

— Нет, Уинстон. Внутри Внутренней. В Центральной партии. На том уровне, где уже нет двоемыслия и уткоречи. Там, где дважды два ВСЕГДА равно четырем.

Коридор шёл вверх, и золотистый свет становился всё ярче.

— Спрашивай — теперь ты вправе задавать любые вопросы.

— Существует ли Большой Брат? А Гольдштейн? А Братство?

— Братство — наша провокация от начала до конца, — О'Брайен небрежно махнул рукой, — Гольдштейна давно уничтожили. А Большой Брат, если ещё не умер, сидит в американской тюрьме. Всё это не имеет никакого значения.

— В американской тюрьме? — Эти слова показались Уинстону начисто лишёнными смысла.

— Америка — отдельное государство, — объяснил О'Брайен. — Партия руководит только Британскими островами. Океании не существует — точно так же как Евразии и Остазии.

Уинстон помолчал.

— Вы снова... играете со мной? Это не может быть правдой!

О'Брайен поморщился с досадой. Уинстон непроизвольно сжался.

— Уинстон, думай своей головой! Ты встречал в жизни хоть одного американца или бразильца? Видел в лондонском порту мексиканские или австралийские суда? Когда ты последний раз пил настоящий кофе, трогал ткань из настоящего хлопка? Между отдельными частями Океании нет никаких сношений. У неё нет ни столицы, ни правительства. Наша "провинция" имеет собственную армию, флот, спецслужбы, независимый аппарат пропаганды, свои органы планирования экономики. Разве государство с настолько самостоятельными провинциями могло бы существовать, а тем более вести тотальную войну?

— Но единая Партия, идеология ангсоца...

— А откуда ты знаешь, что где-то кроме Англии есть Партия? Из газеты "Таймс"? Из книги "Гольдштейна", написанной в соседнем отделе Минправды? А как ты думаешь, почему наша идеология называется "ангсоц", а не "океасоц"?

— Но... была же партийная конференция в Нью-Йорке... та самая, где Джонс, Аронсон и Рутерфорд... И наши деньги — доллары, а не фунты!

О'Брайен одобрительно кивнул.

— Ты начинаешь соображать... Я рад, что не ошибся в тебе.

Они продолжали подниматься. Свет здесь был уже так ярок, что Уинстон зажмурился.

— В середине пятидесятых мы проиграли Третью мировую. Советский Союз захватил всю Европу, в Англии и США произошли социалистические революции. Однако мы быстро поссорились с Советами. США и Британское содружество объединились против СССР в единое государство — Океанию. Большой Брат был его первыми и последним главой. Мы начали новую, Четвёртую мировую войну и победили. Нам удалось развалить советский блок и захватить Латинскую Америку, Африку и Южную Азию.

— Победа оказалась не окончательной — в 1975-м Советский Союз начал против нас Пятую мировую. Эту войну мы проиграли. Океания распалась. В Америке и Австралии Партию свергли, и удержаться у власти нам удалось только в Британии. Увы, это так, Уинстон. Мы не сверхдержава, а всего лишь маленький остров, осаждённая крепость... А кстати, ты никогда не задумывался, зачем нужны "плавучие крепости"? Ведь если бы Океания действительно владела океанами, зачем бы ей понадобились эти малоподвижные монстры, которые годятся только для обороны проливов?

Уинстон закрыл глаза руками — даже сквозь закрытые веки уже не было сил смотреть на свет. Слёзы текли по его лицу.

— Десять лет как мы осаждены со всех сторон, Уинстон. Мы последняя цитадель ангсоца. На всей Земле царят реакционные режимы довоенного типа. Неужели ты поверил Книге, что в Евразии и Остазии такой же строй, как у нас? У вас с Джулией был ничтожный, но шанс переплыть Ламанш и спастись, а это даже не пришло тебе в голову... Что ж.

Кресло остановилось.

— Мы пришли, товарищ Смит.

С грохотом распахнулась дверь. Уинстон закричал. Невыносимый свет в миллионы раз ярче солнца пронзил его, и в мозг впилась долгожданная пуля.